* * *
На щеки наложили швы. Ветеринар Боря обмотал чифову морду крест накрест, и это было ужас как неприятно. Но приходилось терпеть, потому что Боря предусмотрительно связал Чифу ноги, а голову пристроил таким хитрым макаром, что не потрешься, не почешешься. В таком унизительном положении Чиф провел несколько дней, утешаясь мыслями о жестокой мести, которую он непременно устроит Боре сразу по освобождению. Увы, хитрый Боря сам развязывать его не стал, а послал помощника, который вроде как был ни при чем, да и вообще - глупости все это… месть, не месть. Главное - надо поскорее вернуться назад, к Илану. Попросить его, чтоб не сердился за невыполненное задание, извиниться, объяснить. Илан поймет, он добрый.
Но Илан не пришел и в клетку. Вместо него приходили разные другие, с дурацкими вопросами и нелепыми предложениями. Чиф, понятное дело, отказывался, люди настаивали и приходилось отваживать их грубостью и угрозами. Оскар тоже отсутствовал, и из этого следовало, что они с Иланом работают где-то вдвоем, полностью разочаровавшись в Чифе. Мысль об этом была невыносима. В дополнение ко всему, в опустевшей оскаровой клетке поселили какого-то полугодовалого щенка, тем самым как бы подчеркнув, что теперь место Чифа - среди таких вот несмышленышей, а вовсе не вместе с настоящими боевыми собаками. Щенка Чиф поколотил при первой же возможности, поколотил и покусал, больно и несправедливо, потому что щенок был уж совершенно не виноват в его, чифовых, бедах.
Избитого и скулящего щенка куда-то забрали. Оставили в покое и самого Чифа. Он лежал в своей клетке и думал об Илане и об их последнем, таком неудачном бое. Ноздри его раздувались, словно заново вдыхая адскую смесь запахов развороченной улицы - запахов пыли, дизельных выхлопов, горелого мусора, взрывчатки и крови, непонятно чьей - вражеской?.. его собственной?.. Илана? Чиф фыркал, выгоняя запах из ноздрей, но он возвращался снова и снова.
А потом Чифа списали по причине профнепригодности, отдали в хорошие руки, благо, желающих хватало. Он сбежал через неделю, когда понял, что из всех обитателей дома только он полагает, что его новое жилье - временное. Сбежал и вернулся на родную базу, и возвращался потом еще несколько раз - из разных мест и от разных хозяев. Но Илана все не было, а со временем и память о нем стала мало-помалу блекнуть на фоне новых обид и радостей, так что как-то раз, убежав из своего очередного дома, Чиф обнаружил, что армейская база уже не является для него столь притягательной целью, как прежде. Насильно мил не будешь. И он зажил самостоятельной жизнью бродячего пса, ни у кого ничего не просящего, зато и никому ничем не обязанного.
Одиночество - строгий учитель; вроде бы и говорит "вы", а в классе только "ты", и подсказать некому, справляйся, как хочешь. А пес и справлялся, без проблем. Если бы не зеленые фургоны, то было бы вообще, считай, замечательно. Он уже и имя свое позабыл; даже запах той страшной улицы почти совсем, почитай, выветрился из самых дальних закоулков его памяти… и вот именно теперь, когда все, вроде бы, пошло на поправку, теперь, когда он перестал ждать Илана даже во сне и решил взять в хозяева Мишку, и Мишка согласился, и дал ему новое имя, и жизнь, коврик, и дом… именно теперь прежний кошмар, поднатужившись, выдавил в их уютный подвальчик этого мерзкого типа, пахнущего врагом, кровью и прошлым. Пес снова оскалил зубы и зарычал.
"Квазимодо, я тебя в последний раз предупреждаю! - сердито крикнул Мишка, поворачиваясь от раненого. - Выгоню к чертям собачьим!"
Ага. Все вы такие умные. Как бы потом жалеть не пришлось. Ладно… наше дело лохматое… пес обиженно отвернулся, но все же краем глаза отслеживал происходящее. Сначала отключить правую руку, а потом… береженого Бог бережет.
Мишка
Ну и какого, спрашивается, черта ты его сюда приволок? И что с ним, таким красивым и арабским, теперь делать?
- А то сами не понимаете, Михал Саныч… клятва Гиппократа и тому подобное…
Ну ты вот что, ингеле… ты, ежели хочешь байки кому рассказывать, то купи себе петуха… ну и так далее… а своим-то не надо, о'кей?
- О'кей, о'кей. Не надо.
То-то же. А хочешь, я тебе сам скажу - зачем?
- Что - зачем?
Ну ты сегодня прям какой-то заторможенный. Уточняю для особо трусливых. Зачем - приволок. Зачем - своею инвалидною спасательной артелкой под пули выскочил. Сказать? Чего молчишь-то? Ладно, скажу, так уж и быть. Очень поучаствовать хотелось, да? Думал, может, и на тебя пулька найдется. Ма-а-аленькая такая пулька, автоматненькая такая… чпок! - и в расчете. Так? Правда? Да что ж ты молчаливый-то такой… ладно, можешь не отвечать - и так знаю, что - правда. Только черта тебе лысого - пулька, понял? Тебе Осел что говорил? Саморазрушение - это, брат, искусство, это, брат, для профессионалов. А ты кто есть, со своей стороны? Ты, брат, обычная подлая трусливая сволочь, вот ты кто. Или трусливый сволочной подлец. Или…
- понял, понял, - или сволочной подлый трус… спасибо, вам, Михал Саныч, за своевременное напоминание. Куда б я без вас делся… приходите еще, ради Бога, не оставляйте меня в моей беспробудности, сделайте милость…
А че… я приду, ты не волнуйся. Я - как тот праздник, который всегда с тобой. Так что не сумлевайся.
- Ну и ладно, ну и хорошо…
"Тут больно?" - Он нажал на волосатую голень. Зияд ойкнул и сморщился. Мишка удовлетворенно кивнул: "Плохи твои дела. Кость задета. Так что надо в больницу. Иначе - каюк. Гангрена. Опоздаешь на пару дней - придется отрезать. Сначала - по колено. Потом - по самые яйца. А потом - и по самую голову."
"Это как?" - не понял Зияд. Он еще не отошел от дикого взрыва боли, вызванного мишкиным движением.
"А вот так, - Мишка резко провел ребром ладони по собственному горлу. - Секир башка, Ахмад. Прощай мама, прощай папа, прощай серенький мулла. Аллах акбар, поминай, как звали. Здравствуйте, райские кущи и семьдесят девственниц с ножками нараспашку. Так что, ежели тебя такой сценарий устраивает, то можешь не спешить. Но если ты все-таки желаешь еще немного помучаться на этой грешной земле, то наоборот, надо вызывать амбуланс. И побыстрее."
- "Нет. Амбуланс - нет."
Мишка равнодушно пожал плечами.
"Ну как хочешь. Не веришь, не надо. Только зря не веришь. Я ведь вообще-то врач. Вернее, был им. Когда-то."
Он отошел к столу и взял сигарету.
"Тебе не предлагаю. Чего зря курево на самоубийц переводить."
"Я не Ахмад, - сказал Зияд. - Я Зияд."
"Да по мне хоть Салах-ад-дин-у-рахмат-улла, - все так же равнодушно ответил Мишка, закуривая. - Я с тобой дружить семьями не собираюсь. Ты вот что, друг. Отдохни тут с полчасика и иди себе своей дорогой. Или ползи - потому как идти ты, вернее всего, не сможешь… Я, видишь ли, свою норму альтруизма сегодня уже на два года вперед отработал."
Зияд опустил голову. Он не понимал многих слов, но общий смысл был яснее ясного. Незнакомец, столь неожиданно пришедший к нему на помощь, вовсе не собирался и дальше одаривать его своими милостями. Что же теперь делать? На одной ноге далеко не ускачешь - возьмут на первом же перекрестке. Кроме того, если срочно не обработать рану, то, судя по издевательским словам еврея, можно вообще отдать душу Аллаху. Как он там завернул насчет гурий, подлая обезьяна! Вот только попадет ли Зияд в рай - это еще вопрос. Можно ли считать его воином Аллаха, погибшим в священной войне с неверными? С одной стороны - да, ведь он исполнял задание моджахеда Абу-Нацера. С другой… хватит! - оборвал сам себя Зияд. Вот и ты уже про рай заговорил… не рано ли? Надо искать выход, выход… не может быть, чтобы все так глупо кончилось, не может быть… А собака-то, собака - вон как уставилась… и зубы скалит… так бы в горло и вцепилась, дай ей только волю. Грязный все-таки народ евреи - с собаками спят, и сами как собаки.
Что же делать? Зияд лихорадочно искал выхода… но выхода и в самом деле не было - смерть загнала его в угол, и спасения не предвиделось. Единственное, о чем он жалел сейчас, так это о том, что не заберет с собою достаточного количества врагов - тогда рай и в самом деле был бы ему обеспечен - настоящий шахидский рай. Знал бы - попросил бы у Абу-Нацера пояс смертника. Эх… теперь уже поздно… теперь даже ножика захудалого нету, чтобы зарезать этого, единственного доступного ему сейчас еврея - взять его с собою, как пропуск, чтобы было что предъявить у райских ворот. Может, и одного еврея хватит, чтобы стать шахидом?
Если уж умирать, так чтоб не зазря. Пусть дети хвастаются в школе своим геройским отцом, пусть жена получит причитающиеся семье шахида деньги и уважение, пусть батя важно встанет на сельской площади, раздавая сладости и конфеты в знак гордости подвигом сына, пусть мать, повязав чистый белый платок, раздает, на зависть соседкам, красивые интервью репортерам со всех концов света. Все лучше, чем быть разорванным на куски и скормленным собакам на полуденной рамалльской площади… Зияд осмотрелся и увидел ножницы, которыми еврей резал из старой простыни бинты на перевязку. Ножницы лежали совсем недалеко, в метре, не больше. Если сейчас, пока еврей не видит, перевалиться набок… вот так… а теперь незаметно протянуть руку… вот так… а теперь…
Квазимодо злобной молнией метнулся из своего угла, страшно клацнул зубами, ужалил где-то над локтем правой руки, отчего она вдруг сразу онемела и повисла, как мертвая, вцепился хищной хваткой в другую, левую…
"Нет! - закричал Зияд, оглушенный страхом и болью. - Нет!"
"Нет! - подхватил Мишка, оттаскивая от араба упирающегося и рычащего пса. - Квазимодо, мать твою… ты что, зачем?"
Вернув собаку в угол, он присел на корточки перед Зиядом.
"Ты чего это за ножницами тянешься, а? Ты, может, портной? Пошить чего хочешь или… как это… скроить? Нет? Тебе не стыдно, шахидская твоя харя? Я ж тебя от смерти спас десять минут тому назад, в дом занес, напоил, перевязал… а ты меня же и кроить хочешь?! Ну кто ты после этого, если не гнида? Тьфу, пакость!"
Зияд угрюмо молчал, тяжело дыша и баюкая правую руку. Таких неудачных дней у него не случалось с самого рождения. Теперь-то уж точно все. Он вдруг ощутил какое-то странное облегчение - вероятно, от того, что больше не нужно было убегать, прятаться, строить умные планы, хитрить, притворяться.
"Что ты расплевался, пес? - сказал он презрительно. - Собака, как ни плюет, верблюдом не станет… А стыдиться мне нечего. Ты - враг, а врагов убивают. Силой или хитростью - все равно. Главное - убить. Подумаешь - от смерти спас… перевязал… водой напоил… Дурак ты, оттого и напоил. Вы, евреи - дураки, вас обмануть легче легкого. Даже твоя собака умнее тебя. Хочешь звать солдат - зови, мне все равно. Загнали в угол, радуйтесь, псы. Только недолго вам радоваться. Всех вас передушим, не сегодня - так завтра. У нас времени много."
Мишка удивленно рассматривал раненого:
"Скажите, пожалуйста… экая несвойственная вашему брату откровенность… с чего бы это вдруг? Или терять больше нечего, вот ты и раздухарился? А пограничников не боишься?"
"Дай закурить," - ответил Зияд, даже не попытаясь придать этим двум словам просительный оттенок.
Мишка послушно вытряхнул ему в руки сигарету и только потом спохватился - а зачем? Правильно говорит араб - дурак он. Как это?.. - "Дурак - оттого и напоил." Вот-вот. А теперь еще и сигарету дал в ответ на хамство. Он начал сердиться, прежде всего на себя самого.
"У вас-то, может, времени и много, но у тебя лично - на исходе. Так что ползи в свою Газу, пока я на тебя пса не спустил, шахид недостреленный."
"Я не из Газы, - с упрямым достоинством возразил Зияд, как будто его местожительство имело какое-нибудь значение. - Я из Бейт-А?сане."
Мишка вздрогнул. Он отошел в дальний угол и тихо встал там, сгорбившись и пристально глядя на ветвистую настенную плесень, как будто вытягивая из ее черно-зеленых иероглифов одному ему понятные откровения. Зияд докурил сигарету, примерился и начал вставать, придерживаясь за стенку. Пес, угрожающе ворча, смотрел из своего угла, контролируя каждое движение врага. Завершив нелегкий процесс вставания, Зияд выпрямился. Боль выбила из него прежний кратковременный кураж, и теперь он стоял, тяжело дыша и примериваясь - как бы поосторожнее, так, чтобы при этом не упасть, вытереть пот со лба. Задача выглядела почти невыполнимой, ибо обе руки его в настоящий момент были всецело заняты поддержанием тела в вертикальном положении, так что освободить хотя бы одну из них ради совершения сложного кругового движения, включающего, помимо прочего, еще и захват подола рубашки, представлялось совершенно невозможным. В дополнение к этому, Зияда подташнивало, голова кружилась, кровь стучала в висках двумя синхронными отбойными молотками, и поэтому он просто боялся потерять равновесие. Он прерывисто вздохнул и, не отрывая рук от стены, потерся лбом об ее грязную пупырчатую штукатурку. Легче не стало.
"Бейт-Асане… - запоздалым эхом повторил Мишка. Голос его звучал глухо. - Это рядом с поселением Эйяль?"
- "Правильно. В одном километре от Эйяля, чтоб он сгорел… а ты что - знаешь эти места? Бывал там?"
"Приходилось…" - Мишка оторвался от разглядывания плесени. Он подошел к арабу и бесцеремонно развернул его к себе. Резкое движение отозвалось невыносимой болью в ноге, и Зияд застонал. Пользуясь моментом, он опустил голову на мишкино плечо и вытер пот об его рубашку.
"Два… - мишкин голос прервался; он кашлянул, сглотнул и закричал, срываясь с фальцета на свистящий шепот. - Два года назад ты там тоже жил? Ну? Жил? Помнишь? Помнишь, как ваши подонки напали на Эйяль? Шахиды, да? Всех передушите, да? Может, ты тоже там был? Ну? Говори! Был?!" - Он сильно потряс Зияда.
"Не надо… - умоляюще протянул раненый. - Больно…" Еврей тряс его, как дерево, и нога отзывалась на каждое движение пронзительной болью, как выдираемый из земли живой древесный корень.
Продолжая выкрикивать что-то уже совсем нечленораздельное, Мишка протащил Зияда по комнате, бросил на стул, крепко схватил рукою подбородок - так что зиядов рот вывернулся в толстогубое страдальческое "О", наклонился лицо в лицо, сверля сумасшедшими глазами: "Говори, сволочь! Убью!"
"Что?.. - задыхаясь, выдавил Зияд. - Что?.." Ему стало страшно. Что от него хочет этот помешанный? Он вдруг понял, что хочет выйти отсюда как можно скорее… пусть даже к пограничникам… даже Шабак - и то лучше, чем эти два бешеных пса в заброшенном подвале. "Что?.." - повторил он в отчаянии.
Дикие глаза напротив моргнули, укрылись веками и вдруг как-то разом потеряли весь свой жуткий яростный запал. Мишка резко отпустил араба и снова отошел в угол, к плесенным иероглифам.
"Два года назад вы убили мою жену, - сказал он, медленно осиливая каждое слово по отдельности, будто учась говорить. Помолчал и совсем уже с трудом добавил: - И… ребенка… тоже."
Зияд осторожно выдохнул. Конечно, он помнил. Два года тому назад ФАТХ совершил удачный рейд на поселение Эйяль. Группа из трех бойцов преодолела проволочный забор, захватила угловой дом с заложниками и геройски удерживала его несколько часов. Двое погибли в бою, как настоящие шахиды, но третий ушел, и армии так и не удалось найти его, ни сразу, ни потом. Кроме того, бойцы ФАТХа уничтожили четырех евреев, то есть результат был вдвое в их пользу, что случалось совсем нечасто. По деревне ходили слухи, что группу вел старый зиядов приятель Абу-Нацер, он же и уцелел. Если действительно так, то семь жизней у него есть, у Абу-Нацера. Как заколдованный - уж сколько раз его со всех сторон обкладывали, и стреляли, и взрывали… нет-нет, да и заденет где пулей или осколком - все тело в ранах, все лицо в шрамах; задеть-то задевает, а до смерти не бьет. Надежно хранит Всемилостивейший своего любимца. Дважды арестовывали, дважды в тюрьме сидел; другие аж по пятнадцать-двадцать лет попадают, а этого оба раза через пару месяцев выпустили… Вот и тогда ушел… если это он был, конечно.
Он-то ушел, а вот деревню зиядову после этого армия целый месяц трясла. Обложили со всех сторон, комендантский час назначили, обыски из дома в дом, носа из окна не высунуть. А они-то тут при чем? Они, что ли, нападали? Ну и что ж с того, что один из убитых шахидов оказался родом из Бейт-Асане? Вот его и наказывайте, а остальных-то зачем?.. Ан нет, так и просидели целый месяц, как в осаде, хорошо хоть продуктами успели заранее запастись. Но все когда-нибудь кончается, вот и месяц этот кончился. А потом и вся эта история стала забываться понемногу. Короткая у евреев память. Сначала, правда, мужчин из Бейт-Асане перестали в Эйяль на заработки пускать. Но через полгодика и с этим образовалось. Будто и не было ничего. Думал ли Зияд, что всплывет это именно теперь, через два года, именно здесь, в этом заплесневелом подвале, всплывет, как распухший утопленник - вроде тех, что здешнее недоброе море выбрасывает на беспечные тель-авивские пляжи? А вот ведь всплыло, да еще как… А ну как этот сумасшедший и в самом деле решит, что Зияд тут как-то замешан?
"Это не я, - сказал он в сутулую мишкину спину. - Я тогда, как все… месяц… безвылазно… это не я."
"Не ты? - все так же глухо, не поворачиваясь, ответил еврей. - Не ты… тогда кто же? С кого теперь спрашивать, а?"
Зияд напрягся, ища правильный ответ. Похоже, этот псих и в самом деле собирается мстить, так что надо быть осторожным… И вдруг замечательный план сам, одним махом, выстроился в его внезапно проясневшей голове.
"Я знаю - кто."
"Что? Что ты сказал?" - Мишка обернулся.
- "Я знаю - кто. Если ты хочешь мстить, то сам Бог послал меня к тебе."
- "Ну? Ну говори же… что ты наливаешь по чайной ложке? Кто?"
"Э, нет… - Зияд хитро прищурился. - Я тебе сейчас расскажу, а ты меня тут же солдатам и сдашь. Нет… услуга за услугу."
- "Какую же ты услугу от меня хочешь, тварь?"
- "С тварью ты это зря. Мы с тобою теперь одной веревкой повязаны. Смотри - даже если я тебе имя его скажу - что ты с ним делать станешь? Где найдешь? Его армия и Шабак уже сколько лет ловят, поймать не могут. А я тебя к нему прямо приведу, клянусь глазами матери! Только выведи меня отсюда в Бейт-Асане, и все. Ты мне - жизнь, я тебе - Абу-Нацера…"
- "Абу-Нацера?"
- "Вот видишь, я тебе уже и имя его сказал. Видишь, я тебе доверяю, потому что ты мужчина и хочешь отомстить… Что скажешь?"
Он даже зажмурился, ожидая ответа. Мишка молчал, и Зияд изо всех сил взмолился Всемилостивейшему Аллаху, чтобы помог обмануть глупого еврея.
- "Как же я довезу тебя до твоей деревни?"
Сердце Зияда радостно прыгнуло. Рыба была на крючке! Теперь главное - не спугнуть.
"Ну, это не так уж и сложно. Нам бы только добраться до оптового рынка, а там уже… Погоди, погоди… - Зияд озабоченно потер лоб. - А удостоверение у тебя есть?"
- "Зачем тебе мое удостоверение?"
"Ну как… а если документы спросят? До рынка путь хоть не длинный, но извилистый. Да и я уж больно на раненого араба смахиваю…" - он заговорщицки подмигнул и рассмеялся лукавым двусмысленным смешком.