* * *
Папа храпел на кровати в спальне. Он пришел полчаса назад, пьяный, разделся и лег на покрывало – в красных "семейных" трусах и салатовой майке. Голова вдавилась в верхнюю из двух подушек – мама, когда заправляла кровать, всегда клала подушки в углу, одна на одну.
Я сидел за столом, заканчивал алгебру. Мама зашла в комнату, тронула папу за плечо.
– Петя, вставай. Пора уже стелиться…
Папа что-то пробурчал, повернулся, продолжал храпеть. Мама опять тронула его плечо, в этот раз – сильнее. Папа заворочался, открыл глаза.
– Встань, – сказала мама. – Надо разобрать постель…
Папа посмотрел на полированную дверь шкафа.
– Ну, сколько тебя ждать? Уже одиннадцатый час, пора стелиться. Игорь скоро будет ложиться…
– Я еще не ложусь, – сказал я.
– А пора. Уже пятнадцать одиннадцатого…
Папа сел на кровати.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросила мама. – Долго тебя ждать?
– Недолго. Вообще меня ждать не надо. Сейчас уйду – и все.
– Куда ты уйдешь? Что ты такое городишь?
– Отойди, не мешай.
Папа спустил с кровати ноги, посмотрел на меня, встал, шатнулся, схватился за спинку кровати. Мама начала снимать с кровати покрывало. Папа взял со стула свои брюки. Пряжка ремня звякнула, ударилась о спинку.
– Куда ты собрался? – сказала мама. – Ложись. Я сейчас постелю – и ляжешь.
– Все, все, все… Хватит. Ухожу. Идите вы все на х… Все, все, все…
Папа застегнул ширинку, конец ремня болтался. Он просунул руки в рукава рубашки.
– Что такое, Петя? Что случилось? Ты ложись, поспи…
Дверь открылась, заглянула Наташа.
– Что у вас тут такое?
– Иди отсюда, не мешай. – Папа пытался застегнуть рукава рубашки. – Все идите на х… Ухожу. Больше не могу. Сами все решайте… Больше я за вас не буду думать… Ничего, поймете. Все поймете, только будет поздно… Хватит с меня, хватит.
Наташа отскочила в сторону. Папа вышел в прихожую, нашарил выключатель, включил свет.
– Сделай что-нибудь. – Наташа посмотрела на маму. – Он собрался уходить куда-то…
– Петя, успокойся… – начала мама. – Ложись, поспи.
– Не говори мне больше это. И пятьсот рублей своих можешь забрать. Мне больше не надо. Мне уже ничего не надо. Поняли? Все. Ничего больше не надо. Или вы еще не поняли? Хватит, я сказал… Ухожу к е…ни матери. Ухожу. Потом поймете… Будет поздно…
Папа сунул ноги без носков в ботинки, стал завязывать шнурки.
– Папа, перестань, – сказала Наташа. – Что с тобой такое? – Она повернулась к маме. – О чем он говорит? Какие пятьсот рублей?
– Думаешь, я знаю?
– А где он был сегодня, с кем выпивал?
– Он мне не отчитывается, ты прекрасно знаешь…
Папа встал, его шатнуло. Он сдернул свою куртку с вешалки.
– Быстро раздевайся и ложись! – закричала мама. – Что ты здесь концерты нам устраиваешь? Кому сказала? Быстро раздевайся и ложись! А то сейчас не знаю, что тебе сделаю!
Я испугался, что папа ударит маму. Он сел на лавку в прихожей, стал стягивать с ног ботинки.
– Давно бы так, – сказала мама. – А то устраиваешь непонятно что при детях. Тебе что, вообще на них наплевать? Ты не понимаешь, как ты их травмируешь такими вот концертами?
Папа пошел в спальню, на ходу пытаясь снять рубашку. Мама подошла к нему, помогла, выключила свет. Горела только настольная лампа. Мне осталось решить одно последнее уравнение.
* * *
За окном шел снег. Мы работали в слесарной мастерской – опиливали заготовки гаечных ключей. Это был заказ троллейбусного парка. Владилен сидел у себя в кабинете. Он всегда давал задание и уходил в свой кабинет – сидел там и читал "Советский спорт".
Прозвенел звонок – начался перерыв между "трудами".
– Погнали в снежки! – крикнул Кузьменок.
Дверь на улицу была напротив мастерской. Кузьменок открыл ее и выскочил на снег, за ним – все остальные: как были, в тапках и черных фартуках поверх пиджаков. Все начали лепить снежки и кидать друг в друга.
Владилен выглянул из дверей.
– Дальше отойдите! – крикнул он. – Чтобы в окна не попасть! Не дай бог, разобьете – сами будете стеклить. Что, неясно?
Мы столпились вокруг стола Владилена со своими ключами. Только Кириллов еще стоял за верстаком и водил по ключу напильником.
– Кириллов! – крикнул Владилен. – Быстро закругляйся. Все тебя ждут.
Кириллов отжал тиски, вынул ключ. Все посмотрели на него и заржали. Ключ был кривой, как чертеж от руки.
– Ну, Кира, тебе "два" обеспечено, – сказал Кузьменок.
– Какое там "два"? "Кол". – Стрельченко выхватил ключ у Кириллова. – Можешь сразу его выкинуть в мусорку.
– Отдай ему ключ, – сказал Владилен. – Здесь я решаю, что кому ставить. Быстро отдай ему ключ.
Кириллов забрал ключ у Стрельченко. Владилен поманил его пальцем, взял ключ, подержал в толстых пальцах со шрамами.
– И что это такое, по-твоему? Ключ? Если ты следующий раз не доделаешь его по-человечески, я тебе "единицу" поставлю.
Он взял ручку и вывел в засаленном журнале "тройку с минусом". Минус был длиной почти сантиметр.
* * *
Я повесил пакет с тапками и куртку на вешалку, взял номерок – сто девяносто девять. С таким номером хорошо сыграть с кем-нибудь на щелбаны, но сейчас уже никто не играет, надоело. Играли в том году, когда в гардеробе только поставили новые вешалки с номерками. Первое время в гардероб никого не пускали, а номерки выдавали дежурные классы.
Техничка Семеновна водила шваброй по плиткам пола. Рядом стояло ведро с водой. В ведре плавал мусор. У дверей на лестницу стояла толпа. На второй и третий этажи до первого звонка не пускали.
На углу лавки сидел Кузьменок. Он сказал:
– Привет.
Я кивнул.
Кузьменок открыл дипломат, вынул свою тетрадь в клетку – он всегда в ней рисовал на уроках.
– Смотри, Разов, какого я солдата нарисовал. Нормальный солдат, да?
Он не умел рисовать вообще, и все его солдаты были похожи на роботов.
Я сказал:
– Да, нормальный.
– А этот как – нормальный?
– Ага.
– А какого бы ты выбрал – этого или этого?
– Этого.
– Смотри, вон тот пацан ограбил буфет. – Кузьменок показал на Щукина из десятого "А". Я знал про этот случай – Наташа рассказала. Месяц назад, в воскресенье Щукин и Горшков из его класса выломали дверь буфета и забрали деньги – двадцать пять рублей и сорок шесть копеек. Но их сразу поймала буфетчица Лиля Петровна – она случайно зашла в школу в выходной. Дело потом замяли, потому что папаша Щукина – председатель профкома на регенератном заводе, а завод – наши шефы.
Прозвенел звонок. Дежурные пацаны из седьмого "Б" открыли дверь на этажи. Толпа рванула вверх.
– Ну-ка шагом, не бегом! – орала Софья Эдуардовна, классная седьмого "Б", маленькая и седая.
Радио над дверью захрипело:
– Внимание, начинаем утреннюю гимнастику. Первое упражнение: поставьте ноги на ширину плеч, разведите руки в стороны…
Историца сидела за столом, листала журнал и лизала дужку очков.
– …Делаем наклоны. На раз – наклонились, на два – выпрямились. Раз-два, раз-два…
Историца подняла на нас глаза.
– Ну-ка, все, руки из карманов, делаем зарядку, а не притворяемся, что делаем. Это надо вам, а не мне – чтобы не сидели на уроке как сонные мухи.
* * *
Шел снег. Я стоял у перехода на Челюскинцев и ждал, пока проедут машины. На дороге снег был светло-коричневый – от грязи на колесах машин. Проехал троллейбус – в нем сидела учительница из "нулевки".
Я снял ботинки и куртку, стряхнул с куртки снег, повесил на вешалку, зашел в кухню.
Наташа ела суп.
– Открой холодильник, посмотри, что папа принес в обед.
Я взялся за ручку, открыл дверь, заглянул. На полке лежал прозрачный пакет с мандаринами.
– Возьми мне и себе по два, – сказала Наташа. – Но сначала супу поешь, хорошо?
– Хорошо.
На каждом мандарине был налеплен черный ромбик "Maroc". В том году мама покупала апельсины с такими наклейками.
– Мандарины – из Марокко, – сказала Наташа.
– Я знаю. А почему их всегда привозят в декабре?
К стеклу налипали хлопья снега, и двора почти уже не было видно.
– Наверно, потому что там сейчас урожай.
– Урожай там должен быть круглый год. Марокко – почти у экватора.
– Тогда не знаю. А какая разница? Летом есть яблоки, например… Или груши…
По радио кончился перерыв, передавали сигналы точного времени:
– …в Чите – девятнадцать, во Владивостоке – двадцать один, в Магадане – двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском – полночь.
* * *
– Встань на стул и приклей снежинку вон там. Ты выше, – попросила меня Зенькович.
Она сидела за столом классной и вырезала из тетрадной бумаги снежинки, мазала их куском хозяйственного мыла и лепила на окна. Зенькович была в черной кофте и джинсах – тоже "Милтонс", как у меня, только новых.
Другие мыли парты и стены или стояли на партах и вешали "дождик" на абажуры ламп. На уборку в первый день каникул пришли не все. Не было Кутепова, Кузьменка и еще некоторых.
Я пододвинул стул поближе к окну, встал на него. Зенькович подала мне снежинку. Я спросил:
– Здесь или выше?
– Можно чуть выше.
Я прилепил снежинку к стеклу, прижал пальцами, разгладил.
Классная стояла у двери, молча смотрела на нас.
– А что будет тем, кто не пришел сегодня? – спросила Лозовская.
– Им будет снижено поведение, – ответила классная.
– Но оценки за четверть уже выставлены…
– Ну и что? Всем будет снижено поведение за первую неделю третьей четверти.
– Вы только так говорите каждый раз, но ничего не снижаете. Следующий раз и я не приду…
Зенькович подала мне еще одну снежинку. Я прилепил ее и посмотрел в окно. По улице Горького ехала синяя "Нива". Дядька вез на санках малого. Из труб деревянных домов шел дым. Под кофтой Зенькович выделялись груди. Она заметила, куда я смотрю. Я покраснел.
* * *
В комнате пахло хвоей. Папа обрубал внизу ствол елки, чтоб он влез в подставку. Я, Наташа и мама распаковывали игрушки – с прошлого Нового года они лежали в кладовке, в коробке от старого пылесоса. Игрушек было много – большие разноцветные шары, прозрачные и блестящие, шары поменьше, с разными узорами, домики, рыбки, машинки, "дождик".
Папа закрепил елку в подставке, задвинул ее в угол – между телевизором и столом, – собрал мусор в совок.
– Все, можете начинать украшать.
– Да, пора, – сказала мама. – А то ведь надо еще готовить…
– Ну, все, надо включить, – сказала мама. – Посмотреть, как оно выглядит.
Я подключил к батарейке звезду – красную, как на кремлевских башнях, – мама купила ее в ГУМе в том году. Наташа вставила в розетку вилку от фонариков. Елка засветилась.
– Замечательно, – сказала мама. – Просто красавица. – Она повернулась к Наташе. – Ты во сколько уходишь?
– Часов в семь.
– А зачем так рано?
– Надо все подготовить…
– Ну, смотрите, чтобы все там было нормально. Вы – люди взрослые, выпускной класс…
– Не волнуйся. Конечно, все будет нормально.
Я и папа сидели у телевизора. Папа пил пиво из большого бокала – в такие летом наливают квас. Шел фильм "Два гусара". Мама возилась на кухне – оттуда пахло жареной курицей. Из спальни вышла Наташа – в джинсах "Rifle" и темно-красном свитере, с накрашенными глазами и губами.
– Ну, я пошла. Всем пока. С Новым годом, с новым счастьем!
– А подарок когда ей подарим? – спросил я.
– Подарок свой она завтра получит! – крикнула из кухни мама. – Неинтересно заранее.
Мы сидели за столом вчетвером: я, мама, папа и бабушка. На экране читал новогоднее поздравление Черненко.
– Такое впечатление, что он это все записал, не приходя в сознание, – сказал папа.
– Ты только нигде такое не говори, мало ли что… – Бабушка глянула на папу.
– Не бойтесь, не бойтесь, я только при своих могу…
– С наступающим Новым годом, дорогие товарищи! – проговорил Черненко.
Вместо него на экране появился циферблат часов на Спасской башне. Начали бить куранты. Папа взял бутылку шампанского, раскрутил и снял проволоку, медленно вытащил пластмассовую пробку. Хлопка почти не было слышно. Он налил шампанское в бокалы – всем по полному, а мне чуть-чуть. В телевизоре начался салют, появились цифры 1985.
* * *
Я открыл глаза. Надо мной стоял папа.
– Вставай. Тебе в школу. Каникулы кончились.
Папа подошел к стене, щелкнул выключателем – зажглась одна лампа из двух. Их с мамой кровать уже была застелена. В ванной лилась вода. На кухне работало радио.
Я встал с кровати, взял со стула спортивные штаны и рубашку, надел, сунул ноги в тапки с придавленными задниками. Из зала вышла Наташа в школьном платье и белом переднике, с красной повязкой на руке. Их класс дежурил по школе, и она уходила на полчаса раньше.
– Мам, я не успела убрать постель, ладно? – сказала она.
Я подошел к окну в зале. Светились окна в школе, в сто восемьдесят первом доме, в своих домах на улице Горького и в переулках. А выше, далеко-далеко, светились совсем маленькие, еле заметные огоньки – дома в Заднепровье.
В кухне стояла тарелка с яичницей-глазуньей для меня. Остальные уже поели. Я не любил, когда глазунья получалась слишком жидкая, а сегодня была как раз такая. Я взял кусок серого хлеба, открыл масленку, намазал хлеб маслом.
– Ну, мы пошли! – крикнула из прихожей мама. – Хорошо закрой дверь.
– Ладно.
Я стянул домашние спортивные штаны, надел другие, тоже синие, только поновей, заправил штрипки в носки. Некоторые пацаны носили штрипки поверх носков, но мне так не нравилось.
Школьный костюм – вместе с рубашкой – висел на плечиках в прихожей. Мама его вчера погладила. Я надел рубашку, брюки, застегнул пуговицы, подошел к зеркалу в спальне, завязал галстук. Пионерский значок на пиджаке был поцарапан – я носил его с самого начала, как только приняли в пионеры. Седьмым классам уже выдали новые – "старший пионер".
* * *
До начала алгебры оставалось пять минут. Кузьменок подошел сзади к Коле, дал ему "пиявку".
– Отвали, – сказал Коля.
– Это ты мне?
– Да, тебе. Отвали.
– Что, борзый нашелся?
Кузьменок стукнул Колю в плечо. Коля встал, оттолкнул Кузьменка. Кузьменок дал ему в челюсть, тут же – в нос и в очки. Что-то треснуло. Оправа слетела с носа. Кузьменок ударил еще и еще.
В класс зашла математица.
– Что такое? Ну-ка прекратите! – крикнула она.
Кузьменок молча сел за последнюю парту. Коля держал оправу в руках. Одно стекло было разбито. Из порезанной щеки текла кровь.
– Кузьменок, ты вообще одурел? – крикнула математица. – А если б ты ему глаз выбил? Климов, быстро к медсестре.
– Ты скажешь Серому, когда он приедет? – спросил я у Коли. Мы шли домой. Его щека была заклеена пластырем.
– Даже если не скажу, все равно родители узнают.
– Ты что – не хочешь, чтобы он с ним разобрался?
– Он и так разберется.
– Поедешь со мной сегодня на лыжах?
– Не, неохота. Настроения нет.
* * *
Лыжи скользили по утоптанному снегу тротуара. У последнего дома на Моторной, возле самой железной дороги, стояли два пацана и девка. Всем им было лет по двадцать.
– Э, пацан, можно тебя попросить? – крикнул один и загородил мне дорогу. Девка засмеялась. Я не знал ни ее, ни пацанов.
– Слушай, тут дело на сто рублей. – Пацан улыбнулся. На щеках у него были прыщи с гнойниками. – Можешь зайти в этот дом и позвать Олю?
– Сам бы зашел и позвал, – сказала девка. – Можешь ехать дальше, мальчик…
– Не слушай ее. Будь пацаном. Позови ее, а?
Второй пацан обнял девку за плечи, они стали целоваться.
– Э, вы что? – крикнул прыщавый. – Такой секс при малом пацане устроили…
Все трое заржали.
– Ну что, зайдешь, а?
Я наклонился, расстегнул крепления, снял лыжи, открыл калитку и зашел во двор. У сарая стояла старая "Ява" без колес. Я постучал в окно.
– Кто там? – ответил мужской голос.
– А Олю можно?
– Нет ее дома. Где-то таскается, падла. А ты кто такой? Еще один ее е…рь?