* * *
Я сидел на кушетке в кабинете медсестры, ждал очереди лечить зубы. Врачиха – толстая старая тетка – сверлила зуб Кутепову. Он дрыгался в кресле и пищал. Врачиха выключила бормашину, заорала на него:
– Ты что, дурной? Что ты дергаешься? Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь во рту порезала?
Я сел в кресло, сжал руками подлокотники. Сердце забилось быстрей. В плевательнице лежали куски окровавленной ваты.
– Шире рот открывай, что я так у тебя тут увижу? – гаркнула на меня врачиха.
Я разинул рот так широко, как мог. Она начала ковырять в зубах железкой.
– Так… Тут у тебя дырка, надо пломбу поставить…
– Все, больше не будете сверлить? – спросил я.
– Сколько надо, столько и буду. Не спрашивай, понял?
Врачиха нажала ногой на педаль, бормашина завертелась. Я вжался в кресло. Она сунула сверло мне в рот, я еле успел отдернуть язык. Сразу стало больно. Я сильнее сжал поручни кресла…
– Все, с тобой разобрались. Два часа не есть. Следующий.
Я слез с кресла, вышел в коридор. У зеркала рядом с гардеробом причесывалась десятиклассница. Я часто видел ее на Рабочем. Она гуляла с Рыжим – он в том году закончил школу.
– Что, зубы лечили? – спросила она.
– Да.
– Было больно?
Я кивнул.
– А я не пойду лечить зубы, я их ненавижу лечить. Ненавижу зубных врачей. И ненавижу гинекологов.
* * *
Физкультура была последним уроком. Мы по очереди прыгали через "козла", приземляясь на брезентовые старые маты. На длинной деревянной лавке сидели освобожденные от урока – Корсунова, Тарасевич и Лозовская. Тимур Николаевич в черном спортивном костюме стоял напротив "козла".
Мы прыгнули по последнему разу.
– Все, теперь оттащили "козла" и маты – и баскетбол. Сначала – девочки, потом – мальчики.
– А почему сначала они? – крикнул Кравцов.
Тимур не ответил, зашел в свою комнату, вынес баскетбольный мяч.
– Стройся! На первый-второй рассчитайсь! – крикнул он девкам.
Пацаны расселись на лавках.
Игра закончилась. Мы зашли в раздевалку – все мокрые от пота. Команда, в которой был я, выиграла двадцать один – шестнадцать.
Кузьменок стащил с себя синюю майку с рукавами, сел на лавку. Рядом переодевался Кириллов. Он уже застегивал рубашку. Кузьменок поднялся, схватил Кириллова за воротник у самого горла.
– Хули ты меня локтем стукнул?
– Когда?
– Под кольцом, когда я Толику пасанул…
– Не бил я тебя.
– Что-то ты борзый стал. Может, выскочим с тобой, а?
Кириллов молча смотрел на Кузьменка. Он был выше и толще, но боялся. Почти все пацаны боялись Кузьменка.
– Ну что, выскочим или сосцал?
Кузьменок резко дал Кириллову в "солнышко", в нос кулаком, два раза ногой. Кириллов присел на лавку, заплакал. Кузьменок снял с крючка голубую рубашку. Воротник на сгибе потемнел от грязи.
* * *
Я собирался в кружок – снял домашние штаны и надел джинсы "Милтонс", бывшие Наташины. Когда ей летом купили "Rifle" за сто рублей в ГУМе, она отдала мне "Милтонс". Мы с мамой пошли к ее знакомой швее, в новый дом рядом со "стеклянным" магазином.
Квартира была однокомнатная, в комнате стояла швейная машина и повсюду валялись куски ткани. Мама и швея отвернулись, я снял свои штаны и надел "Милтонс". Швея взяла кусок мела и сделала несколько меток. Из кухни выполз малый – год или меньше. Он взял на полу кусок ткани, сунул в рот и начал лизать.
Перешитые джинсы получились в самый раз, только пропал задний шов между карманами.
Троллейбус подошел почти сразу – старый, с двумя дверями: спереди и сзади. Он был почти пустой. Я сел у окна.
Троллейбус ехал мимо школы. Пятый "а" – они учились во вторую – убирал улицу. Пацаны лопатами сгребали мусор на краю дороги, девки мели тротуар. Их классная – наша математица – что-то кричала. Троллейбус проехал еще метров сто и тормознул, не доезжая остановки. Впереди стояли машины, толпились люди. Водитель открыл двери.
Я вышел, протиснулся между людьми. "Иж-каблучок" врезался в "ЗИЛ". Перед "каблучка" был сплющен, фары и лобовое стекло разбиты. В луже крови валялись осколки стекла. Хлопнула задняя дверь "рафика" скорой помощи. Машина отъехала, включила сирену.
Весной у остановки на Рабочем машина сбила малого из первого класса. Он на перемене побежал домой, в дом 170-а, переходил Челюскинцев на красный свет и попал под "КамАЗ". Это тоже была пятница – мы убирали улицу после уроков. Когда увидели "скорую" и толпу людей, все побросали лопаты и метлы и побежали к остановке. Классная кричала, чтобы мы вернулись, но ее никто не слушал.
Когда мы прибежали, малого уже увезли на "скорой", хоть он был и мертвый. Завьялова сказала, что на асфальте остался его глаз. Мы хотели пролезть и посмотреть, но нас не пропустили. Пришла классная и погнала нас обратно к школе. Потом она поставила всем поведение "неуд" за неделю.
Пацан в синей куртке – я его помнил, он раньше учился в семнадцатой – нагнулся и поднял с асфальта зеркало от "каблучка". Оно не разбилось, только треснуло.
– Поставлю себе на "Яву", – сказал пацан.
* * *
На заднем крыльце школы, у забитой двери, меня ждал Гурон. Он пришел не в школьной форме, а в джинсах "Texas" – с замками на задних карманах.
– Принес? – спросил Гурон.
– Да.
– Сколько штук?
– Не помню. Сейчас сам увидишь.
Я открыл дипломат и стал расставлять на крыльце пластмассовых солдат, ковбоев и индейцев. Я собирал их два года – выменивал или покупал: маленьких по пятьдесят копеек, больших – по рублю или рубль пятьдесят. В том году Тарасевич из нашего класса сказал, что индейцы есть в ГУМе. Я поехал, но их уже разобрали. Они стоили рубль двадцать за целый набор – десять штук.
Гурон брал каждого солдатика, рассматривал.
– Хороших мало, – сказал он. – Только с двумя пистолетами, с плеткой и который "руки вверх". Остальные – говно. А индейцев сейчас вообще никому не нужно. Их давали недавно в ГУМе, и все, кто хотел, купили. Короче, за всех могу дать две машинки.
Гурон расстегнул свою сумку, вынул две модели машин в синих коробках с вырезом. На коробках было написано "Matchbox".
– Почему такие маленькие? – спросил я. – Это не масштаб "один – сорок три"…
– Что значит – маленькие? А какие ты хотел – такие во? – Гурон развел руки в стороны. – Я тебя не заставляю. Хочешь – бери, не хочешь – не бери. Засунь своих индейцев в жопу.
Я взял модели в руки, чтобы рассмотреть. Одна была "Audi Quattro", вторая – старый "Citroen" с наружными крыльями. Бок красной "Audi" был поцарапан.
– Смотри, поцарапано, – сказал я.
– Все. Давай сюда машины и забирай свое говно. Я их продам Ковалеву с седьмого "А" по червонцу. Понял? У него знаешь, сколько бабок? Его батька работает на "Химволокно", во вредном цеху, получает рублей пятьсот или больше. Он Ковалеву каждый день дает рубль, а иногда – три.
– Ладно, я беру.
– Давно бы так. Обязательно надо повые…ся? Я тебя когда-нибудь отхерачу.
Гурон несильно стукнул мне в плечо, стал собирать солдатиков в сумку.
– А если еще будут такие – за деньги возьмешь? – спросил он.
– По сколько?
– По червонцу, я ж сказал.
– "Чайка" стоит девять сорок. Самая дорогая модель.
– Ну и что? Эти лучше. Эти – импортные.
– Ни фига они не лучше.
* * *
Я проснулся. Было темно. Скрипела кровать родителей. Слышался шум. Я тихонько приподнялся на локтях. Моя и родительская кровати стояли голова к голове. Папа лежал сверху на маме и двигался. Оба были под одеялом. Я понял, что они делают. Я тихонько повернулся к стене. Скрип кровати прекратился. Папа что-то сказал маме шепотом – я не расслышал.
На улице завыл ветер. На балконе ударились друг о друга прищепки на веревках.
* * *
– Сегодня мы посвятим классный час обсуждению фильма, который вы все должны были посмотреть, – сказала классная. – Что это за фильм, кто скажет?
– "Чучело"! – крикнула Неведомцева.
– А фамилию режиссера кто-нибудь помнит?
– Баранов! Нет, Бычков!
– Быков, а не Бычков, – поправила классная. – Ролан Быков, известный советский режиссер детского кино. Итак, поднимите руки все, кто посмотрел этот фильм.
Не подняли только Косаченко и Кузьменок.
– А вы почему не выполнили задание? – спросила классная.
Оба пацана промолчали.
Мы с Колей ходили на фильм в понедельник, в "Чырвоную зорку". Мне он не очень понравился: фильм как фильм, я не понял, зачем его надо смотреть всему классу и потом обсуждать на классном часу.
– …Это фильм из тех, о которых спорят, которые вызывают в нашем обществе дискуссии, – говорила классная. – Мы в нашем педагогическом коллективе тоже обсуждали его, и мнения высказывались самые различные. Но я предлагаю вам обратить внимание на один момент – ключевой, насколько я понимаю, – на взаимоотношения коллектива и отдельного человека. Главная героиня…
– А правда, что она – дочка Пугачевой? – спросила Завьялова.
– Во-первых, перебивать говорящего нехорошо, – строго сказала классная. – Но чтобы больше не возвращаться к этой теме… Да, Кристина Орбакайте – дочь нашей известной певицы Аллы Пугачевой…
– А почему у нее тогда такая фамилия? У нее папа – нерусский, да?
– …Но, повторяю, мы здесь сегодня говорим не об актерах, которые играли в фильме, а о морально-этических проблемах, которые в нем поднимаются. И как я уже вам начала говорить, пока меня не перебили, одна из важнейших проблем – это взаимоотношение коллектива и человека. Главная героиня не смогла вписаться в новый школьный коллектив, и это во многом ее собственная вина, потому что она не осознала значимости коллектива, не осознала приоритета коллектива над отдельным его членом, и в этом – ее настоящая трагедия и беда…
– А правда, что из собачьего сала делают мыло? – спросила Завьялова. – В кино говорили…
* * *
Трактор медленно тянул по полю картофельный комбайн. Мы шли за ним с ведрами, подбирали картошины. Когда набиралось ведро, несли его к другому трактору, с прицепом. На прицепе стоял дядька в кепке, курил "Беломор". Он наклонялся, брал ведро и высыпал в прицеп.
– Пойдешь с Кирилловым по разам? – спросил у меня Кузьменок.
– Зачем?
– Так… Он на тебя обзывался. – Кузьменок улыбнулся. Я понял, что он врет. – Давай сейчас отойдем в сторонку, чтобы классная не видела…
– Не буду я с ним…
– Что, сосцал?
– Ничего я не сосцал. Просто не хочу.
– Сейчас скажешь, что голова болит или еще что-нибудь, да?
– Ничего у меня не болит…
– Тогда чо ты сцышь?
– Сказал я, что не сцу…
– Значит, будешь?
Кириллов ударил первый – несильно, но в нос. Пошла кровь. Я ударил ногой. Хотел прямо в яйца, но промазал – самому стало больно. Я закричал. Кириллов отступил. Я ударил еще раз – кулаком под глаз и в ухо. Кириллов отвернулся, схватился за лицо.
– Все, хватит, – сказал Кузьменок.
Автобус ехал мимо серых полей. Болел большой палец на правой ноге – это ей я ударил Кириллова. Кириллов сидел у окна, рядом с ним – Кузьменок. Кузьменок содрал с него шапку, высунул ее в окно – типа, собирался выбросить. Кириллов подпрыгивал на сиденье, тянул руки за шапкой.
– Что у вас там такое? – крикнула классная. – Ну-ка быстро прекратили баловаться.
За окном мелькнули белые буквы "Могилев".
Я присел на лавку в прихожей, стащил резиновый сапог и носок. Палец распух. Я попробовал сделать шаг – и не смог. Пришлось прыгать на одной ноге.
– Что случилось? – спросила Наташа.
Она сидела в зале за столом, делала уроки. Выпускные классы – восьмые и десятый – в колхоз не ездили.
– Хотел выбить картошину из земли…
– Только мне не рассказывай эти сказки, хорошо? С кем ты уже там подрался?
– С Кирилловым.
– Нашел, с кем драться… Тебе не стыдно? Его же и так все бьют…
– Он первый полез. Маме с папой не говори…
– А что ты им скажешь?
– Что играл в футбол.
– Картошиной?
– Ну да.
* * *
Хлопнула входная дверь – папа ушел на работу. Я уже не спал, но вставать не хотелось.
На кухне завтракали мама и Наташа.
– Зачем было ерундой заниматься? – говорила мама. – Играть картошиной в футбол… Надо же было додуматься… Теперь пусть сидит дома со сломанным пальцем, школу пропускает…
– Ничего страшного, если несколько дней и пропустит. Что там хорошего – в школе?
– И это ты говоришь, старшая сестра? Ты должна пример показывать…
– А я и показываю. Во всем, – Наташа засмеялась. – Ну, почти во всем.
Я встал с кровати, с трудом натянул спортивные штаны на лангет, надел зеленую рубашку в клетку.
На плите, в сковороде, накрытой крышкой, стоял мой завтрак – две котлеты. Я поставил сковороду на стол, взял вилку, насадил на нее котлету. Она уже начала остывать. Я открыл холодильник, вынул начатую бутылку кефира, налил себе в стакан.
На четвертом канале шло "Время". Я переключил на "семерку". "Утро республики". За окном, через улицу, светились окна школы: "химия" на третьем этаже, два "русских", "белорусский", "история", две "математики". От остановки бежала "немка" Семина. Она у нас не вела, но все знали, что она – шизанутая. В том году я вышел на уроке в туалет и слышал, как она ругалась с Одинцовым из восьмого "а". Он заглянул к ней на урок, попросил позвать Крылова. Семина замахала руками и бросила в него куском мела. Мел вымазал пиджак Одинцова, упал на пол и раскололся. Одинцов сказал:
– Тебе лечиться надо, дура.
– Ну-ка пойдем к директору! – заорала Семина. – Ты как с учительницей разговариваешь?
– А не надо кидать в меня мелом. Пошли к директору, я ему расскажу. Что, сосцала?
* * *
Троллейбус подкатился к светофору. В центре площади Орджоникидзе стояла скульптура: мужик и баба. Их руки были задраны вверх, они держали модель спутника.
Загорелся зеленый. Троллейбус переехал Пионерскую, остановился. Я вышел, повернул на Ленинскую. Лангет сняли только вчера, палец еще немного болел.
Я зашел в "Игрушки". Там не было ничего интересного. Раньше мне в нем много что купили: и амфибию, которая плавала в ванне, и железную дорогу "Pico Modelbahn" – правда, она скоро сломалась, и паровоз перестал ездить по рельсам. А еще мне здесь покупали оружие: пластмассовый автомат с красной лампочкой в стволе, черный железный маузер, маленький коричневый пистолет на пистонах. В четвертом классе и в начале пятого я играл с пацанами в войну в детском саду за столовой. Там была "вышка" – двухэтажный сарай с лестницей на второй этаж. Чтобы победить, надо было "взять вышку".
В комиссионном стояли японские "маги" по тысяче рублей и больше – "Sharp", "Toshiba" и "Sony". На всех них были яркие наклейки – "25 W" или "Hi-Fi". Возле них всегда стояло много пацанов и дядек.
На двери магазина висела бумажка, на ней было написано от руки:
"Список имеющихся в продаже автомобилей:
ЗАЗ-965 – 600 руб.
ЗАЗ-965А – 650 руб.
ЗАЗ-968 – 2200 руб.".
Я закрыл за собой дверь и сказал:
– Здрасьте.
Пацаны за столами кивнули. Роговец глянул на меня.
– И где это ты был, мой хороший?
– Я палец сломал…
– Двадцать первый! – крикнул Потапов.
– …на ноге. Справку могу принести.
– Справка мне твоя не нужна. Здесь тебе не школа, здесь все добровольно. Раз сказал, что сломал, значит, верю. Раздевайся – и за работу.
Я снял куртку, повесил на вешалку рядом с другими. Над вешалкой были прилеплены кнопками фотографии с прошлогодней "области": пацаны с лентами "Юный чемпион". Были там и Пика с Додиком – они сейчас сидели за столами и паяли машины.
Я подошел к столу и включил паяльник.
Открылась дверь. Зашел Куцый, посмотрел по сторонам. Он был старше меня на два года, но учился в седьмом – сидел два года в первом классе.
– И где это ты был? – спросил Роговец. – Тоже палец сломал?
– Не, я "двойку" исправлял…
– По чему?
– По немецкому…
– Немецкий – это хорошо. Я в техникуме немецкий учил. Два года. У меня даже было по нему "четыре" за два года…
– В общей сумме, – шепнул Пика.
Мы все засмеялись.
– …Только ничего уже не помню. Только "ви хайст ду" и "колохозбауэр". А в школе учил английский. Помню, как будет велосипед. "Байсикл".
Куцый стоял у стола Роговца, держал в руке свою машину – "Metallex MTX". Он спаял только половину кузова.
Роговец выдвинул ящик стола, достал пачку "Астры", взял сигарету.
– Сходи-ка подкури мне от спирали.
Куцый взял сигарету, подошел к обогревателю. Я помазал кислотой бок машины, сунул паяльник в жестянку с оловом, приложил к машине.
Запахло табаком. Куцый понес сигарету Роговцу.
– Не, ну ты вообще – колхозбауэр. Я тебя попросил подкурить, а не полсигареты спалить. Придурок… Байсикл-колхоз, вот ты кто.