Мамаше Би удалось сократить словарный запас английского языка практически до первобытной лапидарности. Она оперировала всего двумя фразами: "Чего вам, голубчики?" и "Это ж надо!" Недостаток мелодий в языке она с лихвой компенсировала оркестровкой. Ее "Это ж надо!" могло выступать в самых различных аранжировках, выражая удивление, негодование, ужас и любое другое чувство или даже комбинацию чувств, подходящих к ситуации. Когда мамаша Би скрипела свое: "Чего вам, голубчики?", за просьбой продать "два мясных пудинга и два гороховых", как правило, непременно следовало что-нибудь заговорщическое, вроде: "Слышали, что отколола старшенькая миссис такой-то?", в ответ на что следовало неизменное: "Это ж надо!" Старшенькая миссис такой-то могла внезапно скончаться, и тогда "Это ж надо!" было прилично задрапировано в черное; старшенькая миссис такой-то могла сбежать с жильцом из верхней квартиры, и в "Это ж надо!" явственно слышалось "Я так и знала!", но так или иначе это всегда было "Это ж надо!". Что касается "Чего вам, голубчики?", то здесь мамаша Би снобом не была. "Чего вам, голубчики?" в равной степени могло относиться к шестнадцатистоуновым докерам, священнослужителям, вагоновожатым, детям и собакам. У Дэнни была теория, что мамаша Би за свою жизнь съела так много жирных пудингов, что голосовые связки у нее окончательно заплыли, и единственное, что еще как-то могло пробиться наружу, было "Чего вам, голубчики?" и "Это ж надо!".
В лавке у мамаши Би продавались пудинги на любой вкус: мясные, на нутряном сале с фруктами или без, пышки с фруктами или без… короче, мамаша Би продавала все мыслимые разновидности тяжелых и сытных пудингов. Соусы выдавались бесплатно как поощрение за покупку ее стряпни: джем, шоколадный соус, молочно-яичный и всякие прочие поливки в больших котлах. Единственное, что нарушало безмятежное счастье этого пудингового рая, так это уличные мальчишки, которые с завидной регулярностью пытались стянуть плохо лежащий кусок пудинга. Происходило это пару-тройку раз в час. Мамаша Би снимала с места все свои двадцать стоунов и с грохотом опускала половник на то место, где только что была маленькая ручонка, причем последняя всегда успевала заблаговременно убраться. В обращении с половником в качестве оружия мамаша Би была, к сожалению, несильна. Каждый его взмах не только грозил гибелью любому, кто не успеет увернуться, но и обдавал всех вокруг душем из последнего соуса, в котором тот побывал. Кроме того, его приземление наносило непоправимый урон ни в чем не повинным пудингам на прилавке. Те, кто в курсе, всегда старались стоять подальше (просто так, на всякий случай) или сидеть на стульях, которые "имелись внутри", как гласило объявление на витрине.
В тот вечер, когда случился достопамятный эпизод с ложкой, мы как раз сидели за столиком. Нас было шестеро: Анна и два ее приятеля по имени Бом-Бом и Тик-Так, Дэнни, юная французская канадка Милли и я. Мы уже победили гороховый пудинг, бифштекс и пудинг с почками и готовились приступить к вареному пудингу с изюмом, когда за соседний столик плюхнулись двое молодых людей в форме - это были французские matelots. Я не знаю, что вызвало это замечание, и не подпишусь, что воспроизвожу его правильно, но оттуда неожиданно раздалось:
- Mon Dieu, - dit le matelot, - le pudding, il est formidable!
Вот тут-то ложка Анны и замерла, не дойдя до рта. Последний, и так широко открытый, чтобы принять в себя порцию пудинга, раскрылся еще шире от удивления, а в глазах, только что мерцавших от удовольствия, зажглись большие знаки вопроса.
Дэнни поспешил ответить на ее невысказанный вопрос.
- Французы, - пробурчал он с набитым ртом.
- Что он сказал? - вопросила Анна трагическим шепотом.
- Он сказал, что пудинг "ужа-а-асный", - засмеялся Бом-Бом.
Однако шутки тут были неуместны, и Анна не присоединилась к общему веселью. Она положила ложку на тарелку и сказала таким тоном, будто ее только что смертельно оскорбили:
- Но я не понимаю, что он говорит!
Мой французский на самом деле ограничивался знанием того, что papillions очень belle, vaches едят траву, a pleur - мокрые. Но, невзирая на это, я авторитетно объяснил Анне, что по-французски говорят во Франции, что Франция - это другая страна и что она - там, при этом я махнул рукой в ту сторону, где по моим предположениям мог быть восток. Кажется, мне удалось убедить ее, что перед ней не ангелы, говорящие на языке небес, и что Дэнни, например, умеет говорить по-французски не хуже, чем по-английски. Все это она переварила быстрее и легче, чем изюмный пудинг мамаши Би.
- Можно я его попрошу? - прошептала она.
- Попросишь чего? - насторожился я.
- Написать, что он сказал.
- А-а… Да, конечно.
С карандашом и бумагой наизготовку Анна двинулась к их столику, чтобы попросить matelots "написать это большими буквами - про пудинг". К счастью, один из matelots говорил по-английски, так что им даже не понадобилась моя помощь. Пару чашек чаю спустя она вернулась за наш столик и даже умудрилась выдать что-то вроде "au revoir" в ответ на их прощания.
После этой встречи она не могла успокоиться дня два. Тот факт, что во Франции больше людей, говорящих по-французски, чем в Англии - говорящих по-английски, поверг ее в шок.
Через несколько дней я повел ее в библиотеку и показал книги на разных языках, но к этому времени Анна уже справилась со своим удивлением и нашла ему укромный утолок у себя в душе. Как она объяснила мне позднее, если как следует подумать, то ничего удивительного в этом не было: ведь и кошки говорят на кошачьем языке, собаки - на собачьем, а деревья - на… на деревьем. Так что нет ничего удивительного, что французы разговаривают по-французски.
Я был слегка захвачен врасплох ее реакцией на французскую речь. Разумеется, она знала, что существуют и другие языки; она умела говорить на рифмованном сленге и на бэк-сленге и использовала в речи кучу словечек на идиш. С Тик-Таком они объяснялись на языке знаков. Иначе было нельзя, потому что Тик-Так был глухонемым от рождения. От Брайля, который совершенно зачаровал нас на некоторое время, мы перешли к радиолюбительству, посвятившему нас в тайны азбуки Морзе. Чего я не знал во время встречи с французами, так это что она уже не раз задумывалась о проблеме языков. На самом деле ее реакция на французский была по типу: "Что, еще один?"
В том, что касалось языков, ее, судя по всему, больше всего занимали две вещи. Первая - "Могу ли я сама придумать собственный язык?", а вторая - "Что такое язык вообще?". По первому вопросу мы были явно на грани открытия. Однажды вечером мне показали "решение" этой непростой задачи. На кухонный стол была водружена одна из многочисленных обувных коробок, которые хранились у нас в шкафу; она оказалась набитой записными книжками и отдельными листками бумаги.
На первом вынутом из нее листке слева была выписана колонка цифр, а справа - слова или словосочетания, им соответствовавшие. Тот факт, что можно написать "5 яблок" с цифрой и "пять яблок" со словом, обладал, как мне объяснили, чрезвычайной важностью. Если все цифры можно записать словами, то, следовательно, и все слова можно записать цифрами. Простая замена двадцати шести букв первыми двадцатью шестью цифрами вроде бы решила проблему, но вот только Бог в виде "2.15.4" Анну почему-то не удовлетворил.
В качестве замены букв можно было использовать еще и предметы или даже только названия предметов. В букваре было написано, что "Я" - это "яблоко", из чего проистекал естественный вывод, что "яблоко" - это "Я". Если "яблоко" - это "Я", "бульдог" - это "Б", "лимон" - это "Л", "олень" - это "О", а "кошка" - это "К", то слово "яблоко" можно было представить в виде такого ряда предметов: Яблоко, Бульдог, Лимон, Олень, Кошка, Олень.
Листок за листком извлекались на свет. Анна экспериментировала со словами, цифрами, предметами и шифрами, пока не пришла к выводу, что проблема с открытием нового языка вовсе не в том, что это само по себе очень трудно сделать. Нет, главная трудность заключалась в том, как выбрать один из такого множества вариантов. Однако в конце концов она остановилась на некоей адаптации азбуки Морзе. Поскольку та состояла только из точек и тире, было совершенно понятно, что вместо них можно использовать и любые другие два значка. Раз мистер Бог позаботился о том, чтобы дать нам левую и правую ногу, значит, с их помощью тоже можно говорить. Подскок на левой ноге принимался за точку, подскок на правой - за тире. Обе ноги на земле означали конец слова. В этом языке мы достигли известных успехов и даже могли переговариваться на довольно большом расстоянии. На случай если говорящие находятся близко друг к другу, методика была переиначена следующим образом: наступить на линию между камнями брусчатки означало точку, а на сам камень - тире. Держась за руки и нажимая друг другу на ладонь то большим пальцем, то мизинцем, мы получили способ беседовать на очень личные темы тайком от других. В общей сложности Анна придумала девять различных вариаций этой системы.
Меня так захватил ее энтузиазм по поводу языков, что я даже сделал два зуммерных ремня. Это были просто ремни, к каждому из которых было приделано по два зуммера. Когда их надевали, один из зуммеров оказывался как раз под левым нижним ребром, а второй - под правым. Серьезным недостатком метода было, во-первых, то, что зуммеры щекотали ее и она принималась хохотать, а во-вторых, разгуливать по улицам в полной амуниции, состоящей из кнопок, батареек и проводов, было довольно утомительно. В-третьих, при первом же испытании его в полевых условиях мы сбили с ног ни в чем не повинную пожилую пару, которой это почему-то совершенно не понравилось, так что эксперименты пришлось свернуть.
Вопрос о том, что такое язык, был еще интереснее. В процессе своих изысканий Анна пришла к выводу, что в мире чисел было одно куда более важное, чем все прочие. Это было число "один", и важность его состояла в том, что любое другое число можно было получить путем прибавления нужного количества единиц. Имелся, правда, один хитрый выход. Можно было просто использовать цифры "пять", или "тридцать семь", или "пятьсот семьдесят четыре", вместо того чтобы говорить "один плюс один плюс один плюс один и т. д." пятьсот семьдесят четыре раза. Это серьезно экономило время, но в сути вопроса ничего не меняло: "один" оставалось самым главным числом. Как и среди чисел, среди слов тоже было одно самое главное, и слово это, естественно, было "Бог". Анна видела "самое главное число 1" как вершину треугольника, только ее треугольник на этой вершине стоял! Число "1" должно было нести на себе бремя всех остальных чисел.
Со словами все было по-другому. Каждое слово держалось на куче других слов. Эти другие слова служили для объяснения значения и правил использования слова, сидевшего на вершине. Слово "Бог" находилось на самом верху кучи, в которой были все прочие слова, и, чтобы понять его смысл, нужно было тем или иным способом взобраться по склону этой кучи. Сама идея просто устрашала. Библия, Церковь и воскресная школа объединенными усилиями громоздили эту кучу слов, и возникали серьезные сомнения, что кто-нибудь в принципе способен одолеть такую вершину.
К счастью, старый добрый мистер Бог в своей мудрости уже решил для нас эту проблему. Решение было связано не со словами, а с числами. Поскольку "один" несло бремя всех остальных чисел, было бы глупо ожидать, что все слова в мире будут нести бремя единственного слова "Бог". Нет, это слово "Бог" несет на себе бремя всех остальных слов! Так что пирамида слов с "Богом" на верхушке - неправильная идея; ее нужно перевернуть головой вниз. Так будет куда лучше. Пирамида слов должна встать на вершину - точь-в-точь как пирамида чисел. Вершиной слова "пирамида" тоже будет слово "Бог", и это правильно, потому что теперь слово "Бог" несет бремя всех остальных СЛОВ и содержит в себе их значения.
Анна показала мне свое "решение". На одном листочке был перевернутый треугольник, на вершине которого, обращенной книзу, значилось число "1". это была пирамида чисел. На втором листке треугольник стоял на вершине, названной "Бог". На последнем тоже был треугольник. На его обращенной вниз вершине было написано "Анна".
- Ага, - сказал я, - у тебя, я смотрю, тоже есть собственный треугольник!
- Ну да. У всех есть такой.
- Да ну? И зачем он нужен?
- Это для того, когда я умру и мистер Бог начнет задавать мне всякие вопросы.
- И что тогда?
- Тогда мне придется на всех них отвечать самой. Никто не сделает это за меня.
- Это я понимаю, но треугольник-то чего значит?
- Что я должна быть…
- Ответственной? - предположил я.
- Да, ответственной.
- Да, я понимаю… Ты хочешь сказать, что должна нести на себе весь вес, как вон те два треугольника?
- Да, всех вещей, которые я сделала, и всех вещей, которые я подумала.
Каждое слово сопровождалось кивком глубокого удовлетворения. Надо сказать, от всего этого я совершенно обалдел.
Идея усвоилась быстро. Да, это правда. Мы все должны нести бремя своих поступков. Нам всем придется отвечать - либо сейчас, либо потом. И всем предстоит разговаривать с мистером Богом самолично, с глазу на глаз.
Глава четвертая
Без сомнений, появление в нашем доме Анны повлекло за собой целый ряд разнокалиберных потрясений, создало мне кучу проблем, которые надо было решать, и причинило нам всем немало сердечной боли. С самого начала я воспринимал ее как существо слегка необычное. Возможно, причиной тому была необычность нашей встречи. За первые же несколько недель нашего знакомства я понял, что передо мной был вовсе не крошка-ангел, не эльф-подменыш и уж, конечно, не лесной дух. Нет, это было человеческое дитя на все сто процентов, вечно хихикающее, с грязной мордочкой и открытым от удивления ртом. Каждый день своей жизни она была деловой, как пчела, любопытной, как котенок, и игривой, как щенок.
Думаю, до некоторой степени все дети окружены магией: будто какие-то волшебные линзы, они умеют собирать и фокусировать свет посреди самой кромешной тьмы, - и это дитя обладало такой способностью в высочайшей степени. Быть может, дело тут в свежести взгляда, присущей молодым, или в том, что их силы еще не растрачены, но, если у них будет хотя бы полшанса, они найдут брешь в самом жестком доспехе, который смогла выковать вам жизнь. Если вам крупно повезет, они напрочь снесут все защитные баррикады, которые вы строили вокруг себя все это время.
Повезет, я сказал? Если вы можете безоружным встретить все, что бы ни послала судьба, будто вам двадцать лет, то это действительно везение. Если нет, тогда вам каюк. Мне случалось видеть, как, поговорив с Анной, люди впадали в ступор и не знали, что делать. Дело не в том, что ее замечания были какими-то очень уж умными или всегда попадали в точку, а в ее предельной уязвимости. Это заставляло их думать, прежде чем сделать следующий шаг. Такова была уловка, которой она быстро научилась, - заставить человека колебаться любыми средствами, какие только были в ее распоряжении, честными или не очень. Анна была не чужда уловок, если они помогали ей достичь цели. Заставь человека сомневаться, и у тебя будет больше шансов, что твои слова услышат.
В целом, я думаю, я справлялся не так уж плохо и никогда не сдавался без боя. Выпустить свою душу, или как бы вы там ни обозвали эту штуку, из клетки на волю - возможно, самое трудное, что вообще может сделать человек.
На большом рекламном щите на какой-то из улиц было написано огромными красными буквами: "Хочешь чувствовать себя в безопасности?" Мне всегда было интересно, сколько народу уже сказало "да"? Увидев эту надпись, миллионы бы закричали: "Да, да, мы хотим чувствовать себя в безопасности!" - и вот вам, пожалуйста, новая баррикада. Душа под защитой, она надежно заперта, ничто не сможет проникнуть внутрь, чтобы причинить ей боль; но и она не сможет выйти наружу. Спасение не имеет ничего общего с безопасностью. Спастись - значит увидеть себя, как ты есть. Никаких "цветных стеклышек", не защищаясь и не прячась - просто увидеть себя. Анна никогда ничего не говорила о спасении и никогда, насколько мне известно, не пыталась никого спасать. Я даже не уверен, что она поняла бы такой ход мысли, потому что это была целиком моя интерпретация. Она просто знала, что играть в безопасность совершенно бесполезно, что нужно взять и "выйти на улицу", если вообще хочешь идти дальше. "Выйти на улицу" было опасно, даже очень опасно, но сделать это было надо, потому что иного пути не существовало.
Довольно скоро после Анниного появления у нас я попытался приклеить к ней ярлычок. Полагаю, мне это было нужно для собственного покоя и удовлетворения, но, слава богу, никаких ярлыков она носить не стала. После первых нескольких недель счастливого изумления я столкнулся сразу с двумя проблемами, одна из которых носила насущный характер и была легка для понимания; вторая назревала медленнее и была совершенно непостижима. Тем не менее обе были весьма непросты в решении; прошла пара лет, прежде чем я почувствовал, что вижу ответы на свои вопросы. И оба ответа пришли ко мне одновременно.
Первая проблема состояла в природе наших с Анной отношений. Мне казалось, что по возрасту я гожусь ей в отцы, но временами эта роль мне решительно не удавалась. Амплуа старшего брата было, возможно, лучше, но и оно не подходило на все случаи жизни. Я был ей то отцом, то братом, то дядей, то другом. Кем бы я себя ни считал, определение все равно оставляло некую пустоту, которую отчаянно хотелось заполнить. И в этой области очень долго ничего не происходило.