Компьютерщик отозвался почти мгновенно, стоило Татьяне отправить сообщение ему на пейджер - откладывать встречу она не стала. Мелькнувшая в голове случайная вроде мысль теперь пульсировала в сознании все сильнее. Разумеется, все могло оказаться просто случайностью, но если взглянуть на ситуацию с другой стороны, как всегда учила Ванда, то выходило нечто весьма прелюбопытное. Получалось, что ее относительно новая и даже не вполне оформившаяся идея сделать следующий рывок в их долгом спринтерском противоборстве с Вандой, о существовании которого, правда, та и не догадывалась, получала вдруг неожиданную, но весьма значимую, да что там значимую - символическую! - поддержку со стороны неких неведомых, но от этого не менее реальных и могущественных сил. "Нас окружает очень тонкий и по большей части еще не познанный нами мир", - утверждала все та же Ванда, самым решительным образом отметая попытки отнести необъяснимые явления, связанные с деятельностью человека и его психическими состояниями, к категории паранормальных, мистических проявлений - и, стало быть, отказаться от того, чтобы принимать их в расчет в своей практической работе.
Теперь мысль о том, что именно этот тонкий и непознанный мир таким неожиданным образом благословляет ее на осуществление давно задуманного и выстраданного плана, все более овладевала Татьяной, заполняя сознание полностью и становясь нестерпимой желания проверить достоверность этого предположения и, конечно же - в этом не было у Татьяны уже никаких сомнений, - убедиться в его абсолютной справедливости.
На встречу с компьютерщиком она летела, как на самое желанное свидание, считая минуты и нещадно подгоняя стрелки часов.
Два тонких листка, испещренных мелким компьютерным шрифтом, оказались в ее руках уже через пару часов после звонка матери, а еще через полчаса, плотно закрыв за собой дверь своей комнаты, Татьяна дрожащими пальцами разложила их на поверхности стола и углубилась в изучение.
Процесс не занял у нее много времени и не принес желаемого результата. Впрочем, спроси кто Татьяну сейчас, какого именно результата ожидала она от этого давнего и действительно, как в запале кричала она матери по телефону, несколько заплесневелого списка, вряд ли нашелся бы у нее вразумительный ответ. Даже для себя не могла сформулировать она, на что, собственно, рассчитывала, когда с колотящимся сердцем мчалась на встречу с компьютерным мальчиком из датского пошлого. Вернее, ответ был, и он укладывался в одно короткое слово "чудо", однако далее все было подернуто дымкой радужного тумана, в который это самое чудо куталось, как в сумрак летнего вечера.
Однако после того, как Татьяна внимательнейшим образом и не один раз изучила содержание давнего списка, туман не рассеялся и чудо не проступило во всей своей красе, с мельчайшими деталями, полутонами и оттенками, а главное - с подробным указанием, как и что делать дальше. Вот, собственно, в чем остро нуждалась теперь Татьяна и в чем ей самым обидным образом было отказано, как ребенку коварно и унизительно отказывают в желаемой конфете, протягивая вместо нее повторяющий лакомую форму, но пустой фантик. Бытует среди глупых людей такая злая шутка, и Татьяна почувствовала, что именно таким образом некто сейчас пошутил с нею. Первым желанием после этого было изорвать проклятые листки в мелкие клочья, расшвырять их по комнате, а потом, укрывшись с головой в мягкие полушки дивана, долго истерически рыдать, выкрикивая адресованные непонятно кому - а чаще всего ни о чем не ведающей Ванде - проклятия.
Но что-то остановило Танькины руки, уже занесенные для того, чтобы впиться в беззащитные тонкие листы бумаги.
Некоторое время она сидела без движения, тупо уставясь на мелкую вязь неразборчивых букв, а потом принялась изучать текст снова, словно пытаясь усмотреть какой-то тайный смысл.
Список включал в себя тринадцать человек. "Естественно! Именно столько их и должно было быть!" - в эйфории закричала Танька, когда бумаги только оказались в ее чуть дрожащих руках, и не удержалась, чтобы сразу же бегло не пробежаться по ним глазами. Теперь, однако, магия рокового числа ее не только не вдохновляла, но скорее раздражала, как еще одно напоминание о несбывшейся надежде.
Подавляющее большинство людей, включенных в список, были давними клиентами Ванды, с которыми Татьяна, естественно, была знакома и, поскольку ей иногда доводилось распечатывать аудиозаписи их бесед с Вандой, знала об их проблемах более чем достаточно. Никакой новой информации в этом смысле список ей не добавлял. Кроме всего прочего, несколько человек, упомянутых в нем, навсегда уехали из страны, а некоторые, насколько знала Татьяна, давно прекратили консультирование, сочтя свои проблемы решенными или, напротив, не разрешаемыми с помощью психоаналитика. Большинство людей из списка были довольно широко известны и даже знамениты: к услугам Ванды вообще принято было прибегать в самых элитарных кругах, поэтому изгнанная Вандой Танька, собирая свой нехитрый скарб, находящийся у Ванды, на всякий случай переписала себе их телефоны. Таким образом, даже с этой точки зрения список не представлял интереса.
Из всего списка только два имени оказались неизвестны Татьяне. Судя по тому, что они значились под двумя первыми номерами, это были самые первые клиенты Ванды.
"И что мне это дает? - уныло подумала Татьяна, механически запоминая имена этих двух человек и по- прежнему сидя без движения, словно застыв над злополучным списком. - А на что, собственно, ты надеялась? Давай, как делала это Ванда, начинай разматывать клубок с самой его сердцевиночки. Итак, ты мечтала сделать новый шаг, приближающий тебя к той ступени, на которой по сей день, гордая и неприступная, возвышается Ванда. То есть ты решила начать консультировать. Так? Да, так. Желание это было таким сильным и ты была так уверена в своем успехе, что даже начала врать Подгорному, рассказывая, будь-то ты уже занялась частной практикой. Разумеется, у этого вранья была и другая причина - ты хотела приподнять свой статус в глазах мужа, тем самым подсознательно надеясь удержать его: одно дело - бросать истеричную домохозяйку, и несколько иное - популярного психоаналитика. Чушь, конечно. Но подсознательно ты именно на это рассчитывала. Но не только на это. Ты на самом деле мечтала о практике. Теперь список. Известие о нем так сильно подействовало на тебя… Почему? Да потому, что это был не просто список, а список клиентов Ванды. И подсознательно ты рассчитывала найти там что-нибудь для себя. Именно так! Конечно это безумие! Кто из клиентов знаменитого и успешно действующего специалиста вдруг переметнется к другому, да не просто к другому, а к бывшей секретарше? Чушь! Абсурд! Но "подсознание не всегда признает законы формальной логики" - это, кстати, тоже Ванда, черт бы ее побрал. Значит, оно, подсознание, все же надеялось поживиться. Однако, увидев имена, быстро сообразило, что на этой публике поживиться не удастся. Это уж точно. Эти снобы никого, кроме знаменитой, великой и легендарной… к себе не подпустят, как не наденут костюм не от Диора, Шанель и… кого там еще подпускают они к своим драгоценным телам и душам? Все верно. И тогда подступила ярость. И желание растерзать если не самих этих высокомерных и высоколобых, то хотя бы листки с их прославленными именами. Но ведь что-то остановило руки, уже потянувшиеся к невинным бумажкам? Что же?"
Татьяна задумчиво посмотрела на свои тонкие, ухоженные руки, словно они в состоянии были ответить на этот вопрос. Нет, руки, хрупкие, усталые, безвольно лежали поверх страниц. И тем не менее вопрос не отступал, не растворялся в пульсирующем потоке сознания. Следовательно, ответ на него был отчего-то важен. И Татьяна продолжала рассуждать вслух:
- Одиннадцать из тринадцати ничем не могут быть тебе полезны. Но список отчего-то представляет ценность. Выходит, ценность заключается в оставшихся двоих. Выходит так, хотя это как-то слишком просто. Допустим, оба когда-то давно консультировались у Василевской, а потом отчего-то прекратили консультации. И что же? Разве это лает мне основания позвонить им и предложить свои услуги? А почему бы и нет? Они не знают меня, следовательно, они не знают, что я всего лишь секретарша. Поэтому я могу быть ассистентом, ученицей, продолжательницей, словом, человеком, которому Василевская передала часть своей практики, в том числе и бывшей. Возможен такой вариант? Вполне возможен. Ванда сама рассказывала, что подобная традиция существует на Западе. Но не у нас, сетовала Ванда. Правильно, у нас это не принято. А кто об этом знает? Может быть, у нас это не было принято? А? Звучит вполне правдоподобно.
Татьяна наконец позволила расслабиться своему словно окаменевшему телу и откинулась на спинку кресла. Она ощущала абсолютный покой, полную ясность сознания, и это давало уверенность, что мысли ее движутся в правильном направлении.
"Нет, вся история со списком не могла быть случайной - вплетались в канву ее сознания новые мысли, - и то, - что дано было увидеть мне сначала, было всего лишь испытанием. Испытанием моей зрелости, моей уверенности в том, что я хочу и могу этим заниматься, в конце концов. И я его чуть было не провалила. Но "чуть", слава Богу, не считается. Я все же сумела разглядеть главное. Самое главное. Ведь мне в руки передаются не просто бывшие клиенты Ванды, а ее ПЕРВЫЕ клиенты. Вот в чем суть. И знак. И символ".
Татьяна почувствовала, как от волнения, мешающегося с восторгом, холодеют руки и сердце бьется в груди часто и сильно, словно пытаясь вырваться наружу, чтобы самолично, предметно и персонально принять участие в том долгожданном прорыве, к которому упрямая Татьяна карабкалась, в кровь стесывая и руки, и чувства, и его, кровоточащее свое сердце.
Ждать более она не могла и не хотела: Стрелки на часах чуть-чуть переползли за одиннадцать - это было еще не так поздно, чтобы звонок считался совсем уж неприличным.
Она набрала номер человека, значащегося в списке первым.
В трубке мучительно долго звучали длинные гудки, звонить дольше становилось уже непозволительно, и Татьяна после каждого гудка давала себе слово, что на следующем непременно положит трубку. Но - держала… Наконец гудок оборвался практически на середине. В трубке раздался щелчок, послышалась какая-то долгая непонятная возня, а потом дребезжащий старческий женский голос слабо отозвался:
- Слушаю.
- Добрый вечер, - вкрадчиво и дружелюбно начала Татьяна (уж что-что, а искусство разговаривать по телефону с клиентами Ванды она освоила вполне), - простите, что беспокою вас так поздно, но почему-то не могла дозвониться раньше…
- Слушаю, - снова повторила старуха, которая либо не расслышала всей Танькиной тирады, либо попросту не придала ей значения. "Совсем все запушено…" - констатировала Танька, но решила не отступать.
- Простите, могу я поговорить с Михаилом Борисовичем? - по-прежнему вкрадчиво, но на полтона выше старательно выговорила она в трубку и на этот раз была услышана.
- Как вы сказали, вы хотите говорить с Мишей?
- Да, да, если можно, я хотела бы услышать Михаила Борисовича.
Но это как раз-таки совершенно невозможно, дорогая. - Старушка вполне втянулась в беседу, хотя ее ответ несколько обескуражил Татьяну.
Почему, простите?
А вы, простите, кто будете, дорогая? - Старушка проявляла все больше прыти, и, слегка растерявшись от этого, Танька допустила ошибку, за которую позже была готова растерзать себя в клочья, как давеча злополучные бумаги, хотя в данном случае эта ошибка ни на что существенным образом не повлияла и повлиять не могла.
- Я - секретарь Ванды Александровны Василевской. - Если вы помните, Михаил Борисович некоторое время назад у нас консультировался, и я бы хотела сейчас… - Татьяна уже прикусила язык, попыталась выровнять ситуацию, сообщив, что Михаил Борисович консультировался не у Ванды Александровны, а "у нас", и готова была выпутываться из собственного капкана дальше, но старушка перебила ее неожиданно желчным и даже злым замечанием. Впрочем, ее можно было понять.
- В конторе вашей Ванды Александровны, милочка, очевидно, творится полный бардак! - Невидимый "божий одуванчик", как, судя по голосу, окрестила ее Танька, употребила именно эти два никак не укладывающиеся в сложившийся образ слова "контора" и "бардак". "Старушка не так уж слаба и любезна", - констатировала про себя Танька, а ее собеседница между тем продолжала: - Иначе вы наверняка бы изволили помнить, что минуло уже три с лишним года, как Мишенька покинул этот мир. И ваша разлюбезная Ванда Александровна лично почтила своим присутствием его отпевание и погребение. Стыдно, милостивая государыня, упускать из виду такие обстоятельства!
- Простите, Бога ради, - ошарашенно пробормотала Танька, но старуха уже бросила трубку: в ухо ударили короткие гудки отбоя.
"Да, ситуация. - Татьяна испытывала двойственное чувство - разочарование и одновременно желание посмеяться, поскольку история получилась вполне в жанре черного юмора. - Однако Ванду она, похоже, не очень жалует", - не без удовольствия констатировала Танька, но тут же критически одернула себя: раздражение старушки могло относиться не к Ванде, а к се, Танькиной, "забывчивости".
Но как бы там ни было, номер один в списке оказался так же бесполезен, как и прочие одиннадцать номеров. Более того, при изрядной доле воображения можно было придать такому повороту событий символическое, причем весьма негативное значение. Но Татьяне эта мысль почему-то не пришла в голову, сейчас она была запрограммирована на успех и потому, напротив, сочла, что таким образом некие ведущие ее теперь силы просто не оставляют ей выбора.
Второй номер из списка она набирала гораздо более решительно.
На том конце провода отозвались практически сразу же, и в этом усмотрела Татьяна еще одно доброе знамение свыше.
В эти минуты она ошибалась, возможно, самым роковым и страшным образом в своей жизни, но знать этого до поры ей было не дано.
- Добрый вечер, - произнесла она, обращаясь к невидимому собеседнику, стараясь вложить в голос как можно больше тепла и обаяния.
Как, впрочем, и всегда, Ванда оказалась права, и на следующий день нервный - даже через дверь ощутимо было, как ключом бьют эмоции у того, кто вдавил палец в кнопку, - звонок прозвучал у ее порога несколькими минутами раньше назначенного срока.
Самым толковым специалистом в службе безопасности Подгорного оказался довольно молодой, лет двадцати пяти, человек, даже отдаленно не напоминающий агента спецслужб, по крайней мере в привычном благодаря кино и телевидению образе. Этот как раз-таки был полной противоположностью: невысокий, щуплый паренек с невыразительным узким лицом, к тому же отличающимся заметно нездоровой кожей, с глазами маленькими, бесцветными и отнюдь не проницательными. Одежда его была тоже серой, неброской и не то чтобы плохой или совсем уж убогой, но как-то слишком похожей на одежду тысяч и миллионов прохожих, раствориться в толпе которых ему не составило бы ни малейшего труда. "Может, его и держат именно в этих целях?" - бегло подумала Ванда, но выводы оставила на потом.
Сам Подгорный был совершенно в своем репертуаре, с которым практически сжился еще в дни первых осенних трагедий, то есть сильно напуган и от этого раздражен, суетлив и многословен.
- Послушай, матушка, ты когда-нибудь все-таки доведешь меня до инфаркта. Звонишь, вопросы задаешь какие-то непонятные, я бы сказал даже - страшные вопросы, пугаешь, потом, ничего не объяснив толком, трубку швыряешь… Я всю ночь не сплю…
- Здравствуй, Витя. Пожалуйста, перестань частить и сучить ногами в коридоре - это несолидно. Раздевайся, проходи. И вы, молодой человек, гоже проходите, пожалуйста. Кстати, как мне вас величать?
- Олег. Олег Морозов.
- Ну, и на том спасибо, что не Павлик. Простите, это меня ваш шеф настроил на иронический лад.
- Олег, между прочим, бывший сотрудник МУРа, весьма перспективный и подающий большие надежды. Да. Так что мы его с трудом переманивали и с еще большим трудом "отбивали" у тамошнего начальства, чтоб ты знала на всякий случай.
- Это радует, ну, проходите оба, и будем разговаривать. Чем изволите разбавлять беседу: кофе, чаем?
Через полчаса беседа наконец вошла в нужное русло, исчезли неизбежные скованность и напряженность первых минут общения, даже Подгорный успокоился вполне и Ванда перестала язвить по любому удобному и неудобному поводу.
Они пили кофе на ее просторной кухне-столовой, куда по настоянию бабушки, разломав стену-перегородку в типовой квартире (что в те времена было делом неслыханным), втиснули наследство, полученное бабушкой еще в далеком девичестве: громадный буфет черного дерева, такой же массивный обеденный стол на монументальной ноге-лапе, вроде бы заимствованный на время у жуткого чудища, и оставшиеся от двенадцати семь стульев из того же гарнитура - массивные, с гнутыми дугами спинок и слегка продавленными сиденьями, на которые с бабушкиных еще времен полагалось класть мягкие подушки, обтянутые гобеленовой тканью. Комплект дополняла столь же монументальная этажерка и пара высоких тумбочек непонятного назначения. Ванда ставила на них большие вазы с цветами - получалось торжественно. Вообще же теперь, когда времена и вкусы наскоро просвещенной общественности вновь стали поворачиваться в правильную сторону: антиквариат перестали называть старой рухлядью и его, как и полагается во всем мире, начали покупать в дорогих магазинах, а не подбирать на соседней помойке, - все это несколько мрачноватое великолепие сильно прибавило квартире респектабельности и некой даже помпезности, что Ванду, в общем, устраивало. По крайней мере сейчас она предпочитала не вспоминать долгие, доводящие ее до злых упрямых слез дискуссии с бабушкой по поводу именно этой вечной, как запоздало понимала теперь Ванда, мебели, которую она, по молодой и щенячьей глупости своей, все порывалась заменить на модный в ту пору пластик хлипких кухонных гарнитуров. Слава Богу, бабушка не дрогнула и позиций своих не оставила.
Олег Морозов, похоже, оказался действительно толковым и расторопным парнем - по крайней мере из того немногого, что смог ему определить в качестве задания Подгорный, только сейчас начинающий вникать в суть проблемы, бывший сыщик сделал совершенно правильные выводы, и в распоряжении Ванды находились копии именно тех милицейских материалов и документов, которые ей были необходимы.
Каким образом за такое короткое время ему удалось заполучить документы, одни из которых, как легко могла предположить Ванда, вообще не предназначались для посторонних глаз, а использование других строго регламентировалось законом, можно было только догадываться; очевидно, использовались для этого самые различные рычаги воздействия: от материальных компенсаций до дружеских связей. Но как бы там ни было, искомые документы были налицо.
Из них же следовало, что, как это несколько запоздало, но все же предположила Ванда, потерявший рассудок финансист признался во всех убийствах, совершенных в микрорайоне (а если быть точным - во дворе ее собственного, такого уютного и спокойного дома), что называется, скопом, сразу. И поскольку очень высокое начальство достаточно ясно и настойчиво формулировало свои пожелания, детализировать его деяния никто не стал: все четыре убийства были до фа кто списаны на его счет, а де-юре - в архив.