- Нет, по вашему рецепту я могу его отпустить, но понимаете… он новый, импортный, и стоит… - Она замялась, явно не желая обидеть его, но отчетливо понимая, что стоимость нового лекарства может оказаться ему не по карману. Да что там было понимать? Его материальное положение - вот оно, все на виду, в обтрепанных рукавах, сколько ни стягивает тетушка голубую бахрому синими нитками… Он понял ее правильно и совсем не обиделся.
- Сколько?
Она назвала цену, и Сурен почувствовал, что во рту у него стало сухо и горько. Таких денег, даже если отдать весь его заработок, всю пенсию и детсадовскую зарплату тетки, им было не наскрести. Это значило только одно: мать протянет совсем недолго, но самое страшное заключалось в том, что умирать она будет мучительно. Сурен почувствовал, что на глаза его наворачиваются слезы, сдержать их он не мог, но и предстать плачущим перед этой симпатичной доброй девушкой было бы уже слишком. Он стремительно ринулся от прилавка, и пожилая женщина за окошком кассы закричала, решив, что парень что-то выхватил из рук Галины.
- Молодой человек!
Он еще некоторое время по инерции бежал по тротуару, хотя сразу же узнал ее голос и понял, что она спешит за ним - голос слегка прерывался.
Галка действительно бежала за ним, насколько позволяла масса ее тела. Бежать было трудно: во-первых, потому, что не бегала она уже целую вечность, пожалуй что с детства; во-вторых, коробки с лекарством, которые подхватила она с прилавка вместе с его рецептами, норовили выскользнуть из рук, и бежать, прижимая их к груди, было очень неудобно; в-третьих, она была в тапочках без задников, в которых комфортно целый день стоять за прилавком, но совсем неудобно бегать по улице. Тапочки так и норовили свалиться с ног, и одна из них все-таки осталась лежать на асфальте, когда, задыхаясь и почти падая без сил, Галка все же догнала Сурена, который, справедливости ради - следует заметить, к этому моменту уже остановился сам.
Они поженились спустя три месяца, но это было еще даже не начало белой полосы, а так, легкая прелюдия к ней. Потому что на сцене неожиданно возник персонаж, который как-то никогда всерьез ни на что не влиял в Галкиной жизни и, как нередко казалось многим, да и самой Галке тоже, вообще мало ею интересовался. Персонаж именовался братом Сашей, и в жизни его произошли к этому моменту кое-какие перемены. Нельзя сказать, разумеется, что они произошли стремительно, в одночасье, потому что это было бы неправдой и так в реальной жизни не бывает. Но Саша некоторое время назад женился и жил отдельно от родителей, а потому перемены в его жизни не очень ими ощущались. И тем не менее они были. Саша занимался бизнесом и, надо полагать, весьма успешно, поскольку родителям периодически подбрасывались некоторые суммы на ремонт квартиры, дачи и просто - на жизнь, кое-что перепадало и Галине. Но истинный размах крыльев процветающего в предпринимательстве брата она смогла оценить только теперь. Сашу диплом Сурена не только заинтересовал, но и привел в прекрасное расположение духа.
- Понимаешь, мне сейчас до зарезу нужен специалист твоего профиля, но главное - свой человек, я должен быть уверен, что работает он только на меня. Понимаешь?
Сурен понимал его не очень, но в своем профессионализме был уверен.
- Что ж, это было бы просто в десяточку! - по- прежнему не очень понятно вслух рассуждал браг Саша. - Словом, так, родственник, если окажется (ты уж прости, что сомневаюсь, но - жизнь научила!), что в вашем Баку дипломы с отличием раздавали не за красивые глаза, считай, что семью ты обеспечил. Причем о-очень хорошо обеспечил. Ты меня понял, родственник?
- Думаю, что да, - довольно сухо ответил Сурен, и подвыпивший Саша укатил восвояси на большом черном лимузине в сопровождении машины еще больших размеров, на крыше которой были установлены такие же синие мерцающие сигналы, какие бывают на милицейских и правительственных автомобилях.
И только теперь можно было с полной уверенностью заявить, что Галина вступила на белую полосу своей жизни. Однако она была еще в самом начале этого небывало радостного пути.
Очевидно, Саша довольно скоро убедился в том, что в Баку дипломы с отличием раздают не за красивые глаза, равно как и в том, что Сурен умеет работать и что он удивительно преданный и благодарный человек. Впрочем, он и оценил это должным образом.
Рожать Галку, несмотря на слабые возражения ее матери и тетки Сурена, отправили в Швейцарию. Сурен полетел с ней. Теперь он мог себе это позволить. Мать и племянники разместились на прекрасной загородной даче, из тех, что ранее принадлежали главному медицинскому ведомству всей имперской номенклатуры - Четвертому управлению Минздрава СССР. Дача считалась санаторной, и трудно было пожелать лучшего ухода за матерью. Впрочем, место, где располагалась дача - густой, почти не тронутый сосновый лес, сбегающий по крутому склону прямо на берег Москвы-реки, и поистине имперские размеры самого лома, - не оставили равнодушными сердца родителей Галины и тетки Сурена. Они собирались там каждые выходные и, если бывало настроение и позволяли городские дела, оставались еще на несколько дней - дача вместе с обслугой и медицинским персоналом была полностью арендована банком, который возглавлял брат Саша, и они могли пользоваться ею по своему усмотрению. Надо сказать, что последнее время настроение и городские дела у всех троих пожилых людей складывались таким образом, что они оставались на даче все большее время, объясняя это желанием присмотреть за детьми и не оставлять надолго в одиночестве мать Сурена. На самом деле им просто было хорошо вместе, людям одного поколения, пережившим приблизительно одинаковые беды и радости вместе со всей своей страной, которую когда-то считали самой великой, могучей и свободной. Впрочем, о политике они говорить избегали, понимая, что по некоторым вопросам позиции их могут оказаться разными, и не желая даже малейших размолвок.
В Швейцарии Галка родила дочь, которую назвали Мариной в честь несчастной сестры Сурена, не ведая, что делают это напрасно. И только слегка кольнула тревога доброе Галкино сердце, когда муж предложил имя для дочери, но тревогу она от себя гнала, пребывая в те дни в состоянии полного, абсолютного и совершенно невероятного счастья.
Впрочем, некоторый повод для реальной тревоги все же был, и Галка именно на его счет отнесла то, как болезненно сжалось сердце при упоминании будущего имени дочери.
Уже с первых дней существования маленькой Маришки на свете стало ясно, что она унаследовала от Галки ее сильно отягощенную всякими осложнениями дальнозоркость. Врачи успокаивали: современные методики позволяют излечить этот недуг за несколько лет, правда, те несколько лет, пока девочка будет учиться смотреть на мир, ей придется ходить в специальных очках, без которых она, как и Галка, видеть будет очень плохо. Но это не более чем лет до пяти, успокаивали медики, потом - небольшая бескровная операция, и зрение девочки будет стопроцентным. Галку волновало еще одно наследственное свойство, которое ей меньше всего хотелось передать дочери, но здесь ей были даны абсолютные гарантии: правильное питание, щадящая физическая нагрузка - и девочка будет обладать идеальной фигурой.
- Впрочем, - любезно заметил загорелый подтянутый доктор ("Наверняка отличный лыжник", - почему-то подумала Галка, глядя за окно его просторного кабинета на сияющие склоны Альп), - проблемы мадам тоже легко решаемы, мы могли бы предложить вам курс…
- Спасибо, я непременно подумаю об этом, - вежливо перебила она доктора и загадочно улыбнулась.
"Странные все же эти русские, - подумал врач, глядя на массивную фигуру молодой матери, покидающей его кабинет. - При ее возможностях любая европейская женщина уже соперничала бы с Клаудией Шиффер".
А Галка улыбалась, вспоминая, как в первые дни их счастья рыдала, слушая Сурена, называвшего ее своей мечтой и красавицей, потому что не верила ни единому его слову. Тогда еще не могла поверить.
Они все еще парили над белой полосой.
Пять лет пролетели незаметно, и единственным событием, омрачившим их жизнь, была смерть матери Сурена, случившаяся два года назад.
Сейчас в жизни их намечались некоторые перемены: отстроен был большой загородный дом, и они собирались перебраться в него всей семьей, с племянниками, дав наконец покой родителям, у которых жили все это время. Жили, впрочем, весело и дружно. Предложение Сурена в ожидании строящегося дома снять или купить для них в Москве квартиру было решительно всеми отвергнуто.
Кроме того, Галина снова собиралась с дочерью в Швейцарию. Маришке исполнилось пять лет, и настало время освободить ее от ярких, забавных и вовсе не портящих милую детскую мордашку, но все-таки обременительных очков. Кроме того, без них Маришка практически ничего не видела, и это, конечно же, никуда не годилось.
Лететь они должны были через пару дней, но собрать некоторые вещи Галина решила уже сегодня. В квартире было непривычно тихо: отец с матерью уехали на свою старую дачу в Малаховке, чтобы основательно закрыть ее на зиму, - зима еще не вступила полностью в законную власть, но решительно теснила осень, пересыпая холодные дожди первым сырым снегом, который таял, не долетев до земли, но от этого было не лете: на тротуарах лежала холодная скользкая кашица.
Маришка выпросилась к соседям - играть с котятами, и Галка всерьез опасалась, как бы дело не кончилось торжественным вручением одного из них в качестве подарка. Впрочем, Маришке строго-настрого было наказано котенка не просить взамен на обязательство в новом доме непременно завести щенка, а дочка ее, несмотря на малые годы, была существом честным и обязательным.
Маришка между тем с котятами уже наигралась. Забрать домой котенка, конечно, хотелось ужасно, но слово было дано, а смотреть, как резвятся чужие, стало почему-то неинтересно.
- Тетя Лера, я домой пойду! - громко крикнула она хозяйке котят, что-то оживленно обсуждающей по телефону.
- Погоди. Я тебя до двери доведу, - оторвалась от трубки тетя Лера, но Маришка видела, что менее всего той хочется сейчас прерывать разговор на полуслове.
- Не надо, - великодушно разрешила она, - я сама дойду и в дверь ногой стучать буду громко, мама услышит.
- Погоди, я маме позвоню! - крикнула ей вслед тетя Лера, но разговора не прервала.
Дверь соседской квартиры отворилась неожиданно легко: замок был мягким и послушным. В том, что она сумеет достучаться в собственную дверь, Маришка не сомневалась ни секунды. До звонка она, понятное дело, еще не дотягивалась. Соседская дверь захлопнулась за ней так же легко, как и отворилась. Маришка стала не спеша подниматься по лестнице: они жили этажом выше.
- Девочка, - услыхала она позади себя тихий, ласковый голос и сразу же с готовностью обернулась. Она была открытым, контактным ребенком и людей не боялась никогда. - Здравствуй, девочка, - поздоровался с ней человек и приветливо улыбнулся.
- Здравствуйте! - широко улыбнулась Маришка в ответ. - А вы кто?
- Ты наверх идешь? - спросил ее человек, игнорируя вопрос, но взрослые, к сожалению, иногда поступают именно так, словно не замечая детских вопросов, - это Маришка в свои пять лет уже знала хорошо. - В одиннадцатую квартиру?
- Да. А вы наш гость?
- Нет, я на лифте катаюсь. Хочешь, со мной поедем, я тебя до дома довезу. Ты ведь там живешь, в одиннадцатой квартире?
- Да. Но мне на лифте нельзя одной, мама не разрешает.
- Знаешь, это вообще-то правильно, я, пожалуй, тоже не поеду. - Человек, который собирался ехать на лифте и даже открыл уже дверцу кабины, отступил от нее на шаг. - Я тоже пешком пойду, как и ты, только вниз… Ой, смотри, что там, внизу, делается!..
- Где? - Маришка подбежала к перилам лестницы и прижалась к ним лицом, но ей ничего не было видно: во-первых, мешали перила, а во-вторых, мама объясняла ей, что она вообще видит плохо, но уже совсем скоро, через два дня, они полетят в другую красивую страну, где катаются лыжники и уже пришла зима, и там она станет видеть хорошо. Так обещала ей мама, а мама никогда не обманывает, это Маришка тоже знала точно. Но всего этого она рассказывать незнакомому человеку не собиралась, поэтому просто сказала: - Я ничего не вижу.
- Подожди, тебе мешают перила, сейчас я подниму тебя…
Тогда Маришка решила, что все же придется рассказать про незнакомую страну и про лыжников, но в этот момент сильные руки подхватили ее и, легко взметнув над перилами, разжались, оставляя свободно парить в широком проеме между лестничными маршами и оплетенной проволочной паутиной шахтой лифта. Маришка вовсе не испугалась, когда руки разжались, - она почувствовала захватывающее ощущение полета. Оно хорошо было знакомо ей, это чувство: летом на даче папа каждый вечер катал ее на качелях, высоко подбрасывая вверх, и учил не бояться. И она не боялась. И даже не кричала, хотя, когда узенькая шаткая доска качелей подлетала особенно высоко, очень хотелось пронзительно и тоненько завизжать. Но папа говорил, что визжать приличным девочкам не полагается, визжат только поросята.
Маришка падала молча. А человек быстро шагнул в кабинку лифта и нажал кнопку первого этажа.
Когда внизу, на кафельном полу подъезда, нашли труп девочки, как ни велик был шок от увиденного, первой все же пришла в голову мысль, что ребенок сорвался сам, протиснувшись между прутьями перил. И только когда Галина, которую не сумели удержать в руках трое крепких ребят, имевших несчастье обнаружить Маришку и сообщить матери о случившемся, упав на колени, схватила тело дочери в охапку, прижимая его к груди, откуда-то выскользнул и упал на окровавленный пол небольшой листок бумаги.
"Смерть новым хозяевам жизни! Акакий Акакиевич", - значилось на нем, начертанное той же спокойной, уверенной рукой.
Все было именно так: наивная и, возможно, невинная девочка Софушка Ильина оказалась, сама того не ведая, главной Танькиной соперницей. И у Таньки вполне могло хватить мозгов, особенно если все то, что рассказывал Подгорный о ее учебе, - правда, вычислить это так же, как сейчас вычислила Ванда.
Однако именно история Софушки Ильиной стала камнем преткновения на пути полного и окончательного признания Таньки виновной. Речь шла, разумеется, о признании мысленном и пока только самой Вандой.
Дело в том, что, вычислив Софушку, Танька, по логике вещей, и должна была бы неизбежно уничтожить ее (если уж убийства, так сказать, вошли в ее практику.) Лично ее. А уж никак не ее дедушку. Более того, убивая дедушку, Танька (если это действительно она), наоборот, подталкивала Софушку в объятия Подгорного: умело проявленная жалость, сострадание и участие в общих скорбных делах сближают, как ничто другое. Кроме того, горе Софушки должно было подстегнуть пыл Подгорного, ибо ничто так не привлекает мужчин и не разжигает их желание, как вид маленькой, хрупкой, обиженной кем-то и к тому же плачущей женщины. Не понимать этого Танька не могла - Ванда все же знала ее неплохо.
И наконец, записки. Допустить, что окончательно лишившейся рассудка Таньке пришло вдруг в голову замаскироваться под народного мстителя, уничтожая при этом не всех буржуев, средоточием которых служила башня, а только тех из ее обитателей, а точнее - обитательниц, которые были или потенциально мог-ли быть возлюбленными Виктора Подгорного, с некоторыми натяжками, правда, но было еще возможно. Сумасшедшие люди, как следовало из практики, бывают очень изобретательны и изворотливы. Но у каждого маньяка всегда есть своя четкая логика, которой он неукоснительно руководствуется, и логика эта продиктована мотивацией его поступков, иными словами, причиной, породившей маньяка. Танька лишилась рассудка от ревности, а более того - от страха потерять Подгорного вкупе со всеми возможностями и привилегиями, следовательно, объектом всех ее преступных деяний должны быть женщины, только женщины, а никак не их родственники. Можно, конечно, предположить, что несчастного старика Танька ухлопала для того, чтобы в глазах следствия и вообще всех окружающих окончательно сложился устойчивый образ маньяка, и следующей тогда непременно станет сама Софушка, но это было слишком сложное для Таньки построение, и Ванда его отмела как притянутое за уши. Было еще одно обстоятельство, говорящее в случае с убийством дедушки в пользу Таньки. Если уж она придумала для маскировки образ народного мстителя, то почему на теле ее первой жертвы - несчастной Иришки, как звал убитую Подгорный, - не оставлено было послания от Акакия Акакиевича?
Размышляя таким образом, Ванда пришла к окончательному выводу: Танька к смерти старика Ильина отношения не имеет.
Однако дальнейшие выводы, которые неразрывной цепочкой следовали за первым, были малоутешительны.
Вывод первый заключался в том, что маньяк все же существует и он начал действовать. Вполне возможно, как, к слову, сразу предположила Ванда, его вдохновило на конкретные действия именно убийство женщины в непосредственной близости от башни.
Вывод второй был напрямую связан с этим убийством и потому неочевиден. Следовало понять, действительно ли палачом Иришки выступила свихнувшаяся Танька. Или убийство было случайным - мало ли совершается их в пустынных дворах ночного города? Собственно, в пользу "Танькиной" версии говорило только ее внезапное и необъяснимое исчезновение, но это очень слабый аргумент.
"Что же, - весьма неожиданно и даже с некоторым облегчением вдруг резюмировала Ванда, - в таком случае мне совершенно незачем влезать во все эти кровавые истории. По крайней мере - пока. Что касается маньяка, то это вообще не мое дело, пусть его ищут те, кому это положено по должности, или те, кому он непосредственным образом угрожает. Последние, вероятнее всего, займутся этим намного более активно и заинтересованно. А если учесть их практически неограниченные возможности во всех сферах жизни, видимо, довольно скоро в том преуспеют. И слава Богу! Что же до Таньки, то ее прежде всего необходимо найти, что называется, физически, но этим пусть занимаются широкоплечие мальчики из службы безопасности Подгорного и он сам. А уж потом можно будет говорить о какой-либо работе с ней. Впрочем, - совершенно искренне допустила Ванда, - никакой работы с ней и не потребуется, потому что она окажется абсолютно вменяемой, просто несколько истеричной особой".
Близилось утро, и Ванда ощутила вдруг разом навалившуюся на нее усталость, желание спать, злость на храпящего в кабинете Подгорного и вместе с тем сознание достойно выполненного долга вследствие хорошо проделанной работы. "Сейчас ванна, потом три- четыре часа сна, потом очередное изгнание (в данной ситуации все же - выпроваживание) Подгорного, неприятные весьма звонки с извинениями и отменой всех назначенных встреч и… сон. Обязательный сон, не менее семи-восьми часов. День, конечно, насмарку, и еще два дня как минимум уйдут потом на восстановление привычного ритма жизни, но ничего не поделаешь. Ближним, пусть и бывшим, хоть иногда нужно помогать. Господь велит", - подвела итог своего ночного бдения Ванда и поднялась из-за стола.
Заснула она мгновенно, едва добравшись до постели, да, собственно, и заползла под одеяло уже почти спящая, поскольку пару раз засыпала в теплой расслабляющей ванне.