Не знаю как, каким образом и по какому проводу, но в этот момент я предельно ясно представляю картину происшествия. Руки и ноги постепенно перестают дрожать, я открываю глаза и вижу пристальный взгляд Инны.
- Ладка, что за фокусы? - она видит мою слабую виноватую улыбку.
- Все… все прошло уже.
- Что это было?
- Так… приступ.
- Приступ чего?
- Страха, ужаса.
- Что ты чувствовал?
- Вакуум, падение… бездну. Провал в какую-то космическую бездну, как в черную дыру.
- Прошло?
- Проходит. Только полежу немножко, ладно?
Я снова закрываю глаза. Оснат, так зовут эту женщину, была с Ор на семейной вечеринке у сестры. Они ехали обратно домой в мошав неподалеку от города N. Оснат, как того требуют правила, посадила Ор на заднее сиденье и пристегнула ремнем. Когда машина тронулась, Ор тотчас же от ремня избавилась, встала на сиденье и принялась строить рожи и показывать язык едущим за ними водителям. На очередном светофоре за джипом Оснат пристроилась машина полиции без опознавательных знаков, совершавшая обычное патрулирование в ночь на субботу. Ор, конечно, выступила по полной программе: показала полицейскому язык, длинные уши, длинный нос и другие ужимки. В ответ тот мигнул фарами и дотронулся рукой до ремня безопасности на плече - мол, пристегнись.
Что, по-вашему, сделает в ответ не по годам развитый и нахальный ребенок израильского производства? Правильно, угадали: состроит очередную рожу и покажет оттопыренный средний палец. Ор, для надежности восприятия, показала полицейскому два оттопыренных средних пальца. На зеленый тот рванул с места, обогнал непристегнутого нарушителя закона и встал на обочине, чтобы остановить и примерно наказать. Вот только он в запале не рассчитал скорости джипа. Когда он выскочил на дорогу, было поздно. Оснат никак не могла видеть человека, прыгнувшего ей под колеса из-за косо стоящей на обочине машины. Удар был настолько неожиданный и сильный, что джип дернулся на дороге и остановился только через добрую сотню метров. С Ор мгновенно началась истерика, она завопила и зарыдала.
Я вспоминаю беспомощный взгляд Оснат две недели назад у себя в отделе красок, когда Ор переходила все мыслимые границы. Потерянный взляд человека, который не знает, что предпринять и надеется лишь на чужую помощь. Четырнадцать секунд понадобились Оснат, чтобы понять, что она не сможет оставить ребенка на месте происшествия. Подспудно она отдавала себе отчет, что совершает гораздо более серьезное преступление, но все-таки надавила на педаль газа. Надавила, чтобы увести Ор подальше от покалеченного тела, от полиции, от беды. Она не могла себе представить, какой шум и резонанс по всей стране вызовет этот ее мгновенный порыв.
Вероятность, повышение вероятности, теория вероятности, несчастный случай?
Я понимаю, что бедная женщина ни в чем не виновата, кроме секундной слабости и любви к своему ребенку. Но теперь, не прошло и дня, как она стала изгоем и врагом общества. Телережиссеры знают, как создать драму, как поднять массы и разжечь ненависть. Тот же видеоряд повторяется десятки раз: больница, беременная вдова, четырнадцать секунд в тумане, сетка трещин на стекле дорогого джипа, бедноватая обстановка квартиры погибшего, темная громада дома преступника в мошаве, тонкое бледное заплаканное лицо, черный BMW, тяжелый шаг на ступеньку полицейского участка грузной женщины, снятой крупным планом пониже спины.
- Sky Cloud…
Я слышу повторяющиеся комментарии корреспондентов по уголовным делам, комментарии полиции, для которой вина уже давно доказана и которая гордится раскрытием "преступления года", отвлекая внимание зрителей от мафиозных разборок торговцев подержанными автомобилями, с которыми полиция наверняка в сговоре.
Мне стыдно и страшно. Тоже ценитель Феллини нашелся. Теперь-то я понимаю, что Оснат просто затрудняется ходить, и поэтому поставила машину поближе ко входу. Никто не даст ей привилегию удобной парковки, наоборот, посоветуют поголодать, или пойти побегать, или позаниматься на снарядах. Никто не станет церемониться, делать скидок…
- Что означает "Sky Cloud"? - спрашивает Инна.
- Принцесса бежала из замка на джипе Floating Petal и на ночной дороге Feather River их преследовал полицейский Quarry Pebble. Только ошибочка вышла, и вместо утеса River Rock в волшебном тумане Sky Cloud этот самый Quarry Pebble попал под Floating Petal. А может быть, джип и есть River Rock. Черт его знает.
Инна смотрит на меня подозрительно. Потом она встает, идет к холодильнику и наливает мне полстакана водки.
- Выпей и спать иди! А то ты мне как-то не нравишься.
* * *
"Какие есть нехорошие, злые люди! - проговорил он, и губы у него задрожали."
Как хорошо, что Инна заснула в полной уверенности, что дело ограничится всего лишь классическими ста граммами. Если бы так: "выпей и спать иди!" А я прилег и таращусь в темный потолок широко открытыми глазами. Полной темноты, конечно, нет. Косо падает свет от уличного фонаря, по стенам гуляют полоски огней от проезжающих машин.
Вспоминаю, как когда-то в детстве я задался вопросом, в какую сторону едет машина, когда свет от нее движется по стене справа налево, от моих ног к голове. Я долго гадал, но почему-то мне было страшно выбираться из-под одеяла и подходить к окну. Пугала чернота за окном, пугало, что в свете фар меня может увидеть какой-нибудь домовой и утащить, не хотелось выбираться из теплой и уютной берложки, в которую забирался с головой. Этот вопрос приходил мне в голову исключительно вечером в кровати, а назавтра я про него забывал до тех пор, пока меня снова не укладывали спать. Я долго не мог набраться смелости откинуть одеяло, встать, подойти к окну и разрешить, наконец, самый первый в своей жизни научный вопрос: "в каком направлении едет машина?".
Закончилась же эта история с полосками света довольно неожиданным образом в одну новогоднюю ночь. Я учился тогда то ли в первом, то ли во втором классе. Родители уложили меня спать, а сами ушли к друзьям праздновать Новый год. Я, конечно, спал себе как послушный ребенок, пока меня не разбудил удар снежка по стеклу. Спросонья я соскочил с кровати и подбежал к окну. Мы жили на втором этаже - под окнами стояла пара моих одноклассников. Завидев меня в майке в темном окне, они радостно завопили:
- Вовка-дурак Новый год проспал! Шпилька Новый год проспал!
Я тогда очень обиделся, что родители меня не взяли с собой. Мне было стыдно перед приятелями, которые уже повзрослели, приобщились к какому-то таинству, а я так и оставался маленьким ребенком. Я забился в угол комнаты, за елку. Обычно утром я находил под елкой подарки, которые в полночь клал туда Дед-мороз, но полночь уже прошла, а никаких подарков не было и в помине, и я подумал, что проспал и Деда-мороза, и подарки тоже. Я проплакал от обиды в холодном углу до прихода родителей. Вернулись домой, они так и не смогли утешить меня никакими уговорами и подарками.
Я нахожусь в каком-то странном гипнотическом состоянии транса - полусна или полубодрствования. Мне удается задремать, но сон не глубок, я слышу, как хлопает входная дверь, воет в отдалении автомобильная сигнализация, рычит на перекрестке случайный грузовик. Одновременно ко мне приходят какие-то неясные сны, воспоминания детства, давно забытые персонажи книжек, которые я когда-то читал, сценки из мультфильмов. Такое впечатление, что на один экран накладывается несколько проекций. Я не могу полностью заснуть, но также не могу встряхнуть себя, прекратить это пограничное состояние. Хочется пить, но чтобы дотянуться рукой до стоящего рядом стакана, надо приложить усилие, которое лень сделать.
Я одновременно чувствую себя ежиком в тумане и кукольным Беликовым, который лег в свою кровать под полог и больше уже не вставал. Мне хочется забраться в футляр и отгородиться от внешнего мира. Косые полосы света проникают под неплотно прикрытые веки. Я слышу сквозь дрему перепалку подростков у подъезда, мне даже кажется, что в комнате чувствуется запах дыма от их сигарет. Откуда ни возьмись, в мои видения проникает чеховский Иван Иванович, "высокий худощавый старик, с длинными усами", курящий трубку, герой знаменитой трилогии Чехова. Рассказы, читанные много лет назад, в средней школе, разобранные по абзацам, затоптанные насмерть школьными сочинениями: "… свинцовые мерзости русской жизни…"
В седьмом классе Чехов стал моим личным врагом. Помню, проходили "Человека в футляре", и как раз накануне вечером мне дали "до завтра" повесть Стругацких, "Страну багровых туч". На уроке литературы училке вздумалось начать спрашивать с конца журнала. Спасительная по большей части третья от конца списка фамилия Шпильман (Щеглов и Яковлев стояли позади) на этот раз подвела: мне впервые в жизни закатили пару, и засветила вполне реальная тройка в четверти. Такого позора мои родители выдержать не могли, и после недолгих переговоров с русичкой, прозванной за пристрастие к красным блузкам и собранным в пучок волосам "редиской", мне было предложено сделать доклад по Чехову. Во искупление вины.
- Без обсуждений! - заявили мне, - а не то лишишься…
Чего именно я лишусь, мои предки не указали: то ли сами не знали в тот момент, что придумать, то ли хотели добиться максимального педагогического эффекта. Мне был выдан том собрания сочинений великого русского писателя, и гордая собой книжная полка стыдливо засверкала темным дуплом выдранного зуба. Я выучил практически наизусть содержание знаменитой трилогии: "Крыжовник", "Человек в футляре", "О любви", но этого оказалось маловато. Стояла зима шестьдесят девятого, когда еще свежа была память о событиях в Праге и Шестидневной войне. Я зачитал дома отрывок из последнего рассказа:
"…В деле поджигателей обвинили четырех евреев, признали шайку и, по-моему, совсем неосновательно…"
- Не надо акцентировать внимания на проходных эпизодах, - посоветовали мне. - Пойди в библиотеку, почитай статьи…
Я отправился записываться в районную библиотеку, где процитировал что-то наизусть и втерся в доверие. Меня одарили жемчужинами советской литературной критической мысли, которые я рассыпал щедрой рукой по своему докладу. Туда проник Николай Васильевич Гоголь с "Шинелью", перекликающейся с футляром Беликова. Там поселился Алексей Максимыч Горький, из-за которого Чехов отказался от членства в Российской Академии. В моем докладе над "мерзостями русской жизни" гордо реял буревестник, а также расцвели пышным цветом обличение пошлости, мещанства, равнодушия, "беликовщины" и футлярной жизни… В конечном итоге, пожертвовав несколькими вечерами, я-таки искупил свою вину перед классиком:
"…взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых…"
"…при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию…"
"…счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча…"
Я принес заслуженую пятерку и был прощен за Стругацких. Моему новорожденному брату в тот день исполнялся месяц, и за чаем я решил щегольуть знанием классики:
- "…нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай."
Мама выронила только что залитый кипятком заварочный чайник, и он точнехонько шлепнулся прямо на любимый папин стакан. Вскочить папа не успел, а когда инстинктивно попытался стряхнуть со штанов кипяток, ему в руку впился осколок стакана. Я не растерялся и добил ситуацию еще одной чеховской цитатой, широкой публике малоизвестной:
- "Женщина с самого сотворения мира считается существом вредным и злокачественным. Она стоит на таком низком уровне физического, нравственного и умственного развития, что…" - договорить мне не удалось, так как у папы осталась еще одна хорошо действующая рука, которой он отвесил мне замечательную оплеуху.
Опять где-то под домом в очередной раз воет автомобильная сирена, и я с ужасом узнаю в ней раненый голос гнедой. Я выныриваю из вязкого вялотекущего сна и со страшным грохотом лечу по лестнице вниз. Сейчас убью, думаю.
Показалось…
Сирена воет не под домом, а на улице. В Ленинграде, во дворе-колодце, где жила Инна, запросто могли убить, ткнуть пером ни за что ни про что. Я стою в темном колодце с серыми квадратами жалюзей посреди уездного города N. У нас в Израиле так просто не убивают - всегда есть за что. Под полы халата на босо тело начинает проникать зимний холод. Бросаю прощальный взгляд на гнедую, и пытаюсь открыть входную дверь - таки защелкнулась, подлая. Приходится звонить и поднимать с постели Инну.
- Что стряслось-то?
- Так, подумал, что в машину влезли.
- Не влезли?
- Нет, слава Богу.
- Тогда пошли, холодно, - Инна держит открытую дверь.
В лифте мы смотрим друг другу исключительно на босые ноги. Инна отправляется прямо в постель и залезает обратно под одеяло, а я выплескиваю в стакан остатки водки и сажусь в темноте в кресло. У меня нет другого желания, кроме как заснуть, я готов отдать за сон все что угодно. Русское народное средство превалирует в итоге над еврейской мнительностью, и я бреду в спальню "забыться сном".
Когда я открываю глаза, в квартире темно, и за окном хлещет дождь. На часах почти полдень, а это значит, что я безнадежно опоздал. Нахожу мобильник и набираю номер Марципана. К моему счастью, трубку берет Нурит и отвечает, что Марципана вызвали куда-то наверх. Прошу передать Вики, чтобы записала мне сегодня день отпуска.
На сегодня я свободен. Дождь постепенно стихает, и на западе появляется полоска голубого неба. Неодолимое желание побыть одному влечет меня к морю, прогуляться вдоль линии прибоя. Поначалу песок липнет к подошвам, но у самой воды он плотный, и можно идти без помех. После шторма можно попытаться найти большую красивую раковину, выброшенную на берег прибоем. Море ворчит и сердится, оно нервничает после дождя, и надо быть начеку, чтобы не настигла случайная волна. Хаотичный шум воды как раз соответствует моему настроению. Пляж пуст, кроме меня, больше не нашлось желающих прогуляться по мокрому песку.
Я присаживаюсь на камень, но он холодный и влажный. Встаю и снова бреду у кромки воды. Ветер разгоняет последние тучи, и гамма цветов меняется каждую секунду. Айвазовскому - раздолье. В другое время мне доставило бы удовольствие пофантазировать с цветами, но сейчас как-то не до игр. Эти вырезки из папки, все эти совпадения случились, когда я не отдавал себе отчета, что происходит. В отличие от последнего случая. Я, как мог, пытался остаться в стороне, но увы… каким-то невероятным образом Ор и Оснат оказались в центре скандального происшествия, всколыхнувшего всю страну. Опять совпадение, теория невероятности, или я становлюсь опасен для общества, и меня надо сажать в клетку, изолировать? Что я буду делать завтра? Как я вообще смогу продать кому-нибудь краску?
Море постепенно успокаивается. Под солнцем Italian Tile уступает место Florence Blue. Но стоит набежать случайному облаку, как Cool Trim начинает соперничать с Elation, а Blue Madonna вытесняет Clipper Blue. Особенно плотная туча угрожает Pharaoh's Blue, но еще через минуту сменяется на Blue Music. Я прохожу мимо лестницы, поднимающейся от пляжа в город, и соображаю, что на верхнем ее конце расположен ресторанчик Нехемии. Я люблю сюда заходить: не много посетителей, тихо играет музыка, закрытая терраса расположена прямо над обрывом, и вид на море совершенно исключительный. Владелец - суховатый и крепкий йеменский еврей лет шестьдесяти, в отличие от прочих держателей подобных заведений, всегда подает к пиву что-нибудь вкусненькое. Это может быть тарелочка с арахисом, маслины, или соленое печенье, но заказавший пиво посетитель обязательно получит маленький сюрприз.
Помню, как-то на Песах, мы с Инной зашли к Нехемии. Во время Песаха евреи квасного не едят, а поскольку пиво - это самое что ни на есть квасное, то оно тоже стоит вне закона всю пасхальную неделю. Нехемия - такой правоверный еврей, что Песах ему нипочем, и он торгует пивом в свое и наше удовольствие. Заходим и осторожно спрашиваем того самого, запретного.
- Нет вопроса! - в голосе Нехемии звучат бравада и вызов. - Или пива уже свободно не попить!
Мы садимся у окна над морем и получаем пиво с соленьями. Я интересуюсь насчет печений, но тут Нехемия неожиданно проявляет преданность традициям - Песах в самом разгаре, поэтому квасного никак нельзя. Посетителей, кроме нас, особенно нет. Наслаждаемся видом и пьем пиво. Вдруг Нехемия срывается с места, подлетает к нашему столу, хватает недопитое пиво и выливает его в раковину.
Немая сцена, мы слишком ошарашены, чтобы выдавить из себя хотя бы слово.
Нехемия кивает в сторону дефилирующих мимо ресторана хасидов в черных пальто и меховых шапках. Когда опасность удаляется на безопасное расстояние, мы получаем вновь наполненные бокалы.
Завершаю подъем и убеждаюсь, что, несмотря на погоду, дела у Нехемии идут как нельзя лучше - терраска заполнена школьниками, и между столиков мечется выдающаяся спелыми формами официантка. Нехемия встречает меня, как родного: не так давно я подбирал ему материалы для ремонта ресторана и сделал скидку. В прошлый раз, действительно, никого не было, а теперь клиенты не обращают внимания на расположенное в ста метрах модное кафе и валом валят к Нехемии.
- Влади! Ты мне счастье принес! Я как судьбу поменял, - громко восклицает Нехемия и знакомит меня с переросшей его на голову Оксаной-Алоной.
Я продал ему Neptune, который теперь основательно выцвел после летнего сезона и скорее напоминает Blue Comfort. Клиенты, однако, больше обращают внимание на приоткрытые прелести Оксаны, а не на Blue Comfort, хотя, как знать, что действует сильнее.
Внутри терраски столики заняты, а снаружи все мокро от недавно прошедшего дождя. Оксана-Алона сексуально протирает поверхность стола, Нехемия приносит раскладной стул и запотевший бокал с пивом. Что еще надо человеку для счастья после ночного перебора: холодное пиво, ласковое зимнее солнце южных широт, сверкающая радуга капели, рокочущее внизу под обрывом море, приятный соленый бриз.
- Признай уже факты, Шпильман, - говорит мое РОмантическое Сознание.
- Полная чушь! - отвечает мое же РАциональное Здравомыслие.
РОС: Ты просто боишься посмотреть фактам в лицо!
РАЗ: Таким фактам надо морду бить.
РОС: Фу, Шпильман!
РАЗ: Глупости все.
РОС: Скольких тебе еще надо на тот свет отправить: пять, десять, пятьдесят?
РАЗ: Я краски продаю! Про-да-ю краски!
РОС: Ага! Щас! Судьбу ты, Шпильман, продаешь. Су-удьбу-у! Ты внутрь загляни, ты когда-нибудь у Нехемии полную терраску видел?
РАЗ: Дождь шел, вот к нему и набились.