- С каких это пор евреи живут в Шорт-Хиллз? Они не настоящие евреи, поверь мне.
- Самые настоящие.
- Пока не увижу собственными глазами - не поверю! - Тетя Глэдис принялась утирать слезы подолом передника, но заметив, что я собираюсь застегнуть молнию на чемодане, перестала плакать: - Не закрывай пока чемодан. Я собрала тебе небольшой сверток - там фрукты. Возьмешь с собой.
- Хорошо, тетя Глэдис, - сказал я, и по дороге на работу съел апельсин и два персика, которые она положила в мой чемодан.
Пару часов спустя мистер Скапелло сообщил мне, что по возвращении из отпуска я займу место Марты Уинни. Он сказал, что сам начал свою карьеру двенадцать лет назад таким же образом - получалось, что если я сумею сохранить равновесие, то в один прекрасный день могу стать новым мистером Скапелло. Зарплата моя повышалась на восемь долларов, что было на пять долларов больше, чем получал в той же должности мистер Скапелло много лет назад. Пожав мне руку, мистер Скапелло отправился на второй этаж по мраморной лестнице, и зад его оттопыривал полы пиджака так, словно на мистера Скапелло надели обруч. Только он ушел, как я вдруг учуял запах мяты и, подняв глаза, увидел перед собой старика с отвислыми щеками и испещренным кровеносными сосудами носом.
- Здравствуйте, молодой человек, - приветливо сказал он. - Книгу уже вернули?
- Какую именно?
- Альбом Гогена. Я проходил мимо и решил справиться. Вы обещали известить меня открыткой, но я ее пока не получал. А прошло уже две недели.
- Нет, не вернули еще, - сказал я. Мистер Скапелло, остановившись на середине лестницы, обернулся и посмотрел вниз, словно забыл мне сказать о чем-то. - Послушайте, - сказал я старику, - ее вернут со дня на день.
Произнес я эту фразу с решительностью, которая граничила с грубостью, и не на шутку перепугался, сообразив, что сейчас произойдет: старик начнет возмущаться, мистер Скапелло спустится вниз, потом поднимется в третью секцию, обнаружит книгу, устроит мне нагоняй, начнет рассыпаться в извинениях перед стариком и продвинет на место мисс Уинни не меня, а Джона Макки.
Я поспешно повернулся к старику:
- Оставьте, пожалуйста, ваш телефон, и я постараюсь связаться с вами сегодня же...
Но моя попытка выказать участие и почтение запоздала: старик начал бурчать про обнаглевших чинуш и что-то бормотать про письмо мэру и про сопливых мальчишек, но, слава Богу, ретировался за секунду до того, как мистер Скапелло, вернувшись к моей стойке, напомнил, что все сотрудники скидываются на подарок для мисс Уинни и что если я надумаю присоединиться, то полдоллара могу занести в течение дня.
После ланча объявился негритенок. Он уже прошмыгнул мимо стойки к лестнице, когда я окликнул его:
Подойди-ка сюда, - сказал я. - Ты куда направляешься?
- Туда, где искусы.
- А что ты там читаешь?
- Книжку этого... мистера Гогена. Послушайте, я не делаю ничего плохого. Не рисую на ней ничего, не пишу... Можете проверить.
- Я знаю, что ты не делаешь ничего плохого. Слушай, если тебе так нравится этот альбом, то почему бы тебе не взять его на дом? У тебя есть читательский билет?
- Нет, сэр. Я ничего не брал, честное слово.
- Да нет же! Ты не понял. Читательский билет - это документ, который позволяет читателю забирать книги на дом. Если у тебя есть читательский билет, то тебе не придется ходить сюда каждый день. Ты в школу ходишь?
- Да, сэр. Школа на Миллер-стрит. Но сейчас лето, и у нас каникулы. Я не прогуливаю, честное слово. Я не должен быть в школе.
- Знаю. Послушай: поскольку ты школьник, то можешь завести себе читательский билет. И возьмешь книгу домой.
- Зачем вы уговариваете меня забрать ее домой? Там ее кто-нибудь испортит.
- Ну... ты можешь спрятать ее... запереть в ящике стола...
- Скажите, - спросил мальчишка, украдкой поглядывая на меня, - почему вы не разрешаете мне приходить сюда?
- Я этого не говорил.
- Мне нравится здесь. Я люблю лестницу.
- Я тоже. Но дело в том, что однажды твою книжку могут забрать другие читатели.
Он улыбнулся:
- Не волнуйтесь. Пока ведь ее никто не забрал? - И мальчуган помчался вверх по лестнице.
Ну и запарился я в тот день! Когда я уходил с работы, рубашка буквально прилипла к спине, хотя было совсем не жарко. Сев в машину, я раскрыл чемодан, забрался на заднее сиденье и, согнувшись в три погибели, переоделся в чистую рубашку, чтобы при въезде в Шорт-Хиллз походить на человека, который решил заехать к себе домой во время перерыва. Я влился в поток на Вашингтон-стрит, но никак не мог занять себя мыслями об отпуске; более того, я не мог сосредоточиться и на дороге: резко брал с места, заезжал на "зебру", задерживал движение перед светофором, раздражая и водителей, и пешеходов. Заботило меня только одно: что, если этот брыластый старик заявится в библиотеку, пока меня там не будет, и заберет любимую книгу негритенка? Меня наверняка отстранят от новой должности, да и от старой тоже. Господи, так что же я нервничаю? Я ведь не собираюсь проторчать в библиотеке всю жизнь?!
5
- Рон женится! - встретила меня радостным визгом на пороге Джулия. - Рон женится!
- Прямо сейчас? - спросил я.
- В День Труда! Он женится на Гарриет, он женится на Гарриет, - гнусаво принялась распевать она на мотив ритмичной песенки, под которую девчонки прыгают через скакалку. - Я буду свояченицей!
- Привет! - показалась Бренда. - Я скоро буду свояченицей.
- Я уже знаю. Когда это он умудрился?
- Рон объявил нам о свадьбе сегодня за обедом. Он разговаривал с ней вчера вечером по телефону целых сорок минут. Гарриет прилетает на следующей неделе. Свадьба будет грандиозной. Родители прямо порхают по дому: они должны все приготовить за два дня. Да, и еще - папа берет Рона в свой бизнес. Для начала он положил ему двести долларов в неделю, а там уж все зависит от самого Рона. Испытательный срок продлится до октября.
- А мне казалось, что Рон хочет стать учителем физкультуры...
- Хотел. Но сейчас у него появятся новые обязанности...
За обедом Рон раскрыл, в чем будут заключаться эти обязанности, и обрисовал свои планы на будущее:
- Мы хотим обзавестись ребенком, - сказал он, к вящему удовольствию миссис Патимкин, - и когда ему исполнится полгода, я выложу перед ним в ряд баскетбольный, футбольный и бейсбольный мячи. А потом посмотрю, какой мяч он выберет - и мы полностью сконцентрируемся на этом виде спорта.
- А если ему не понравится ни один из мячей? - спросила Бренда.
- Не смешите меня, юная леди! - осадила дочку миссис Патимкин.
- А я буду тетей! - пропела Джулия и показала Бренде язык.
- Когда приезжает Гарриет? - спросил мистер Патимкин, еле выговорив фразу, поскольку рот его был набит картошкой.
- Через неделю - если отсчитывать со вчерашнего дня.
- Можно, она будет спать в моей комнате? - завопила Джулия. - Можно?
- Нет, она будет спать в комнате для гос... - начала было миссис Патимкин, но тут вспомнила про мое существование и, бросив на меня испепеляющий косой взгляд своих лиловых глаз, изменила свое решение: - Конечно, можно.
- В этот раз я действительно ел как птичка. После обеда мой чемодан отнесли - вернее, я сам его отнес - в комнату для гостей, которая располагалась на втором этаже как раз напротив комнаты Рона - рядом с комнатой Бренды. Она вызвалась показать мне дорогу.
- Лучше покажи мне твою кровать, Брен, - сказал я.
- Потом, - сказала она.
- Мы можем? Там, наверху?..
- Думаю, что да, - сказала Бренда. - Рон спит как убитый.
- А я смогу остаться у тебя на всю ночь?
- Не знаю.
- Мы заведем будильник, и я с утра пораньше вернусь в свою комнату.
- Будильник всех разбудит.
- Ну, тогда я проснусь без будильника. Я это умею, честное слово!
- Я, пожалуй, пойду. Мне не следует задерживаться в твоей комнате, - сказала Бренда. - А то с мамой случится истерика. Похоже, она нервничает из-за твоего приезда.
- Да я и сам нервничаю. Я же твоих почти не знаю. Ты считаешь, что это действительно удобно, если я задержусь на целую неделю?
- Неделю?! Да после приезда Гарриет здесь начнется такой кавардак, что ты можешь оставаться хоть на два месяца.
- Серьезно?
- Да.
- А ты этого хочешь?
- Да, - ответила Бренда и спустилась на первый этаж, чтобы миссис Патимкин осталась в сознании.
Я распаковал чемодан и принялся раскладывать вещи по полкам платяного шкафа, который был совершенно пуст - если не считать пару чехлов для платья да непонятно как попавший сюда ученический дневник. Занятие мое прервал Рон. Шаги его послышались на лестнице, и через секунду он заглянул в мою комнату:
- Привет! - поздоровался он.
- Поздравляю! - отозвался я, не сообразив, что любое торжественное приветствие неизменно повлечет за собой рукопожатие; Рон, позабыв о том, зачем направлялся к себе, вошел в мою комнату.
- Спасибо, - пожал он мне руку. - Спасибо.
Потом он уселся на мою кровать и стал наблюдать за тем, как я раскладываю свои вещи. У меня было две рубашки: ту, на которой красовалась эмблема братьев Брукс, я разложил на кровати, а вторую, с лейблом "Эрроуз", запихнул в шкаф. Рон сидел, почесывая руку, и улыбался. Его молчание заставляло меня нервничать.
- Да... - сказал я и брякнул неопределенно: - Это что-то!
Рон кивнул. Я так и не понял, с чем он соглашался.
- Как ты себя ощущаешь? - решил я еще раз нарушить молчание после очередной паузы.
- Уже лучше. Это Феррари мне по руке саданул, когда я боролся с ним под щитом.
- Вот как... Понятно, - сказал я. - А как ты себя ощущаешь перед свадьбой?
- Да нормально...
Я прислонился к комоду и принялся считать стежки на ковре.
Рон наконец отважился произнести целую фразу.
- Ты в музыке разбираешься? - спросил он.
- Немного, - ответил я.
- Если хочешь, то можешь послушать мои пластинки.
- Спасибо, Рон. Я и не знал, что ты интересуешься музыкой.
- Еще как! У меня есть все пластинки Андре Костеланеца. Тебе Мантовани нравится? У меня все его диски есть. Мне нравятся, знаешь, полуклассические вещи. Если хочешь, дам тебе послушать "Коламбус"... - Рон исчерпал свой словарный запас, потряс мне на прощанье руку и ушел.
Снизу доносилось пение Джулии:
- А я буду те-о-отей!
И голос миссис Патимкин:
- Нет, милая, ты будешь свояченицей. Так и пой.
Но Джулия продолжала гнуть свое:
- Я буду тетей! Я-а буду те-о-тей!
Потом я услышал, как к ней присоединилась Бренда:
- Мы-ы будем тетями!
Сестры заголосили дуэтом, и миссис Патимкин, не выдержав, стала призывать на помощь мужа:
- Ты можешь заставить ее не поощрять Джулию?!
И дуэт вскоре затих.
А потом вновь вступила миссис Патимкин. Слов я не разобрал, но расслышал, как Бренда что-то сказала ей в ответ. Голоса их становились все громче, и вскоре я слышал их беседу вполне отчетливо:
-И в такой момент набивать мне дом своими друзьями?! - кричала миссис Патимкин.
- Но я спрашивала у тебя разрешения, мама.
- Ты у отца спрашивала, а не у меня. А надо было сначала спросить у меня. Твой отец не представляет, сколько работы мне добавляется...
- Господи, мама! Можно подумать, что у нас нет Карлоты и Дженни!
- Карлота и Дженни не в состоянии делать все на свете! У нас тут не Армия Спасения!
- Что, черт подери, это значит?!
- Следи за своим языком, юная леди! Чертыхаться можешь со своими дружками из колледжа!
- Прекрати, мама!
- И не смей повышать на меня голос! Когда ты в последний раз пошевелила хоть пальцем, чтобы помочь по хозяйству?
- Я здесь не рабыня... Я твоя дочь!
- Тебе бы следовало знать, что значит вести домашнее хозяйство!
- Зачем? - спросила Бренда.
- Зачем?! - возмутилась миссис Патимкин. - Да по тому, что ты разленилась. Ты считаешь, что весь мир тебе обязан...
- Кто это тебе сказал?
- Ты должна сама зарабатывать себе хотя бы на одежду!
- Зачем?! Господи Боже мой! Мама, папа ведь зарабатывает кучу денег! На что тебе жаловаться?!
- Когда ты в последний раз мыла посуду?
- О, Боже! - рассердилась Бренда. - Посуду моет Карлота!
- И не надо поминать всуе Господа!
- Мама... - заплакала вдруг Бренда. - Ну почему ты такая?..
- Нечего тут рыдать, - сказала миссис Патимкин. - Иди поплачь перед своими дружками...
- Мои дружки... - всхлипывала Бренда. - Почему ты орешь только на меня?.. Почему все ко мне так жестоки?!
Из коридора доносились звуки тысяч скрипок. Андре Костеланец пел "Ночь и день". Дверь в комнату Рона была открыта, и мне было видно, как он лежит на кровати, растянувшись во весь свой гигантский рост, и подпевает пластинке. Слова были те же, что у Костеланеца, но мелодию, которую напевал Рон, я не узнал. Минуту спустя Рон снял телефонную трубку и попросил соединить его с Милуоки. Пока телефонистка набирала нужный номер, Рон повернулся на живот и врубил проигрыватель на полную мощность, чтобы песню услышали за полторы тысячи километров к западу.
Внизу веселилась Джулия:
- Ха-ха, Бренда плачет! Ха-ха, Бренда плачет.
Потом послышался топот шагов Бренды. Она бежала вверх по лестнице.
- Ничего, настанет и твой день, маленькая дрянь! - крикнула она в сердцах Джулии.
- Бренда! - завопила миссис Патимкин.
- Мама! - расплакалась Джулия. - Бренда обзывается!
- Что тут происходит?! - орал мистер Патимкин.
- Вы меня звали, миссис П.? - громко интересовалась Карлота.
- Привет, Гарриет! - кричал в телефонную трубку Рон. - Я им уже сообщил...
Я уселся на свою рубашку от братьев Брукс и громко произнес свое собственное имя.
- Будь она проклята! - ругалась Бренда, меряя шагами мою комнату.
- Брен, может, мне лучше уехать?..
- Тс-с-с... - она подошла к двери и прислушалась. - Кажется, они собираются в гости. Слава Богу!
- Бренда...
- Тс-с-с... Ушли.
- И Джулия тоже?
- Да, - сказала Бренда. - Ты не заметил - Рон у себя? У него дверь заперта.
- Нет, он куда-то ушел.
- Здесь невозможно услышать, как они передвигаются по дому. У нас все крадутся... В тапочках... Ох, Нейл!
- Брен, я говорю, может, мне завтра уехать?..
- Да она не из-за тебя сердится.
- Но я только все усугубляю...
- Она сердится на Рона. Его женитьба приводит маму в бешенство. Да и меня тоже. Теперь, когда тут появится милая-милая Гарриет, обо мне вообще забудут.
- Ну и хорошо. Разве нет?
- Бренда подошла к окну и выглянула на улицу. За окном было темно и холодно. Деревья гнулись под ветром, листва трепыхалась, словно развешенное для сушки белье. Все вокруг напоминало о том, что близится сентябрь, и я впервые сообразил, что Бренда уже совсем скоро уедет в колледж.
- Раз нет? - повторил я свой вопрос, но она меня не услышала.
Отвернувшись от окна, она пересекла комнату, подошла к дверце в дальней стене, распахнула ее и подозвала меня:
- Иди сюда.
- А я думал, там чулан, - сказал я.
Бренда закрыла за нами дверь, и мы углубились в темное пространство. Слышно было, как погромыхивает под порывами ветра крыша.
- Что здесь? - спросил я.
- Деньги.
Бренда щелкнула выключателем, и в тусклом свете шестидесятиваттной лампочки я разглядел, что помещение набито старой мебелью - два кресла с засаленными подголовниками, продавленная софа, карточный столик, два стула с ободранной обивкой, облупившееся зеркало, лампы без абажуров, абажуры без ламп, кофейный столик с треснувшей стеклянной столешницей и целый ворох свернутых штор.
- Что это? - спросил я.
- Кладовка. Наша старая мебель.
- Сколько же ей лет?
- Много. Она стояла у нас еще в Ньюарке, - ответила Бренда. - Иди сюда.
Она встала на четвереньки перед софой и, приподняв сиденье, начала вглядываться в чрево дивана.
- Бренда, что ты делаешь, черт побери? Ты же перепачкаешься!
- Их здесь нет.
- Кого?
- Денег. Я же говорила тебе.
Я уселся в кресло, подняв тучи пыли. Начался дождь. Из вентиляционного люка в дальнем конце кладовки потянуло осенней сыростью. Бренда встала с пола и уселась на софу. Ее колени и бермуды перепачкались в пыли, а когда она откинула волосы со лба, то черный след остался и над бровями. Посреди этого беспорядка и грязи я вдруг живо представил себе, как мы выглядим среди этой грязи и беспорядка: мы походили на молодую семейную пару, въехавшую в новую квартиру; в голову вдруг пришли мысли о необходимости иметь мебель, средства, вообще мысли о будущем - и единственной приятной вещью в этой ситуации был свежий воздух, проникавший с улицы. Он напоминал нам о том, что мы еще живы, но увы - ветер не мог служить нам пищей насущной.
- Что за деньги? - спросил я.
- Стодолларовые купюры... - Бренда тяжело вздохнула: - Когда я была совсем маленькой, и мы только что переехали сюда из Ньюарка, папа привел меня в эту комнату и сказал, что если с ним что-нибудь, случится, то я. смогу воспользоваться деньгами, которые он отложил специально для меня. Он сказал, что это мои деньги и попросил не говорить об этом никому. Ни Рону, ни маме.
- И сколько было денег?
- Три стодолларовые купюры. Я никогда раньше не видела таких денег. Мне было лет девять - не больше, чем сейчас Джулии. Я тогда думала, что мы не задержимся в этом доме больше месяца. Помню, как я, дождавшись, когда в доме не оставалось никого, кроме Карлоты, забиралась сюда и лезла под диван, чтобы убедиться, что деньги на месте. Я делала это раз в неделю. И деньги всякий раз были целы. А папа ни разу больше про них не вспоминал. Ни разу.
- Где же они? Может, их кто-то украл?
- Не знаю, Нейл. Думаю, папа забрал их назад.
- Почему ты не сообщила ему о пропаже? Может быть, Карлота...
- Я не знала о том, что они пропали, до сегодняшнего дня, - сказала Бренда. - Я сюда очень давно не поднималась. Я вообще о них забыла, честно говоря. Или, может быть, просто не вспоминала о деньгах. То есть, я хочу сказать, что у меня всегда было достаточно денег, и эти триста долларов мне были просто ни к чему. Наверное, в один прекрасный день он понял, что его деньги мне не понадобятся.
Бренда подошла к узкому, запыленному окну и пальцем вывела на нем свои инициалы.
- А зачем они понадобились тебе сейчас?
- Не знаю... - ответила она, и, подойдя к выключателю, вырубила свет.
Я остался сидеть в кресле. Бренда в своих облегающих шортах и майке казалась в наступившем полумраке обнаженной. А потом я заметил, что у нее вздрагивают плечи.
- Я хотела разыскать эти деньги, разорвать их на мелкие кусочки и запихнуть эти обрывки в мамин кошелек! Клянусь, я сделала бы это, если бы нашла эти треклятые деньги.
- Я бы тебе не разрешил, Брен.
- Не разрешил бы?!
- Нет.
- Возьми меня, Нейл. Прямо сейчас.
- Где?
- Ну же! Здесь. На этой грязной-грязной софе.
И я повиновался.