"Муж", - снова сказала она, но слова утешения не шли на ум, она не посмела сказать: И слава Богу, избавились, в сердце своем она даже не думала так; какой странный сердитый человечек, порой ей хотелось взять его на руки, покачать его, обнять и успокоить, точь-в-точь как родных сыновей, когда у них что-то болело или когда они надрывно рыдали. Ну-ну. Ну-ну.
А еще она думала, что он уехал не навсегда. Так оно и было.
Этой же ночью Джон Ди (он так и не покинул кабинета - сел, чтобы сделать запись о последнем разговоре с духовными гостями) услышал, что кто-то поднимается по ступенькам. Это был он.
Будто тяжелый камень упал с души доктора. Ди не сказал ни слова, продолжая писать; он поднял глаза лишь тогда, когда Келли появился в дверном проеме.
"Я одолжил свою кобылу, - сказал он. - Поэтому я вернулся".
"Очень хорошо".
"Я вернулся из Брентфорда на лодке. То были ложные друзья".
Он сел в кресло рядом с Джоном Ди, в то же самое кресло, в какое он впервые сел шестнадцать месяцев назад, - тогда он (точно так же, как и сейчас) взялся руками за подлокотники и подумал: Вот я и дома.
"Вот несколько книг, которые прислал лорд Ласки, - сказал ему доктор Ди. - Они для тебя. Он подписал их тебе".
Келли положил на них руку. И чуть ли не в тот же миг вместе с ними уже была Мадими. (Они впервые увидели ее среди книг; она зачитывала им отрывки; как-то так получилось, что она была книжным ангелом.) Она похлопала по пергаментной обложке; Джон Ди услышал звук хлопка.
"Приветствуем тебя, госпожа. Надеюсь, что Божьей милостью ты больше не оставишь нас. Какова же причина твоего появления?"
"Посмотреть, как у вас дела".
Нежно, но без каких-либо колебаний произнесла она это, вторгаясь в пространство между друзьями. Сладостное чувство сопровождало ее.
"Я знаю, ты часто видишь меня, - сказал Джон Ди. - Но мне видеть тебя помогает лишь моя вера да воображение".
"Такое зрение получше, чем у него".
Доктор больше не мог сохранять осторожное спокойствие. Келли вернулся к нему, он не утратит дитя Мадими. Пальцы его рук сплелись, и, обливаясь слезами, он произнес:
"О Мадими, ужели меня еще будут терзать столь горестные муки".
"Проклятые жены и великие дьяволы - плохие друзья", - ответила она, как будто это была старая поговорка, - так ребенок произнес бы всем известный афоризм или шутку, воспроизводя форму и ритм, но не понимая смысла. Доктор Ди засмеялся, тряхнул головой, утер глаза рукавом и вновь засмеялся.
Келли не смеялся, беспокойство переполняло его, он вцепился в подлокотники кресла, его прикрытые глаза неотступно следили за Мадими (так думал Ди), смотрели, как она переносилась с места на место. Он сказал:
"Мадими. Не одолжишь ли ты мне сто фунтов, недели на две".
"Я вымела все свои деньги из дверей".
Почуяв неладное, Ди мягко сказал, что деньги у них обязательно будут, когда Богу это будет угодно, но Мадими повернулась к ясновидцу.
"За кем или за чем ты охотишься? Ответствуй, человече. За чем ты охотишься?"
Он не ответил, откинувшись назад, как будто невидимый ребенок навис, склонившись, над ним. Он не любит Господа, сказала она ему, не любит, раз нарушает Его заповеди; его похвальбы заслуживают проклятья. Большия суть три сия: Вера Надежда Любовь, а ежели их нет у него, значит, есть ненависть. Он любит серебро? Он любит злато? Первое - вор, второе - убийца. Однако же Бог Справедливый любит Келли.
"Иди сюда, - сказала она ему. - Иди".
Келли встал с кресла, как будто его вытащили за ухо, дурного мальчика. Его заставили преклонить колени перед кристаллом цвета кротовой шкурки, который все еще стоял на подставке в кабинете, - первый кристалл, в который он взглянул, кристалл, который призвал Мадими (тогда Келли еще не знал ее), пухленькую девочку с кристаллом в руках.
"Посмотри и ответь, ведомы ли они тебе".
Он увидел одного, с собачьей мордой, и еще четырнадцать, загнанных в кристалл, подобно разбойникам и пьянчугам, которых собрали королевские констебли, чтобы очистить Чипсайд. Они знали его. Он знал их. И все их имена начинались на "Б".
"Не кто иной, как он, месяцами следует за тобой, - сказала она. - Venite Tenebrae spiritu тео. Отыдите до вопля последнего. Ступайте прочь, ступайте".
Нечестивое сборище переглянулось, встревоженное, пойманное в ловушку: казалось, ветер шевелит их бурые одежды; они держались друг за друга, - с открытыми ртами, с вытаращенными глазами, они корчились от боли, и, подобно невесомому пеплу, их тела были подхвачены вверх и развеяны по ветру. Он не услышал, чтобы хоть кто-нибудь из них заговорил, хоть один; и он был этому рад.
Он встал на колени и долго всматривался в пустой кристалл - облегчение, охватившее его, было сродни тому, что он чувствовал, освободив желудок или же кишечник от болезненной тяжести. Он поднял глаза, часто заморгал, понял, что находится в том же месте, где был до этого, но оно уже было иным. Где он был, куда странствовала его душа? Мысленно он увидел темную медленную реку, книгу, лошадиный глаз.
"Ну, как ты?" - прошептал доктор Ди.
Он тяжело сглотнул. Долго молчал, прежде чем ответить.
"Сдается мне, я чище, чем был. Пустой. Вернулся от. От великого дива".
Он дрожал. Он поднял руку, чтобы показать доктору Ди, и засмеялся, увидев, что она дрожит.
"Ты освобожден от великой тягости, - довольно произнесло ангелическое дитя. - Люби же Господа. Люби друзей своих. Люби жену свою".
Джон Ди встал рядом с ним на колени, возблагодарив Господа. На воде покойне воспита мя, и ничтоже мя лишит, милость Твоя поженет мя вся дни живота моего. Он коснулся холодной руки Келли. Они молились вместе. Они неразделимы.
Она вывела их из Англии, как пастушка гонит гусят; она прогнала их через весь христианский мир, от Амстердама до Бремена и до Любека, хотя так и не поведала ни окончательной цели, ни того, что они должны свершить. С приходом зимы она покинула их в Германии, не попрощавшись, не дав им знать, вернется ли когда-нибудь.
Они все еще имели общение со многими другими, с великим Габриэлем, и Галвагом, и Налвагом, облаченным в королевские одежды, и с Мурифрием, одетым в красное, как йомен, и с Илом, веселым игроком (Господи Иисусе, вот уж не ждал вас здесь увидеть, раздался обращенный к ним из кристалла голос, когда они были в Любеке, как будто путешествовал он, а не они). Видимо, все они шли за камнем, пересекая границы, подобно пчелам, что летят вслед за блюдом с засахаренными фруктами, которое уносит хозяйка; однако в Германии Келли все реже и реже должен был заглядывать в кристалл, чтобы видеть их или беседовать с ними, - он встречал их на верхней ступеньке лестницы, слышал их голоса, преклонив колени перед молитвой; он видел их из окон гостиницы, видел, как, смешавшись с толпой, они подают ему знаки.
Иногда они приносили вести с удовольствием заядлых сплетников.
"Твоего брата посадили в тюрьму. Как тебе это нравится? О твоем домоправителе говорю".
Николас Фромонд, брат Джейн Ди: видимо, они имели в виду именно его. Что произошло?
"Его допрашивают. Говорят, что ты утаил множество секретов. Что же касаемо твоих книг, ты можешь взглянуть на них, как выдастся время".
Ди в ужасе представил, что все его добро порушено, книги отобраны, - чтобы увидеть все это, ему не нужно было никакого кристалла. Но почему?
"А может, и дом твой будет предан огню в память о тебе. Ну да чему быть, того не миновать. Я дал тебе совет и только добра тебе желаю. Выбор за тобой".
Что выбрать? Из чего выбирать? Ему казалось, что он безнадежно движется к могиле, а жизнь сгорает за спиной.
Торопитесь, торопитесь. Осталось совсем мало времени, чтобы вы, двое, могли вынести все необходимое из преподанных им уроков, - так было сказано, - узнать тайные цели, ради которых их выбрали, дабы донести до всех держав и народов свое послание и сохранить его. Однако же спасительное послание, целостность новой истины, сосудами коей они избраны, могли быть ниспосланы им лишь на енохианском языке: следственно, они должны ему научиться.
Но это было ужасно, мучительно тяжело. Необходимо составить таблицы, квадраты из сорока девяти букв; ангелы сообщали им цифры, а они находили соответствующие цифрам буквы; из них возникали слова - как сказано, ангельские зовы, которыми можно приманить небесных созданий; мало-помалу стало ясно (во всяком случае, доктору Ди), что призванные ангелы сами были словами этого языка, - и круг таким образом завершился.
Они говорили о спешности, но, кажется, понимали ее иначе, нежели смертные; они находили досуг, чтобы прерывать работу пространными хвалами Господу, пророчествами или Долгими историями, - чтобы двое людей размышляли над их смыслом и аллегориями, без всякой уверенности, что достигнуто подлинное понимание. В Бремене, в Любеке и Эмдене, в тесных комнатках гостиниц и съемных домов Келли и Ди доставали кристалл и столик (сделанный так, чтобы его можно было сложить и возить с собой), записывали все новую тарабарщину; поздно, поздно ночью они сидели в ожидании ангелов, когда Роланд, Катерина и Артур уже спали и спала их мать; Джоанна Келли, сидя в кресле, не сводила лисьих глаз со своего странного мужа и думала о своей немыслимой судьбе.
Ласки сопровождал их в поездке по Германии, лишь время от времени покидая их, чтобы встретиться с кем-нибудь из сильных мира сего, герцогом Мекленбургским или епископом Штеттина, дабы укрепить свою фортуну. Его звезда близилась к закату - ангелы уже не восхваляли его, - хотя он об этом и не знал. Он заговорил о золоте: о том, чтобы с помощью духов научиться без труда добывать его; почему нельзя спросить их об этом, почему. Магнат, подобный Ласки, может жить в кредит целые годы: годы, но не вечно.
Зима пришла ранняя и суровая, но они продолжили путь в фургонах, каретах и повозках. Торопитесь, торопитесь. От Штеттина до Позена (здесь они увидели могилу доброго короля Венцеслава) двести миль снега - глубокого, хрустящего, ровного; герцог нанял двадцать человек, чтобы очистить две мили дороги ото льда, дабы экипажи могли проехать. По широким заливным лугам, скованным льдом (вдалеке виднелись фигуры рыбаков, ловивших рыбу через прорубленные во льду лунки), они наконец-то добрались до Ласка в Польше. Герцога уже очень давно не было дома. Подданные не слишком-то обрадовались, увидев его.
Здесь, возле эмалированного очага, Келли и установил свой стол. И вот вернулась Мадими, без извинений и приветствий, юная девица в белых одеждах, так описал ее Келли, поначалу даже не узнав: она выросла.
"Я побывала в Англии, - сказала она. - Королева жалеет о потере своего философа. Но государственный казначей убедил ее, что ты вскоре вернешься домой, моля о прощении. Истинно, никто не смог отвратить от тебя сердца королевы".
На старика нахлынула волна горькой тоски по дому. Королева. Он увидел столь любимое, покрытое оспинами лицо. О Боже.
"Еще я побывала в твоем доме. Там все в порядке. Правда, я не смогла войти в твой кабинет, королева приказала его опечатать".
Но не говорила ли она, что не препятствие для нее замки человеческие? Доктор Ди представил свой кабинет, не зная, насколько велик нанесенный ему ущерб. Тишина и пыль.
Где они будут жить теперь? Как они будут жить? Им посоветовали поехать в Краков. Что ждет их там?
"Даже моя мудрость не может ответить на твой вопрос".
Казалось, в этой чужеземной стуже ею овладела бесцельная скука (без сомнения, это их мозги замерзли, заледенели под наглавниками и мехами, это их сердца сжались). Дыхание Келли затуманило кристалл.
"Сэр Гарри Сидни мертв, - сказала Мадими. - Он был твоим тайным врагом".
Она уже почти заснула. Все трое склонились к очагу. Джон Ди почувствовал, как в его глазах появились слезы. Он записал слова Мадими, тайный враг. Он всегда любил Гарри Сидни, отца Филипа. В его жизни не осталось ничего, незачем было возвращаться, он умрет стариком - в чужой земле.
(В Праге в августе, когда до него наконец-то дошли новости из Англии, он запишет на этой же страничке: Сэр Г. Сидни был еще жив в феврале, марте и даже мае. Стоит задуматься.)
Краков, резиденция королей Великой Польши, раскинувшийся в сердце огромной ровной долины, встретил их в марте половодьем и грязью. Келли и женщины, не произнося ни слова, смотрели на город. Глядя издалека, они думали: Боже, До чего же велик мир: кто бы мог подумать, что огромные равнины и города всё следуют друг за другом до крайних пределов востока. А дальше есть еще и Россия. Много странствовавший доктор Ди стонал в лихорадке и не выглядывал в окно.
Остановившись в высоком доме недалеко от собора, Джон Ди пошел навестить своего старого знакомого, доктора Ганнибала, монаха-капуцина, который в ту пору заканчивал свой комментарий к "Поймандру" Гермеса Трисмегиста, намного длиннее самой эгипетской книги.
О чем они говорили столько часов? - размышляла Джейн Ди, сражаясь с чужеземными деньгами и чужеземной едой. Об ангелах: о девяти чинах ангельских, неотличимых от Правителей, что, по словам Гермеса, поддерживают остов Небес, различия и иерархии, которые и делают веши вещами, а не хаосом. О разделении религии, о безрассудных, темных и нечестивых людях, которые силой и мечом навязывают страдающему человечеству свои вероучения, подобные прокрустовым ложам. К чему все придет? Доктор Ганнибал открыл покрытую множеством пометок страничку своего "Поймандра" и прочитал:
Придет время, и люди не только будут пренебрегать религиозным служением, но, что еще более прискорбно, благочестие и культ богов будут запрещены так называемыми законами, под страхом наказания… И тогда, исполнившись отвращения к жизни, люди станут думать, что мир недостоин их восхищения и преклонения, сие совершенное творение, наилучшее, Единое… И тогда земля утратит свое равновесие, по морю нельзя будет плавать на кораблях, звезды перестанут сиять на небе.
Не таков ли мир сейчас? Не может ли так статься, что и эта эпоха окончится подобной катастрофой? Исход - в руках Господа, а Гермес предсказал и это:
…сие восстановление всего благого, священное и величественное Восстановление Всей Видимой Вселенной, осуществленное по Воле Божьей в ходе времен.
Доктор Ганнибал рассуждал - он склонил свою круглую голову, приблизив ее к седой голове доктора Ди, и заговорил шепотом, - что, если Церковь Христова распадается на множество частей, потому что ее время уже прошло, а за смутными временами мы увидим проблески новой эры, Эры Духа Святого, и не нужны будут церкви, монахи и епископы, а каждый человек станет священником для своего ближнего.
"Это проповедовал аббат Иоахим Флорский, - сказал доктор Ди. - Уже много столетий назад".
"И его осудили, - сказал доктор Ганнибал. - Давайте же не будем больше затрагивать эту тему".
Доктор Ди принял причастие вместе с храбрым маленьким толстяком в церкви бернардинцев, ощутил языком Бога живаго; чуть позже он увидел, как монах снял очки, чтобы утереть слезы (радости? благодарности?). Келли так и не сделал этого, как ни убеждал его Ди, - хотя даже ангелы говорили ему о Хлебе, переполненные изумлением и трепетом: Плоть Господня - вот все, что знаем мы о пище, Кровь Его - единое питие; и не может Он отказать нам в этом. Не думаешь ли ты, что все принадлежит лишь тебе? Мы пили и ели еще до основания мира. Если богач даст тебе еды, разве не отблагодаришь ты его? Если он поделится едой со своего блюда, разве не вознесешь ты ему хвалу? Будь доволен и радостен будь, Он даровал тебе всю Плоть своего Тела.