- Ну, - ответил он. - Как сказать.
Между ними - тьма и даль, его ночь здесь, ее - там; они оба чувствовали это.
- Поздно уже, в самом деле, - сказала она. - Все не спала, думала. Почему-то о тебе вспомнила только сейчас.
- Да, - ответил он. - Ну, все-таки. Вспомнила.
- Отпущу тебя спать, - ответила она.
Он сидел, уронив телефонную трубку на колени.
Сфинксом называл он ее когда-то - не только из-за того, что она ставила перед ним трудные вопросы, но и потому, что никогда не отвечала на его. Он не мог пожелать, чтобы она не звонила, но звук ее голоса.
Подобно тому как мертвецы появляются на земле в день своего праздника, день всех душ, и принимают из рук живых еду, которая будит в них невыносимый голод, напоминая, что больше никогда они не смогут прикоснуться к ней снова. Уж лучше бы оставались в обители ночи, испив воду забвения.
Выпить, что ли? Но это была бы ошибка, он не создан для такого, ему бы пришлось довольно быстро заплатить двойную цену за краткое утешение.
Он встал и зажег свет, снова подошел к книжным полкам, с которых и начались неприятности; пробежал глазами и руками по корешкам (он так и не расставил их хоть в каком-нибудь порядке). Когда книг было меньше, было проще, тогда он сразу, а, вот она. 1952 год. Корешок вытерся и треснул, но все странички на месте.
"Малютка Енос: Затерянный Среди Миров".
Это был знаменательный год (для всех поклонников комикса, которых, как узнал Пирс, было немало), год Состязания Мыслей, Пристанища Миров и Зеркального Прииска, год, когда появился Робот, слуга Руты, склепанный из листового железа и, кажется, совершенно полый, - он любил болтать с Еносом о Высоких Материях, а разговаривал Робот псевдоматематическими формулами и крошечными значками - гаечками и болтами.
Пирс взял книжку с собой в постель и забрался на смятые простыни. Из внешней тьмы уже налетали крылатые твари и бились о сетку. Положительный фототропизм, послышался голос Джо Бойда.
Гляньте-ка: на той стороне темной улицы в окне Бо Брахмана все еще горит свет. Он холостяк, как и Пирс, и у него-то наверняка есть веская причина засидеться допоздна. Пирс наблюдал за таинственным светом, вслушивался в листву; затем открыл книгу, заранее зная, что увидит.
Вот Аманда Д'Хайе глядит вниз из Царств Света, складывает руки на груди и в нетерпении топает ногой; потом вынимает авторучку, которая брызгает чернилами. Надписывает большой белый квадратный конверт:
Малютке Еносу
Пристанище Миров
Владения Руты
А вот и Малютка Енос в Пристанище Миров (хлипкое сооружение, большей частью сколоченное из дощечек). Сидит в позе, которую в старых книгах по медицине рисовали, желая изобразить человека в тисках Меланхолии: уперся локтем в стол, подпер щеку. Хрр, храпит он. Хррррр. Ххххррррф. Вокруг него, ловя ворон, расположились Утры. Догадайтесь, что он прочитает, если письмо когда-нибудь до него ДОБЕРЕТСЯ! Пирс знал что. Но кого же она попросит его доставить?
"Гермес, - продолжала чтение Вэл, водя пальцем по мелкому шрифту, - в римской мифологии - Меркурий; таким образом, Гермес связан с планетой и металлом, воплощая то и другое; тот факт, что Меркурий - это prima materia Искусства, которому учил Гермес, безусловно, не простое совпадение. В сознании греков Гермес слился с Египетским Богом ТОТОМ (см.). В знаменитом диалоге Платона этому Богу приписывается изобретение письменности, за что его и упрекали другие Небожители: он изобрел искусство памяти, положившее конец запоминанию, способ сохранить секрет, который приведет к тому, что все секреты будут открыты; ему советовали не передавать эти знания людям, но, конечно же, он ослушался".
Она устала от ночи, от науки, бесконечного лепета реки и от лягушек. Шторы задвинуть, что ли?
"Нет никаких сомнений, что именно это единение двух богов легло в основу греческих легенд о Hermes aigyptiacus, написавшем книги тайн; греки прибавили к его имени египетский эпитет Тота - trismegistus, то есть "трижды великий". Ему, человеку или богу, были позднее приписаны десятки сочинений глубокого и загадочного содержания, претендовавших на раскрытие тайн космогонии, магии и освобождения из темницы бытия; с того времени к ним относятся с благоговением. Но, как ни странно, ни тех, кто впервые приписал авторство трудов Гермесу, ни тех, кто позже изучал эти книги, не смутило то, что их автор был Шептуном, Плутом и Вором, чьей первой проделкой стала кража скота дядюшки Аполлона, так что Гермесу пришлось выпутываться при помощи лжи".
Но Вэл захлопнула книгу, прежде чем дочитала до этого места, - она уморилась и теперь сможет заснуть; большая книга лежала у нее в ногах (ей всегда нравилось спать, как она говорила, с Нашими Друзьями из Страны Книг), и свет погас; но все же Вэл неподвижно лежала, открыв глаза, положив руки за голову, глядя на слабое свечение окна.
Кто такая Уна Ноккс?
Роузи сказала, что это шутка: Моя старая подружка Уна Ноккс. Но кто она такая? Кто она ему?
Глава десятая
Таинственная ночь подошла к концу; петух уже прокукарекал, козу выгнали на пастбище. Черные создания ночи, летучая мышь и жук, улетели прочь; цветы открыли бутоны навстречу солнцу.
Они собирались на пикник. Роузи встала рано, одела Сэм, чтобы ее отец, Майк Мучо, смог забрать девочку. Они сидели рядышком на ступеньках парадного входа в Аркадию - Роузи чуть повыше, - ожидая, когда машина Майка появится в проеме ворот.
- Ты взяла Брауни? - поинтересовалась Роузи (зная, что Сэм не сможет заснуть, если забыла взять с собой Брауни, свою тряпичную куклу). - А одеялко? А сморкалку? - Пока Сэм не расхохоталась. Да, все взяла. Для Роузи единственным способом унять беспокойство и досаду была бесконечная проверка: все ли взяла с собой Сэм. Она взглянула на пальчики дочери, выглядывавшие из-под ремешков ее сандалий, и на нее нахлынула волна любви и вины. - А вот и папочка.
Трансакция была произведена быстро, без малейших следов озлобления, сопровождавшего этот процесс зимой, - когда прошло совсем мало времени после того, как они расстались, полные претензий друг к другу; в последнее время, буквально в последний месяц Майк почему-то стал очень милым, что возбудило в Роузи подозрения, - она так и не получила ясного ответа на свой вопрос, что же произошло.
- Это как - "с чего это я стал милым"? А всегда я какой? - Широкая ухмылка в ответ на сдержанную улыбку Роузи. - А если и так, - продолжал Майк, - ты уверена, что хочешь получить ответ?
- Ну.
- Хм. Хм, - понимающе сказал Майк (понимание - его конек или должно быть коньком: он ведь работал в психотерапевтическом заведении на горе Юле). - Ну. - Сэм оседлала его ногу и лениво лягалась. - Если уж хочешь знать.
- Я еще повторю свой вопрос, - ответила Роузи. - Повторю. Но не сейчас.
Они уехали после прощальных поцелуев и помахиваний рукой, которых хватило бы и на более долгое путешествие; этим душистым утром Роузи снова села на низкие, широкие и покореженные ступеньки, положив подбородок на руки, ожидая, когда старенький грузовичок ее возлюбленного появится в воротах. Белая прозрачная луна спустилась по голубому небу, подойдя к самой кромке западных гор.
Прежде всего он собирался, как он выразился, "отметиться" у своих овечек: маленькое стадо, которое паслось у дубов Аркадии, принадлежало Споффорду, другу и любовнику Роузи, - он отослал их сюда на лето, поскольку овцам не доставало подножного корма на двух принадлежащих ему горных акрах.
- Ну, как они тебе? Неплохо? - спросила его Роузи.
- Выглядят хорошо, - признал Споффорд и открыл дверь, давая Роузи пройти. - И совсем не изменились. Разве что шерсть стала погуще. Они тут вроде как вернулись к дикой природе, чего я и ожидал.
- Шебутные и шерстистые.
С овцами на деле управлялись под присмотром Споффорда и Роузи две ее собаки, две австралийские овчарки, которых она приобрела этой весной, - она вряд ли смогла бы объяснить свой порыв; смысл этому поступку придал Споффорд, решив, что владениям Бони нужны овцы - сдерживать рост травы, - а сдерживать овец, в свою очередь, будут собаки Роузи. Ей пришло в голову, что Споффорд вполне может придать смысл или даже извлечь выгоду из любого ее поступка, из любого глупого порыва, если бы она разрешила; вот почему она, как правило, держала его на расстоянии вытянутой руки.
- Ягнята набирают вес, - сказал Споффорд, погладив свой животик. Он был крупным худым мужчиной, чернобородым и по-летнему смуглым.
- Вон тот страшненький - уж точно, - парировала Роузи, захлопывая дверь грузовика. - Сожрал мой салат, не говоря уж про твою аккуратную изгородь.
- Страшненький? - спросил Споффорд, глядя на нее в притворном изумлении. - Страшненький?
Все овцы столпились у ворот, у проволоки под током, вознося молитвенное "бе-е" к пастырю своему, подателю зерна и целителю копыт, а он проехал мимо них, мысленно досчитывая.
- Девять ягнят, - сказал он. - Мне заказывали шестерых, плюс два - Вэл, получаем восемь…
- Вэл хочет приготовить ягненка? - изумилась Роузи.
Дальняя Заимка славилась своей курицей по-итальянски - мамино коронное блюдо.
- Она так сказала.
- Это ты ее уболтал.
- Вопрос вот в чем, - сказал он, - вы, ребята, последнюю купите?
- Только Сэм не говори.
- Дети, - ответил он, - беспокоятся об этом меньше, чем ты думаешь. В этом возрасте они не прочь съесть своего собственного друга. Когда становятся старше, вот тут уже могут быть проблемы. Сейчас же есть, быть съеденными, жить и умереть - все это одна забава.
Она взглянула на него, думая: может, он и прав, но как же до такого додумался?
Они уже давно уехали, но овцы всё продолжали свои призывы; наконец смолкли и разбрелись, то поодиночке, то парами проходя перед Бони, который сидел в библиотеке в шезлонге, приспособленном под кровать. После возвращения домой он переехал в эту комнату вместе со своим креслом, лекарствами, тапочками и пижамой; лишь до тех пор - как сказала миссис Писки (его экономка, а сейчас и сиделка заодно), - пока не окрепнет, чтобы перебраться наверх, в прежнюю комнату. Он жадно выглядывал в окошко, впитывая в себя этот день, довольных овец, счастливые - по крайней мере, ни на что не жалующиеся - деревья, неустанно ускользающее утро.
С утренних улиц Блэкбери-откоса луна не видна - ее затмевает горный массив, чья вершина сейчас горела, воспламененная восходящим солнцем. На Мейпл-стрит, где жил Пирс Моффет, уже давно проснулись малиновка и крапивник, но их голоса заглушали шум транспорта и расположившийся где-то поблизости духовой оркестр. Пирс, невесть почему переполненный радостными мыслями, стоял вместе с Бо на подъездной аллее, опершись на багажник машины; они поджидали, пока остальные домочадцы соберутся, чтобы всем вместе поехать на пикник. (В доме постоянно жили несколько женщин, по крайней мере двое - с детьми, но не всегда со своими собственными; Пирс чувствовал, что жизнь обошлась с ними жестоко и привела их сюда; дом одновременно был и детским садом, и мастерской, опрятностью напоминая монастырь.)
- Вот такой вот, - сказал Бо, обращаясь к Пирсу. Кленовой веточкой он нарисовал в грязи маленький круг. - Бог, - сказал он.
Пирс скрестил руки и ответил:
- У-гу.
Бо окаймил первый круг вторым.
- Душа, - продолжил он.
- У-гу.
Еще один круг.
- Дух.
И еще один.
- Тело.
Бо взглянул на свои рисунки с радостным удивлением, как бы развлекаясь - а может, так лишь казалось благодаря изгибу губ и вежливому внимательному взгляду темных глаз; Пирс часто думал об этом.
- Тут не поместится, - сказал Бо, - но кругов должно быть девять, собственно, девять сфер, между духом и тем, что окружает тело…
- А девятый, - до Пирса наконец дошло, - всё, что снаружи от кожи.
- На самом деле их еще больше, - сказал Бо. - Но для простоты скажем - мир, - он еще раз обвел свои круги. - Самый последний, - он нарисовал большой круг, вышедший за границу дорожки и вобравший в себя даже багажник машины и стоявшую около нее корзинку для пикника. - Бог за пределами всего этого, дальше всего от центра.
Пирс задумался. В прошлом, преподавая историю западной цивилизации, он рисовал своим студентам точно такие же концентрические круги, чтобы проиллюстрировать, как Данте представлял себе ад, мир и небеса. Это неправда, убеждал он их, пытаясь расшевелить своих учеников и привлечь их внимание. Это не соответствует действительности.
- А когда душа отправляется в путь, - сказал он Бо, вглядываясь в пустую синеву неба, - куда же, в какую сторону…
- Это не карта, - ответил Бо, закончив обводить последний круг. - Это не картина. Это план. Это… ты черчение изучал?
- Схема, - сказал Пирс и громко рассмеялся. Пикник решили устроить высоко на склоне горы Мерроу.
Бо помнил место, но найти мог разве что по запаху; дорога предстояла длинная, потому и отправились так рано. В то время как домочадцы Бо, дети и женщины, забирались в крапчатый от ржавчины седан, Роузи Расмуссен и Споффорд свернули с дороги, ведущей вдоль Шедоу-ривер. В грузовичке Споффорда они ехали по изгибающейся прибрежной дорожке и наконец подъехали к Дальней Заимке, где их уже ждала Вэл, в непривычной готовности. Даже занавеси и пробки в ушах не смогли вернуть ее в царство Морфея; наконец она встала и не без грохота начала готовить яйца со специями, пока мама не проснулась и, ворча себе под нос, не пришла на кухню за чашкой чая.
Наконец они добрались до расположенного довольно высоко в горах пастбища, склоны которого доходили до каменной стены, обросшей кустами черники и ольхи - на кончиках веток подрагивали серебряные монетки, - там же расположился огромный бук, каким-то образом он сумел здесь уместиться и "раскинул свой шатер", как любил повторять Пирс: но Бо не мог вспомнить, было ли дерево тем же самым, что и в прошлом году. Они растянули одеяло, уложили ребенка (матерью малышки была одна из женщин, что жила в доме Бо) и разложили ланч, болтая, пока солнце не достигло зенита.
- В этом году все как-то необычно, - сказала Вэл. - Необычнее простой летней необычности. Вы заметили, люди собираются по двое - по трое в "Дырке от пончика" или у Каспара, ты подходишь к ним, и выясняется, что они говорят о Боге? Не заметили? Что-то новенькое?
- В город приехали корректировщики ауры, - вставила мать ребенка, осторожно высвобождая грудь, чтобы покормить девочку. - Были бы у меня деньги.
- В баре был один тип, думаю, он остановился в "Лесной чаще", терапевт, кажется, - продолжала Вэл.
- Многим помогло.
- Он всегда с Бога начинает. Оно мне надо, когда мама и так при каждом случае твердит о своем духовном опыте? А я вот что хочу ему сказать: чего я не понимаю, так это боли.
- Чего-чего? - спросил Бо.
- Почему, если Бог с нами и может сделать все, что угодно, почему же на свете столько нестерпимой, постоянной боли. Только открой газету.
- Не думаю, - вставил Пирс, - что ты первый человек в истории монотеизма, озадаченный этим вопросом.
- Этим? - спросила Вэл, осматриваясь, как будто пытаясь увидеть, о чем же говорит Пирс. - Этим?
- Проблема зла, - ответил Пирс, скрестив руки за головой. - Если Бог существует, если Он всемогущ и добр, почему же Он позволяет, чтобы на свете существовало страдание, даже если Он и не является его причиной?
- Ну и? - сказала Вэл. - Это простой вопрос? Умник?
- Ага, щас. - Он взглянул на эскадру круглых облаков - точь-в-точь инопланетное вторжение.
- Может быть, - сказал Бо, - Бог, о котором вы говорите, совсем не добр.
- Или не всемогущ, - сказала Вэл. - Пытается сделать все возможное, но.
- А может быть, - сказал Пирс, - Он просто не знает о наших страданиях. Он ведь не способен страдать и вполне может не понимать, что опыт может быть довольно болезненным.
- Тогда Он, может быть, и всемогущ, но не - как это - тот, кто знает все.
- Всеведущ.
- Не всеведущ, - подтвердила Вэл. - Потому что если будь Он таким, то знал бы, что мы страдаем. Ведь так?
- Возможно, он еще более всеведущ, - сказал Бо. - Может быть, и нет никакого страдания, а мы лишь обманываем себя, думая, что оно есть; получив свободу, мы вольны делать ошибки; все, что может сделать Господь, - это пожалеть и попытаться вывести из заблуждения.
- Вывести, - зловеще повторила Вэл.
- Это ответ "христианской науки", - сказал Пирс.
- Это христианский ответ, - парировал Бо. - Просто большинство христиан об этом не знает.
Вэл засмеялась.
- Давайте же помолимся, - сказала она. - Благословен будет хлеб наш, благословенно будет мясо, приступим же к трапезе, с Богом.
Сидя на покрытом лишайником камне, спрятавшись от остальных за разросшимися на лугу березами, Роузи плакала в пятнистой тени.
- У меня в груди как будто холодный и тяжелый камень, - сказала она присевшему подле Споффорду, - он всегда здесь, всегда, - ударив кулаком в грудь, раз, два, три, тот же самый жест, что и у Пирса на каждой исповеди. - Всегда, - сказала она. - Я так устала от этого.
Споффорд поковырял шишку, вдавленную в землю между его ботинками.
- Со мной никогда такого не было.