- Звучит довольно дико.
- Почему?
- Ну, существует же мораль, заповеди, в конце концов.
- Влади Ильич, не смешите мои тапочки, как говорят в Одессе. Вы марксистско-ленинскую этику в институте проходили? Что там написано большими буквами, а? "Все этично, что идет на пользу большевикам". А то, что большевикам на пользу не идет - преследуется по революционному закону. И остальной мир от них почти ничем не отличается, только маскируется лучше.
- Все-таки, какая связь с Ложей?
- Профессионалы - никакие не супермены, а обычные люди. Вы ведь не Джеймс Бонд?
- Да не похож.
- Вот-вот, вы также и не Гарри Поттер, чтобы фехтовать на волшебных палочках. Но профессионалы могут больше, чем простые люди. И их очень легко использовать в разных целях, не важно каких: добрых или злых. Их сила, направленная определенным образом, может изменить мир, но, как правило, эти люди не способны себя защитить. Ложа призвана их защитить.
- От кого?
- От мафии, от государств, разведок, сект, церкви…
- Все в одну кучу? А если я, скажем, захочу послужить своей стране?
- Пожалуйста, только последствия такого шага могут быть для вас непредсказуемыми.
- Почему?
- Если придете сами, то сто против одного, что вам не поверят и посадят в психушку. А если вас кто-нибудь вычислит, как я, например, то вы запросто можете исчезнуть.
- Хм…
- Все спецслужбы интересуются паранормальными явлениями, и эти отделы одни из самых засекреченных.
- Марио, вы действительно думаете, что я могу на что-то влиять?
- Я уверен в этом.
- Почему? Ведь могут же быть совпадения… В голове не укладывается.
- Влади, я проверял выходящих от вас покупателей - краска несет в себе заряд, это факт.
- Вы сами только что говорили совершенно другое про факты.
- Я вас проверял, есть способы.
- Какие, если не секрет?
- Я был, то есть, я и сейчас являюсь, довольно хорошим лозоходцем. В Ложе придумали мне специальную рамку, которая реагирует на паранормальные объекты, конечно, только в моих руках. Если кто-то другой возьмет ее в руки, то ничего не будет, из чистой предосторожности.
- И Ложу действительно не интересует, как именно я намерен использовать свои возможности?
- Действительно нет. Вам будет предоставлена любая помощь вне зависимости от того, убиваете ли вы людей или лечите. Забыли: ваш личный счет тринадцать - шесть.
Смотрю на Марио недоверчиво:
- И все свои заключения вы сделали на основе того, что… э… участники были мои клиенты?
- Рамка, Влади Ильич, рамка, как правило, не врет. И, поверьте моему слову, - ваш счет считается весьма и весьма положительным… На одного мерзавца у вас двое хороших людей. Бывает и наоборот, и еще намного хуже.
- И я могу решать, кто мерзавец?
- Можете, Влади. Почему бы и нет - вы не хуже других.
- То есть как?
- Да так. Мы все время встречаем людей и решаем для себя: мерзавец он или приличный человек. Только последствия вашего решения имеют несколько большее значение для означенной личности.
- И она-таки может умереть?
- Сколько вашей душе угодно!
- И вы можете объяснить, как это происходит?
- Я же говорил: никто не знает.
- Но у вас есть гипотеза?
- Эк вы загнули… Ну, есть, конечно. Я думаю, что все дело связано с вероятностью. Вы просто очень сильно повышаете вероятность какого-либо события. Выигрыша в лотерею, несчастного случая, других происшествий.
- Зачатия, например?
- С формальной точки зрения, это тоже лишь событие с определенной вероятностью. Улавливаете?
- В голове не укладывается. И еще вопрос: Ложа же может действовать в своих целях?
- Использовать вас?
- Да.
- Только если вы выразите желание.
- Но кто все-таки определяет добро или зло?
- А вы сами, Влади Ильич! Вы что, хотите, чтобы кто-то разделил для вас все человечество на светлых и темных, на правых и не правых, на своих и врагов, на добрых и злых? Нет, дорогой мой, вы сами будете это делать. Постоянно, каждый день. И вы будете помнить, что от вас может зависеть жизнь и смерть. И вы не будете знать, какая судьба настигнет вашего клиента. Вы можете изо всех сил притворяться, но искреннее подспудное ваше мнение вынесет приговор независимо от вашего сознания. Хотите вы этого или нет.
- А если не хочу?
- Очень просто: не продавайте краски.
- Но ведь должен же я как-то зарабатывать?
- Идите в сторожа.
- Был уже…
- Так не жалуйтесь.
Я замолкаю. Странный у нас какой-то разговор получается: с одной стороны, я не склонен верить ни одному его слову; с другой - сбить Марио с толку невозможно, у него на любое мое возражение готов ответ. И, должен сознаться, его доводы не лишены логики. Странной такой логики, но в какие-то моменты я ловлю себя на том, что он меня убеждает и я готов ему поверить.
- Марио, а почему я должен вам верить, что вы из какой-то там Ложи Профессионалов? Вы с тем же успехом можете быть из мафии или из спецслужб.
- Чуть-чуть подумайте, Влади. Если бы ваши подозрения имели под собой почву, то не сидели бы мы в ресторане и не беседовали, как два приятеля, а схватили бы вас на улице и притащили в какой-нибудь грязный подвал, где прежде всего избили до полусмерти.
- Зачем же бить, если я нужен живой.
- Я же сказал "до полусмерти". Это прием такой - сломать человека с самого начала. А задача Ложи, как раз наоборот, вам помочь.
- И какой у Ложи интерес мне помогать?
- А вот когда вы, Влади Ильич, с Ложей познакомитесь, если захотите, конечно, тогда вы и поймете.
И опять, несмотря на все сопротивление организма, накатывает какое-то странное ощущение, что Марио не шутит, что все его слова - правда. Верю ли я в раздвоение личности? Хороший вопрос. Скорее всего - не верю, но я физически чувствую это раздвоение.
- Я могу взять вашу папку и с ней ознакомиться?
- Да, конечно, пожалуйста! Только папка эта - ваша, а не моя. - Марио делает универсальный знак официанту, показывая, что он просит счет. - Обратите внимание, Влади Ильич, на совсем курьезные события: самолет падает на крышу дома, две машины сталкиваются посреди ночи на пустой дороге. Посмотрите на досуге.
- Вы дадите мне свой телефон? Я смогу с вами связаться?
- Извините, нет. В этом нет ничего личного, лишь правила конспирации.
- В шпионов играем?
- Поверьте, нет. Так будет лучше, прежде всего для вас. Я свяжусь с вами сам.
- Спасибо за обед… или ужин, - я замечаю, что на улице успело стемнеть.
- Представьте, Влади, - говорит он напоследок, - вы пришли на работу в плохом расположении духа: с похмелья, или с женой поругались, и подходит к вам клиент, до которого вам совсем нет дела, и раздражается, что вы не хотите уделить ему внимание. Запомните, вы с легкостью можете его убить.
2. Инна
Практикуемый у нас в трудовых коллективах "день сплочения" - странное мероприятие. Даже название на русский язык трудно перевести: то ли смычка, то ли случка. В конце концов, вспомнив, что пролетарии всех стран должны объединяться, приходим к выводу, что это переводится как "междусобойчик". Заключается он в том, что с утра нас забирает автобус и, вместе со всеми работниками лабораторий, везет на гору Кармель, где нас ждет гид, чтобы повести гулять на маршрут среди низкорослых средиземноморских дубов. Дубы здесь мелковаты и совсем не под стать русским раскидистым великанам, вошедшим в мировую классику с легкой руки Льва Николаевича, и попавшим с чьей-то нелегкой руки в школьный курс литературы, где про них заучивают наизусть. Коллективная память принимается громко цитировать вслух зазубренные навечно отрывки. Кажется, нам придется карабкаться вверх. Меня такая перспектива не особенно пугает, а вот подруги мои заметно приуныли. Но на вершину горы, ко всеобщей радости, нас везут на джипах. Гид рассказывает о местной фауне и флоре, сыпет названиями цветов и деревьев, которые в памяти не удерживаются.
Вниз мы должны спускаться на своих двоих, и это самая приятная часть нашей программы. Погода прекрасная - не жарко и не холодно, ноябрь уж на дворе. Первые ливни уже смочили бренную землю, и она подарила молодую травку и желтые цветочки после нескончаемой засухи лета. Идем себе среди увешанных желудями дубов вниз с горы и хвалим мудрость организаторов. Но недолго душа пела - на очередной поляне нас подстерегает массовик-затейник. По-над лесом разносится гортанный резкий крик, который один из наших сотрудников метко обозвал: "голос-отрыжка средиземноморья" (что на иврите звучит гораздо короче и сочнее, чем на русском). Программа начинается с дежурных шуток и плавно переходит к загадкам. После них наступает момент, когда четверку пожилых женщин привязывают за ноги к двум доскам и заставляют бежать наперегонки. Бежать такая тяни-толкайка никак не способна, спасибо, что не падает, она даже не может одновременно поднять стреноженное четвероножие. С завистью наблюдаем, как молодые лаборанты-аналитики, вышибая досками пыль из земли ханаанской, пересекают финишную черту. С облегчением освобождаемся от пут, но далее нас подстерегают яйца. Да-да, обыкновенные куриные яйца в картонных сотах. Нас делят на пары, выстраивают в длинную цепочку друг против друга и дают в руки яйцо. В России такой затейки быть не могло по причине дефицита яиц. А в Ханаане яиц, как видно, куры не клюют, поэтому ими можно перекидываться. Выигрывает тот, кто последний яйцо не разбил. Какое счастье, что пары мне не достается. Вспоминаю, что в рюкзачке у меня засунутая Владиком дигиталка.
Когда остается неразбитым лишь последнее победное яйцо, появляются знакомые джипы и везут нас на базу. С надеждой смотрим в сторону ресторана, но, как выясняется, на трапезу мы еще не наработали. Нас ожидает еще одно страшное испытание - прогулка верхом. Очередной инструктаж не слишком долог: лошадь сама знает, куда идти, поэтому расслабьтесь и получайте удовольствие. Про удовольствие - сомнительно, потому что минут через десять начинаю понимать, что отобью себе о седло копчик. Утешаюсь знаменитым анекдотом про армянское радио и горжетку. Пытаюсь строить из себя джигита и ловить в объектив перекошенные от страха физиономии своих сотрудниц.
Ресторан, однако же, вполне приличный. Всем коллективом радуемся, что и на этот раз остались живы, и набрасываемся на жареное на углях мясо. Мужикам - пива вволю, а для утонченных женских натур после третьего четверга ноября подается "Божоле", взращенное на холмах Голан.
В обратный путь отправляемся в темноте. Я жалею, что мероприятие без супругов - Владику бы понравились лошади и мясо. В автобусе удается-таки подремать минут сорок. Когда я подхожу к дому, то замечаю, что в окнах света нет. Сразу начинаю соображать, куда мог подеваться мой благоверный. Открываю дверь и зажигаю свет в корридоре.
- Вован, что стряслось?
Я помню этот взгляд, направленный непонятно куда. Года три назад, когда он еще в охране стоял, попер ко входу в Хоум Центер какой-то подозрительный тип - похожий на араба дурак с рюкзаком. Тогда еще чуть ли не каждый день информация проходила о террористах. Ну мальчики и вскинулись: в воздух выстрелили, на асфальт уложили и держали на мушке минут пятнадцать, пока полиция не приехала. Оказалось - ложная тревога, а они с Борькой напились вечером в зюзю. Я потом Владика спросила: "Нажал бы на курок? Если бы пришлось по-настоящему?"
Не ответил. Он так страшно переживал, когда приключилась история со школьным охранником, выстрелившим в техника по кондиционерам. Говорит: "Они его предали; общество не может существовать, если своих предает."
Я его в шутку Вованом стала дразнить, когда пистолет в доме появился. Он имя "Владимир" никогда не любил, и на "Володю" злился, всегда представлялся как "Владик". А я его в "Ладика" переделала, ему это очень понравилось, а потом вообще "Ладкой" стал. Ну а как пушку заимел - так "Вован".
Как была, в ветровке и грязных кроссовках топаю через ковер и плюхаюсь на диван напротив:
- Ладка, ты что? Что случилось? - включаю торшер.
Вижу, что глаза отзываются на свет - уже хорошо. Бросаю рюкзак на ковре и иду стягивать с себя пыльную одежду, жму по дороге на красную кнопку бойлера. Запахиваю махровый халатик и снова сажусь напротив. На тело под халатом - реагирует, значит, жить будет.
- Ты в чертовщину веришь? - это он меня спрашивает.
- Как врач, - говорю, - нет. Ну а как мать и как женщина… попробуй убедить.
- Если смогу.
- На Патриарших прогуливались? С Берлиозом?
- Почти.
- Ну и выпили, небось, слегка… Гнедая цела?
- Цела, жива-невредима, в стойле стоит.
Стойло - это узенькое пространство под домом между столбами. У меня всегда замирает сердце, когда Владик заруливает туда задом.
- Где гуляли-то?
- В "Жако". А вы?
- В "Cat Ballou", это рядом с Бейт Ореном, на Кармеле. Мясо даже очень приличное, только вот попа от лошади болит.
- Тебя что, к лошади подпустили?
- Представь себе, моей лошади по сравнению с другими очень даже повезло - по-моему, она меня даже не почувствовала. Скачай фотографии - увидишь достижения конного спорта.
- И все ваши тоже?
- А как же. Обязательная программа. Только по беременности и можно увильнуть, но нам-то уже поздно, никто не поверит.
- Бедные лошади!
Женщина я довольно миниатюрная, поэтому, в отличие от других наших дам, смотрелась на коне почти как жокей.
- Пойду грязь смою, а ты, если хочешь, коньячку тут накрой, лимончика нарежь.
Отлегло немного, а то в первый момент испугалась. Когда у мужика глаза внутрь себя смотрят - хорошего не жди. Выхожу после душа с полотенцем на голове и чую, что к коньячку он и без меня приложиться успел, но лимон порезан тоненько, как я люблю. Беру пузатый бокал, бросаю лимон, цапаю шоколадку (слива в мадере) и, как кошка, забиваюсь в свой диванный уголок да под плед.
Рассказывает Ладка довольно складно, только все время ерничает. Видно, что ему как-то неловко за всю эту историю. С одной стороны, чушь, конечно, полная, а с другой, во мне просыпается экспериментатор-клиницист. Сразу же начинаю соображать, какой бы такой экспериментик поставить, чтобы проверить. Да и сам он, кажется, тоже о чем-то похожем думает. Мы ведь с ним кандидатские одновременно писали. И познакомились мы на мышиной почве - он к нам в институт дохлых мышей с Белого моря мешками таскал, просил определить, от чего подохли: то ли замерзли, то ли их давлением разорвало, то ли кессонка. Он тогда спасательное устройство разрабатывал для подводных лодок и на мышах испытывал. Так я и защитилась на тему: "Исследование кессонной болезни у мышей".
- Это что за болезнь? - меня спрашивают.
- ДКБ, - отвечаю, - декомпрессионная болезнь. Она от быстрого всплытия происходит.
- А-а, так это мыши, которые с тонущих кораблей?
- С подводных лодок, - отвечаю.
Только не верит никто.
Владик вообще-то уезжать не хотел, в отличие от детей, говорил: "Кто меня выпустит с моей секретностью?" История с "Курском" его доконала, никак не мог примириться, что весь экипаж погиб, все сто восемнадцать человек. До сих пор, двенадцатого августа - не подходи.
Они в своем КБ на голом энтузиазме тему толкали, костюмы разрабатывали, типа акваланга, оборудование всякое, чтобы из лодки выходить. Придумали людей через торпедный аппарат выталкивать. Только с обычным аквалангом через эту трубу не протиснуться. Так они сделали специальные баллоны маленькие, на тысячи атмосфер, Ладка какой-то гениальный клапан изобрел, для костюма. Убивает ведь не высокое давление - убивает кессонка при быстром подъеме. Вся проблема в скорости подъема и азоте. "Курск" на небольшой глубине затонул, всего-то сто восемь метров. Ладка говорит, что со ста метров людей вытащить - тьфу, ни один погибнуть не должен. Он где-то вычитал, что "Курск" был напичкан ИСС, то есть индивидуальными средствами спасения. НАПИЧКАН. Говорили, что спасатели некоторое время слышали стук изнутри. А что стучать, если они вполне могли САМИ ВЫЙТИ!? Ладка просто выл и на стены кидался.
Говорит: "Двадцать лет жизни угробил, чтобы хоть одного спасти! И что, какая-то гнида выход запретила? Или все ИСС на базе оставили?"
Не хочу, говорит, мышиным спасателем быть. В двухтысячном году после двенадцатого августа вся их группа распалась.
Представляете, какое счастье может принести живая мышь с тонущего корабля? Ребята собирались не на дни рождения, а мышей праздновать: на юбилейную стометровую мышь они все перепились от радости, а стопятидесятиметровая мышь аккурат перед путчем девяносто первого выжила. Мы девятнадцатого августа вместе с мышью в клетке закатились в ресторан, уже не помню куда. Клетку на середину стола, и все тосты - за мышь. И за Ладку кто-то отдельный тост предложил, за голову его светлую, мышь мышью, а не надо забывать, кто мышиный спасатель. Так и стали его называть: "мышиный спасатель". Нам с тех пор все стали дарить фигурки мышей, картинки разные, забавные фотографии. Жаль, что не смогли все увезти.
Официанты прибежали и кричат:
- Комендантский час объявили - освободите помещение!
Ладка хорошо уже выпил, встал, обнял метрдотеля за плечи и тихо так ему сказал:
- Мы, уважаемый, сейчас все встанем и уйдем, но только при одном условии… Согласен выполнить?
Все притихли, смотрят на него, ждут, чего отчебучит. Весь персонал уже по домам разбежался, почти никого не осталось.
- Согласен, - говорит, - на каком условии?
- А таком, что ты, лично, эту мышь съешь! Можешь в кляре - я не садист какой-то.
Мы из-за его допуска и уезжали не как все, а по старинке: через Венгрию и Австрию, и квартиру бросили. Правда, в две тысячи первом за нее много не получили бы.
Говорит: "Поехали отсюда, видеть их не могу. Когда страна предает своих детей - это страшно".
Я в Израиле очень быстро работу нашла: сначала даже не поняла, что выиграла по автобусному билету. Искали специалиста мышей резать и морских свинок - так это ж я. Это уже потом на дверь табличку прибили: "Др. Шпильман". А Владик попытался к военным морякам сунуться - так от ворот поворот. Они его, что ли, за шпиона приняли. Он пытался им втолковать, что занимался спасением утопающих подлодок, да куда там - и слушать ничего не захотели.
Его злости на русских хватило примерно на год, а потом он как-то потух. Говорит: "Везде одно и то же. Не представлял, что евреи - такие же козлы". Он всегда был уверен, что везде что-нибудь да найдет, чтобы семью кормить, а тут я оказалась главным кормильцем. Говорит: "Куда годится у жены на шее сидеть". Так и пошел в охранники. Я была очень против, считала, что уж лучше дома сидеть. Да где там, если решил, то не сдвинешь. С машиной, правда, он со мной согласился, что не потянем. В Москве как-то обходились без машины, он и права-то получил перед самым отъездом. Он всю жизнь на военку работал, а оружия не любил. Когда его взяли в Хоум Центер, то больше всего радовался, что от пистолета избавился.