Мишка с отвращением смотрел на его лицо, сморщенное хитрой улыбкой лжеца и двурушника, на низкий лоб, за которым жили только наивные враки, тупые деревенские предрассудки и тройка-другая с детства затверженных банальных поговорок, на мощные всеядные челюсти, челюсти буйвола и гиены. Мишка видел его насквозь, и зрелище это вызывало омерзение. Что ж… подобное к подобному, - подумал он, отворачиваясь. Главное - не ошибиться в выборе дороги, а уж кто именно будет твоим проводником - Вергилий или этот деревенский Яго… - какая, собственно, разница? Хотя Вергилий все-таки поприятнее, правда, Михал Саныч? Э-эй!.. ау!.. Что ж вы молчите, как поднятая целина в одноименном романе? Ку-ку!.. Михал Саныч, вы где?
- Да здесь я, здесь… чего разорался? Если ты думаешь, что я тебя из этого дела вытаскивать буду, то ошибаешься, милейший. Похоже, это и впрямь пришли за тобою. Так что давай, дружок, постарайся, притворись мужчиной хотя бы на этот раз. Если уж тогда не смог…
Что ж, как скажете, Михал Саныч, наше дело маленькое… притворяться, так притворяться.
Мишка полез в карман, достал потрепанное удостоверение личности и сунул его под нос Зияду.
"Сойдет?"
- "Сойдет, конечно сойдет… теперь-то нам что… теперь-то мы до рынка доберемся… На чем поедем, на такси?"
- "Нет, в такси нельзя. Квазимодо не пустят. Я тебя без всякого такси отвезу. Есть у меня тут одно транспортное средство на примете."
- "Квазимодо?.. Ты что, собаку с собой брать хочешь? Нет, так не пойдет. Зачем нам собака? Оставь ее здесь. Как мы ее…"
- "А ну, заткнись, гнида! - Мишка снова стоял вплотную со стулом, шипел, низко наклонившись к зиядову лицу. - Слушай меня внимательно, ты, дерьмовый воин дерьмового Аллаха… Я знаю, что ты врешь, понял? Знаю. Я иду с тобою не потому, что твоим наивным вракам поверил, а потому что мне самому туда надо, понял? Надо, но не настолько, чтобы…"
Он закусил губу, отвернулся и некоторое время молчал, беззвучно шевеля губами и кивая, как будто переговариваясь с другим, невидимым собеседником где-то там, в стороне.
"Короче, - закончил Мишка, выпрямляясь. - Либо по-моему, либо никак. Точка. Выбирай."
- Ух ты - тух ты, какие мы страшные и решительные… С беспомощным-то раненым - отчего бы не покуражиться, да? Понимаю… А и в самом деле, зачем тебе Квазимодо? Ты по своим долгам платить идешь, но пес-то тут при чем? Или ты надеешься, что араб теперь откажется? Так он не откажется, у него выхода нету. Зачем же тогда?
Вы, Михал Саныч, не лезли бы не в свое дело, при всем моем к вам уважении. Всему есть предел, честное слово. Уж с собакой-то я как-нибудь без вашего прокурорского надзора разберусь.
- Да ладно, пожалуйста, ради Бога… разбирайся. Ухожу, ухожу, ухожу… А может, все-таки скажешь - зачем? Не в порядке надзора, а так, из чистого любопытства - сам-то ты знаешь, зачем пса с собой тянешь? Ась?
Экий вы инквизитор, Михал Саныч… вас, случаем, в прошлой жизни не Порфирием ли Петровичем звали? Ну не знаю я - зачем. Не знаю! Теперь довольны? Может, затем, чтобы на природу его вывезти, из города. Пропадет он тут один возле рынка. Рано или поздно отловят и умертвят. А в горах санитарная служба не ездит. Еды, конечно, поменьше и с водою проблемы, но пес он еще молодой, умный - справится. Чем вам не причина?.. Ну что вы так издевательски щуритесь?.. Да хрен с вами, вот вам правда - просто из эгоизма тащу, чтобы легче было. Пусть хоть какая душа родная рядом крутится, и чтоб подольше… ну не могу я так прямо сейчас наедине с этим питекантропом остаться, ну как вы не понимаете, не могу! Я ведь не отказываюсь, я все заплачу, до последнего, затем и иду… ну отчего бы не помочь мне немного, а? Я его потом прогоню, когда до дела дойдет, клянусь - прогоню… ну?.. согласны?
- Верткий ты тип, однако… как уж, честное слово… но ладно, черт с тобою, бери Квазимодо. Наверное, в горах ему и в самом деле лучше будет.
Вот спасибо, Михал Саныч… век не забуду…
Зияд, расплывшись в приторной дружелюбной улыбке, смотрел на еврея. Странный тип, что и говорить. Стоит себе, шевелит губами, гримасничает, как деревенский дурачок. Не верит!.. Да какая, собственно, разница - верит или не верит? До чего они все-таки глупы… У любого продавца спросите, и он вам скажет: почти каждый покупатель знает, что его дурят. Знает! Но дает себя обмануть. Почему? Да потому что сам этого хочет - чтобы его обманули, то есть. Видит, что в ловушку идет, а идет, будто каким магнитом его тянет. А продавцу-то пофиг: видит или не видит, знает или не знает? Продавцу главное - продать. А уж когда деньги плочены, кому тогда интересно - что да почему?
Собака… собака, конечно слегка осложняла дело… но именно слегка. Даже если этот… как его?.. Миша?.. Даже если этот странный Миша заупрямится и дотащит своего пса до самого Абу-Нацера - не беда. Абу-Нацер и не с такими справлялся. Зияд улыбнулся еще слаще и кивнул:
"Собака так собака. Видишь, я на все согласен. Только держи его подальше от меня. И еще, Миша… я хочу тебя попросить о чем-то… - Он скорбно вздохнул и развел руками. - Я тебе не нравлюсь. Ты мне не нравишься. Но теперь у нас одна цель, так уж получилось. Псу твоему я тоже не нравлюсь, вот он и рычит, не переставая. Но мы-то с тобой не собаки, правда? Разве мы не можем пережить этот день нормально, называя друг друга по имени? Меня, к примеру, зовут Зияд, а не "дерьмо" и не "гнида"… договорились?"
Мишка пожал плечами.
"Зияд. Пусть будет Зияд… - он взглянул на часы. - Значит так, уважаемый напарник. На рынке мы будем около половины одиннадцатого. А пока жди меня здесь, я вернусь минут через двадцать. Эй, Квазимодо! Пошли, мальчик, дело есть…"
Оставшись один, Зияд достал свой мобильник и сделал несколько звонков. Не иначе как удача теперь твердо поселилась на его стороне - все складывалось просто замечательно. Знакомый зеленщик, который по времени уже давно должен был вернуться в свою Джальджулию, непредвиденно и очень кстати задержался в Тель-Авиве; джальджульский родственник, наоборот, сидел дома, то есть, мог встретить и приютить на несколько часов; брат в Бейт-Асане починил, наконец, свою старую "Субару", так что проблем с транспортом не предвиделось и на этом участке. Главное - добраться до оптового рынка, а там уж… Он закинул руки за голову, блаженно потянулся, и тут же острая боль от потревоженной раны напомнила Зияду, что радоваться пока еще нечему. Более того, он уже заплатил вперед - этой болью, этой раной, возможной хромотой до конца дней своих. Заплатил вперед, а что получил взамен? Зияд встал, опираясь на стол и превозмогая боль. Нет, о самостоятельном передвижении даже и думать нечего… проклятый пограничник!
Снаружи послышался шум; Мишка просунул голову в проем и заморгал, привыкая к полумраку после яркого утреннего солнца:
"Э, да ты уже ходишь… Ну тогда - давай, выходи. Карета подана. Сам сможешь? Нет? Так что ж - мне тебя опять на собственном горбу переть?.. А… черт с тобой… вот ведь, не было печали…"
Крепко обнявшись, они кое-как выбрались в переулок. Там стоял Квазимодо, бдительно охраняя старую инвалидную коляску.
"Вот, - с гордостью сказал Мишка. - Смотри! Я ее еще вчера приметил, думал - пригодится всякую дрянь возить. Как в воду смотрел! Да ты не бойся, она, считай, совсем целая. А трубочки эти поломанные мы сейчас подвяжем. Ну-ка, постой… вот так… и вот так… ну, что я говорил? - как новенькая! И нашелся же идиот такое добро на свалку выкидывать."
Пока Мишка возился с трубками и веревками, Зияд, ожидавший любой вид транспорта, кроме этого, привыкал к мысли о путешествии через весь Тель-Авив в инвалидной коляске. Чем больше он об этом думал, тем удачнее казался ему мишкин выбор. Укроют ногу одеялом, вот и рана не видна. Можно еще и голову какой-нибудь тряпкой обмотать, хотя и это не обязательно - на инвалида ведь как смотрят? На инвалида смотрят, думая о том, чем это он таким болен, а вовсе не о том, араб он или еврей. И полиция тут не исключение, и даже пограничники. Нет, с какой стороны ни глянь - отличная идея. Он осторожно уселся в коляску, пристроил на подножку раненую ногу, поерзал, крутанул колеса… чудо как хорошо! Поехали!
"Погоди, - остановил его Мишка. - Давай-ка тебе все-таки рыло замотаем. И футболку сменить надо. А то там снаружи твои друзья-пограничники с джипом разъезжают. Опознают еще, неровен час…"
Джип пограничной службы стоял на выезде из квартала. Белобрысый Эди, развалясь на капоте, лениво перебрасывался фразами с тремя сидящими в машине солдатами. Все четверо ели мороженое.
"Эй, ты! - крикнул Эди, когда Мишка проходил мимо, толкая перед собой коляску и ведя на поводке Квазимодо. - Стой, тебе говорят!"
Мишка остановился. "Ну что, Михал Саныч, - подумал он. - Доигрались?"
"Ну наконец-то, - подумал Квазимодо, усаживаясь рядом с коляской. - Врага отдают солдатам, как и положено."
Зияд, парализованный страхом, не подумал ничего, а только вцепился в подлокотники и вознес молитву Всевышнему.
"Куда ты его везешь? - крикнул Эди и аккуратно слизнул с руки соскользнувшую туда каплю мороженого. - Кладбище в другой стороне."
Мишка заставил себя улыбнуться.
"Так мы ж не на кладбище, - ответил он в тон пограничнику. - Мы на свалку."
"А ну отставить! - сказал молоденький офицер из джипа. - Не стыдно вам - человек инвалид, а вы…"
"Ничего, - махнул рукой Мишка. - Он все равно ничего не слышит. Слепо-глухо-немой, как миклухо-маклай."
Эди заржал, подавившись и брызнув мороженым на ветровое стекло: "Как миклухо-маклай… во дает!.."
"Эди, жеребец! - завопил шофер. - Я час назад машину помыл! Очищай, гад!"
"До свидания, дети, - сказал Мишка, трогаясь дальше. - Не налегайте слишком на мороженое. От него ангина случается."
Зияд перевел дух, только когда они выехали на улицу Яффо. Он расслабил намотанный вокруг головы кусок простыни и позвал: "Миша!"
- "Чего тебе?"
- "Здорово ты с ними разговаривал, - сказал Зияд с искренним восхищением. - А что такое миклухо-маклай?"
"Ну-у-у… - протянул Мишка. - Это… как бы тебе объяснить… это такой набор палочек для ковыряния в носу… у некоторых мусульманских народов Гренландии."
"Ага, - серьезно кивнул Зияд. - Надо бы запомнить. Как миклухо-маклай…"
Улица Яффо, рабочая и непритязательная, как мул, неторопливо несла их на северо-восток, взбрыкивая раздолбанным асфальтом перекрестков. Час пик, когда автомобильное стадо продвигается здесь одним равномерным, медленным гуртом, уже сменился на рваную суету предполуденного времени, с неожиданными заторами, визгливыми протестами клаксонов, отчаянными спорами из-за стоянки, руганью шоферюг, криками лоточников, скрежетом лифтов и пыхтением компрессоров из настежь распахнутых ворот механических мастерских.
Квазимодо шел, держась возможно ближе к мишкиной ноге. Он чувствовал себя неуверенно в этом неимоверном месиве незнакомых звуков и запахов. Незнакомый - значит опасный, пока не доказано другое. Бойся чужого! Эта непререкаемая истина, данная инстинктом, была многократно подтверждена всем его жизненным опытом. Чужой, как правило, враг. Он может представляться другом - из хитрости или даже оттого, что сам верит в свое дружелюбие. Но это ничего не меняет. В конечном счете, чужой приходит, чтобы отнять у тебя твой дом, твою еду, твоих друзей, твою жизнь. А потому его следует гнать, и чем скорее, тем лучше. Правда, иногда прогнать чужака не удается, и тогда либо он становится своим, либо - что чаще - делает чужим тебя. Все просто и понятно. Но это у собак, а у людей, как всегда, накручено столько разных непонятностей, что лучше в них не влезать. Выполняй, что говорят и не умничай… наше дело лохматое.
Квазимодо шарахнулся от патрульного "форда", неожиданно взвывшего сиреной над самым его ухом и рванувшего с места в карьер назад и вбок - в сторону блошиного рынка. Уф… пес отряхнулся, как делал всегда в моменты растерянности, будто стараясь стряхнуть с себя это неприятное состояние. Страшно тут, что и говорить… Он даже слегка подскулил, но хозяин, почувствовав его волнение, наклонился и погладил по загривку ласковой и уверенной рукою. Стало и в самом деле как-то поспокойнее. Квазимодо благодарно лизнул целебную мишкину ладонь. Все-таки хозяин лучше знает, что к чему, это точно. И уж если он тащит с собою этого чужого… и не просто чужого, а самого что ни на есть врага, уж если он даже не сдал его солдатам, а наоборот, помогает ему и заботится о нем, то, видимо, есть на то какая-то важная, хоть и совершенно непонятная причина. Вот так. А наше дело - лохматое.
Свернули налево, в улицу Герцля. Мишка специально выбирал дорогу пооживленнее - в пестром мельтешении тель-авивских магистралей их странная тройка привлекала меньше внимания. Прошли сквозь строй бесчисленных мебельных магазинов и примкнувших к ним ломовых телег на резиновом ходу, мимо обвешанных ремнями фур и фургонов. Продрались через веселую перебранку таксистов и густопсовое сопение грузчиков, через хамское "куда прешь?" и равнодушное "поберегись!", через автомобильную аварию на углу Лилиенблюм и неожиданную атаку невесть откуда налетевших местных шавок - атаку, которую Квазимодо отразил со свойственными ему достоинством и тактом, отшвырнув первую собачонку небрежным движением плеча и отпугнув прочих негромким, но внушительным рыком. Конечно, будь он на своей территории, шавкам бы точно не поздоровилось… но здесь пес был, как ни крути, чужим, со всеми вытекающими последствиями. Время от времени он, правда, кропил тот или иной угловой столб, но делал это чисто для проформы, как моряк, бросающий бутылку с запиской в неизвестных морских широтах, зажатых в тоскливых тисках чужого и неприветливого горизонта. Кто прочтет?.. и когда?.. и зачем?.. и прочтет ли вообще?
Повернув на бульвар Ротшильда, Мишка запросил отдыха.
"Тебе-то хорошо, - сказал он Зияду, отдуваясь и вытирая пот. - Едешь, как китайский император. А мы с Квазимодо ишачим - то колымагу эту чертову через ямы перетаскиваем, то враждебные собачьи своры отбиваем. Мы так много работать не привыкли. Короче, давай бабки на пиво, а то горючее на исходе. Вон, там и ларек виднеется…"
Зияд закряхтел, но справедливость мишкиного требования была слишком очевидна, и он полез за кошельком. Мишка насмешливо смотрел, как он, сгорбившись и прикрывая кошелек локтем, вслепую копается в купюрах.
"А ну-ка… - внезапным резким выпадом Мишка вырвал кошелек у оторопевшего араба. - Дай-ка я тебе помогу, а то что ж ты, несчастный, так мучаешься? Та-ак… что у нас тут? Оп-па! Да у тебя денег, брат, немерено! Это ж сколько тут будет? Сто и еще, и еще… и все настоящие, а?"
"Отдай!" - глухо отозвался Зияд.
"Да на тебе, держи свои джубы! - Мишка презрительно швырнул ему кошелек на колени. - Копошишься, как хомяк, смотреть противно… что ты от меня прячешься? Боишься, что я твоему шахидскому боссу расскажу, сколько у тебя денег, когда он из меня жилы тянуть станет?"
Зияд опустил голову еще ниже. Он смотрел на свой потрепанный кошелек, лежавший между двумя сжатыми кулаками. Так его не унижали еще никогда во всей его полной унижений жизни.
"Что? - спросил Мишка озадаченно. - Что ты застыл, как гренландский мусульманин с миклухо-маклаем в носу?"
Он присел и заглянул снизу в зиядово лицо, такое нелепое в грязном импровизированном тюрбане из старой полосатой простыни. Глаза араба были полны слез и ненависти.
"Если б я мог… - тихо сказал Зияд. - Если б я только мог, то я бы убил тебя прямо сейчас, как собаку. Я бы перерезал тебе горло, а потом сидел бы и смотрел, как ты дергаешься, как кровь вытекает из тебя, сначала струей, а потом - капля за каплей. А потом я бы наступил ногой на твою обезьянью рожу и плевал бы на твой труп, пока у меня не кончилась бы слюна…"
"Вах! - удивленно сказал Мишка. - Как это трогательно! Какая первобытный накал чувств! Прямо текст из индийского боевика. Или в Египте такие же делают? Я одного не понял - ты на пиво-то дашь или нет?"
Зияд молчал. Нетерпеливо пожав плечами, Мишка снова протянул руку за кошельком. Зияд не шевельнулся.
"Ладно, мы не гордые… - Мишка вытащил двадцатку и осторожно положил кошелек назад, на колени застывшего, как статуя, араба. - Да не обижайся ты так, я ж пошутил. А знаешь, в этом кресле ты похож на знаменитую скульптуру Вольтера. Если тебя, конечно, белой краской покрасить и немного развеселить… Эй, Зияд! Ну кончай дуться! Ну ладно, извини, не хотел я… Ну?"
Зияд молчал.
Квазимодо тоже смотрел крайне неодобрительно. Играют обычно только с друзьями, особенно в такую замечательно интересную игру, как "ну-ка отними", и то, что хозяин ни с того ни с сего затеял играть именно с врагом, выглядело совершенно неуместным. Уж если так ему вдруг приспичило поиграть, то почему бы не пригласить его, Квазимодо? Конечно, наше дело лохматое, но всему есть предел. Пес лег под дерево и обиженно отвернулся.
"Да что такое? - воскликнул Мишка, теряя терпение. - Квазимодо, и ты туда же?.. И ты, плут?! Ну, этот местный Вольтер - еще куда ни шло, он человек восточный, дело тонкое, никогда не скажешь, что там у него на уме… Но ты-то - просвещенный пес европейской ментальности, ты-то почему разобиделся?.."
Пес слегка шевельнул хвостом, но продолжал смотрел в сторону.
"Ну и черт с вами! - Мишка развел руками. - Не хотите, как хотите. Я пошел."
"Что ты на это скажешь? - спросил Зияд у собаки, глядя в спину удалявшегося обидчика. - Даже ты, грязный уличный пес, и то понимаешь, а он - нет! Разве это человек? Разве нужно жалеть такого? Тьфу! Мусор это, а не человек. Мне, к примеру, ни капельки не жалко. Пусть Абу-Нацер разрежет его на мелкие полоски, я еще и помогу. Тьфу! Мусор!"
Квазимодо, не сходя с места, предупреждающе зарычал - просто так, на всякий случай, чтобы у врага не возникало никаких вредных иллюзий. А то - ишь ты, разговорился. Только дернись мне… правую руку отключить повыше локтя, а потом вцепиться в левую и тащить. А кстати, куда тащить-то? Ясно куда. К хозяину. Пес посмотрел в сторону ларька, ища взглядом знакомую фигуру. Но Мишка уже возвращался, бегом, возбужденно размахивая пакетом с покупками.
"Эй, Квазимодо! - закричал он издали. - Ты не представляешь, кого я тут встретил! Веня, собственной персоной! И Осел тут же, рядышком. Пошли, музыку послушаем."
Веня наяривал на скрипочке с другой стороны киоска. "Конфетки-бараночки" веселыми брызгами выплескивались из-под его летучего ресторанного смычка и прыгали дальше по бульвару Ротшильда в самостоятельную жизнь. Глаза Вени были закрыты, по лицу вилась блаженная тоненькая улыбочка, а уголки рта еле заметно дергались в такт музыке. У ног скрипача лежала огромная, широкополая, некогда стильная шляпа, принадлежащая, насколько Мишка помнил, Ослу. Хозяин шляпы сидел на ближайшей скамейке. Пальцы его напряженно сплетенных рук жили отдельной жизнью, гарцуя и топоча по неподвижным стволам предплечий, как когда-то - по упругим кнопкам и клавишам саксофона. За щеками Осла, топорща и пузыря губы, вздувались и лопались круглые орехи джазовых созвучий. Все было на месте, кроме инструмента.
"Словно лебеди, саночки…" - фальшиво пропел Мишка, бухнувшись на скамейку рядом с Ослом. Музыкант поморщился и открыл глаза.
"Привет, Осел, - сказал Мишка, дружески хлопая его по плечу. - Надо же, оказывается, Веня и в самом деле скрипач! А я-то был уверен, что это он так - гонит. Теперь еще, не дай Бог, выяснится, что и ты не врешь. Придется мне тогда пересматривать свое недоверие к пьющему человечеству… А откуда у Вени скрипка? Только не говори, что купил."