- Ладно, черт с тобой, говори концовку.
Смолькова растерянно глядела на них, слушала, не очень понимая, потом махнула рукой и, подхватив с дивана сумочку, заторопилась догонять Ручьева. Куда он теперь побежал, этот несчастный мучитель?…
XIII
Столпившиеся в приемной директора и в коридоре комбинатской конторы люди думали о том же: где теперь бегает несчастный директор, удастся ли ему добыть печать и скоро ли разрешатся их неотложные дела.
Было жарко и душно, как перед дождем.
Чайкин стоял у раскрытого окна своего временного кабинета и проветривал перевязанную голову, его горюющая Нина сидела, подперев рукой щеку, у стола без дела.
- Полила бы пол, дышать легче станет, - сказал Чайкин.
- Через минуту высохнет. И что это духота такая нынче…
- Вчера лучше, что ли, было?
- Ага. Вчера только до обеда тосковали, а потом радовались, нынешнего дня ждали.
- Да. И таким он славным казался, завтрашний-нынешний день, таким счастливым, нашим… Где же он бегает столько, наш Толян?
- Он найдет где. И что вы, мужики, беспокойные какие?
- Завод у нас другой, Нинуся. Женская природа заведена по лунному календарю, а наша - по солнечному.
- Когда же вас переводят на солнечный, после рождения?
- В день зачатия. Уже с этого момента мы живем по-своему. Оттого у беременных и лицо портится, и прихотничают они, и тошнит их, и беспокоятся без причины… Скоро сама узнаешь.
- Скорее бы. - Нина поднялась, взяла графин со стола и, придерживая его под дно, стала плескать на пол. Полив в кабинете, вышла в приемную, где сидели на стульях у стен, стояли у окна, отирались возле стола померкшей Дуси осовелые от жары и безделья посетители. Они давно уже израсходовали основной боезапас эмоций и сейчас вяло переговаривались, чтобы скоротать время. Из приоткрытой директорской двери, будто из дальней дали, слышался невнятно тенорок Взаимнообоюднова - он читал третью, если не четвертую, лекцию.
- Поет себе, заливается соловьем, - сказал Чернов и нечаянно заложил основы клички Взаимнообоюднова.
- А чего ему не петь, - откликнулся Федька Черт. - Чай, не бесплатно, как мы. Поорали тут и сиди жди, когда он заявится, новый директор.
- Да-а, хорошо бы сейчас стопочку!.. - мечтательно вздохнул Иван Рыжих. - У меня Марья сына принесла, за него бы.
- Кому чего, а шелудивому баня, - сказала от окна Вера Куржак. - Тут платье в ателье не выкуплено, подарок на свадьбу надо припасти… Андрей, хватит чадить, брось папироску!
Куржак выбросил папиросу в раскрытое окно и направился к двери.
- Я на пристань, Вера. Или баржу задержу, или украду мясорубки, хватит ждать!
- Беги, - разрешила Вера.
- У кого свадьба-то? - спросил ее Чернов.
- А вот у Нины с Чайкиным.
- Еще - неизвестно, понимаешь, - сказал от директорской двери Башмаков. - Нынче он жених, а завтра - извини-подвинься. Из банка с перевязанной головой явился, деятель!
- Это же несчастный случай, папа, - заступилась за Чайкина Нина. - Этот Рогов-Запыряев…
- Не вали на других, понимаешь. Печать вам тоже Рогов-Запыряев потерял? А вчера, понимаешь, плясали от радости, все ладони отхлопали за Ручьева. Не так еще попляшете, понимаешь. Печать - это вам не шуточки.
- Не в печати дело, Гидалий Диевич, - сказала Дуся. - Если бы на комбинате был настоящий порядок, Анатолий Семенович справился бы.
- Если бы да кабы! А зачем его поставили, понимаешь? Его и поставили наводить настоящий порядок, а не печати терять. Ты, Евдокия Петровна, молодая еще…
- Не зовите меня так, сколько раз просила!
- Зову как положено, понимаешь, а Ручьева своего не защищай. Я, извини-подвинься, морально настойчивый, меня не собьешь никакой штурмовщиной в конце месяца. Слабаки, понимаешь, испугались трудностей и хотят что-то доказать. А зачем доказывать, когда известно, что все люди - иждивенцы и ни один лично не станет отвечать за общее казенное дело. Отвечают начальники.
От порога встал Сеня Хромкин, сидевший прямо на полу, решительно возразил:
- Неправильно говорите. За результат конечности жизни отвечаем мы все, и передовики и несознательные отстающие труженики. Начальство же пишет о том доклады и отвечает перед другим начальством, но наше счастье не в докладах и прениях, а в примерном труде на благо нравоучительности хмелевского народа. Вот в чем истина.
- Истина, понимаешь, в правде, - изрек Башмаков.
- Опять неправильно! - Сеня, волнуясь, пригладил широкой пятерней легкие светлые волосы. - Истина и правда - не одно и то же, потому как правда служит нынешнему дню, а истина дается на все времена продолжительности, независимо от выполнения и невыполнения.
- Ерунда, понимаешь. Ежедневно истины нет, а всегда есть - глупость! Если каждый день есть правда, то в конце жизни, извини-подвинься, соберется так много правды, что она станет большой истинной правдой!
- Неправильно! - воскликнул Сеня, но окружающие неожиданно поддержали Башмакова: его рассуждение показалось им убедительней, прочнее.
- Ты вот споришь, Сеня, - сказал Чернов, - а сам банковскому Запыряеву машину сделал - людей калечить.
- Не для того же я делал!
- Для того или нет, а калечит.
- Точно, - сказал Черт. - Ты ему сделал, а он денег не дает рабочему человеку. Я правду говорю, я в кулак шептать не люблю. Скажи, Ваньк?
Иван Рыжих кивнул огненно-рыжей головой:
- Истинная правда. Я тут сижу без дела, а моя Маруся в больнице лежит, ждет мужа с гостинцами. А какие гостинцы, когда на кружку пива нет.
- Опять вы за свое, - проворчала Вера с досадой. - Ненормальные, что ли, забот нет больше?
- Сама ты ненормальная. Скажи, Ваньк?… Муравьи вон всегда пьяные, а работают с утра до ночи. Не веришь?… А ты сунь прутик в муравейник, враз облепят и оставят капельки спирта. Ихнего, муравьиного. Я сам лизал, знаю. Скажи, Ваньк?
- Ну!
- А чего вы тут, а не на реке? - спросил Чернов.
- На время нереста запсотили. Навроде ссылки. А то, говорят, браконьерить станете, природе урон нанесете, прискорбие. А когда наш завод свою гадость льет и рыба вверх брюхом плавает, это не прискорбие! Я правду говорю, я в кулак шептать не люблю…
Сеня покачал соломенной головой на это международное недоумение и опять сел у порога на пол.
- Оно, конечно, может, и так, - сказал Чернов, разглаживая усы, - но если хорошенько подумать, то, и не эдак. Заводской тот директор тоже ведь браконьер, а если он браконьер, то неужто его подлые дела для вас - как разрешенье браконьерить? А если, на вас глядючи, другие начнут, за другими третьи… Нет, Федька, чужой подлостью свою не прикроешь.
- Да какая подлость, Кириллыч, когда правду говорю! Он реку отравляет, а мне, может, пуд рыбы с икоркой всего-то и надо.
- Тебе пуд, Ваньке пуд, Митьке - полтора, и, глядишь, нереститься некому, всю выловили. Вас на реке-то вон сколько развелось, сетки у вас по пятьдесят сажен…
Из кабинета вышел Чайкин с перебинтованной головой, сел рядом с Верой на подоконник.
- Правильно, Кириллыч, - сказал он. - О себе больще беспокоимся, а коснись до общего - пусть начальство отвечает. Вот и получается: Ручьев бегает, а мы сидим ждем.
- Что же мы, все должны бегать? - удивился Черт.
- Не бегать, а побольше за комбинатские дела беспокоиться, тогда и директор не запарится, не будет бегать за всех.
- Он за себя бегает, понимаешь, за свою дурость, и ты, Чайкин, рукой на меня не маши. Ты, извини-подвинься, тоже виноват. Мы и без Ручьева выдали бы зарплату, не нынче, так завтра, понимаешь, а с Ручьевым не дадите. Печать - это печать, понимаешь.
- Оно, конечно, так, - поддержал Чернов. - Новый начальник, может, и хороший, а все же непривычный, делов своих как надо не знает, все для него внове, а старый…
- Нам что ни поп - все батюшка, - сказал Иван Рыжих.
- Вот-вот, потому и сидим тут без дела.
- Не поэтому, Чайкин, - сказала из своего угла Серебрянская. Прежде она кричала звонче всех, а когда Ручьев убежал, спокойно села, достала из сумочки книжку и отключилась. На Чайкина она откликнулась только потому, что он интересовал ее как потенциальный жених. Нину она не считала соперницей и не верила, что их брак состоится. Тут она смыкалась с Башмаковым. - Ты перекладываешь грехи своего директора на нас. А я, Чайкин, никогда не тратила столько времени, чтобы заверить путевку. Гидалий Диевич делал это за две минуты. В установленное время, разумеется.
- С четырнадцати до пятнадцати ноль-ноль, понимаешь.
В приемную заглянул растрепанный Витяй Шату; нов, окликнул Чернова:
- Дядь Вань, спишь? Сколько будем ждать - протухнет мясо. Позвони Мытарину в совхоз.
- Звонил уж, тебя не спрашивал, - сказал Чернов. - В райкоме он, на заседанье на каком-то.
- А мне что делать? Я уж всех девок на комбинате перецеловал, одна Дуська осталась. Дусь, выдь ко мне, лапушка!
Дуся презрительно отвернулась:
- Свою Ветрову выманивай да Пуговкину, юбочник!
- Ах, ах, какие мы ревнивые!
- Больно ты мне нужен!
- Не приставай, Витька, иди к машине, - сказал Чернов. - С полчасика еще подождем, не придет - уедем. Охо-хо-хо, самое трудное дело - ждать.
- Нет, дядь Вань, самое трудное - говорить "будь здоров" при чихании начальника: скажешь - подхалим, не скажешь - невежа. Так, Чайкин?
- Почти, - улыбнулся Чайкин. - Особенно неловко чихать лежа: голова вздергивается. И высоко, если пустая.
На Дусином столе зазвонил междугородный телефон, сам товарищ Дерябин спрашивал директора. Дуся закрыла трубку ладонью и, вытянув шею, подалась к Чайкину: что ответить?
- Скажи, на бюро райкома, - зашептал тот. - Через час, мол, должен вернуться.
- Новое название комбината спрашивает.
- У Ручьева, скажи. Сам, мол, передаст…
А посетители комментировали:
- Куда же Ручьеву теперь, как не к начальству: свой своего завсегда выручит.
- Как сказать. Оно, начальство-то, тоже крепость любит, а если некрепко, и подумает: а годится ли эта дощечка на балалайку? Может, выбросить?…
XIV
Ручьев встретил в переулке бородатого священника отца Василия. И говорили они в самом деле о названии комбината. В спешке он столкнулся с ним носом к носу, извинился, а отец Василий спросил:
- О чем закручинился, молодой человек?
- О названии своего комбината, - сказал Ручьев, часто дыша. - Не знаю названия, батюшка. Не подскажете ли? Вот так надо! - И чиркнул рукой по горлу.
Отец Василий, в мирской легкой одежде - брюках и рубашке с коротким рукавом, в сандалиях, - невольно улыбнулся. Он слышал, что директором пищекомбината назначен комсомольский секретарь Ручьев, знал прежнего директора Башмакова, упорного, забористого в казенном словолюбии человека, которого давно надо было сократить, и вот, стало быть, его сократили, а молодого поставили. Но неужто молодой Ручьев не знает такой малости, как название своего комбината? А по виду трезвый, только замученный и глаза горят, как у тронутого разумом.
- Новое название велели придумать, - разъяснил Ручьев, видя недоумение священника. - Сам начальник управления приказал. Лично.
Отец Василий склонил седую косматую голову, стал думать. Если лично начальник, надо думать.
- Скорее, батюшка, тороплюсь.
Отец Василий покивал, поднял на него умные глаза:
- Хорошо название "Слава богу!", но вам, неверующим, думаю, не подойдет. Можно - "Сытная пища", но это хуже, это - мирское.
- Плохо, - махнул рукой Ручьев и, хромая, побежал дальше.
- "Румяные щеки"! - крикнул поп вдогонку. Ручьев не оглянулся.
В райкоме его встретили с веселой сердечностью. Как раз начался перерыв, все члены бюро и приглашенные курили в коридоре, и появление Ручьева сразу было замечено.
- Привет и горячие поздравления, коллега! - Громадный Мытарин сгреб его за плечи, потряс и подтолкнул к Заботкину.
Этот сразу захлопотал о своем:
- Ну как с деньгами? Выдали получку, нет?… Что же ты, разбойник, делаешь? Мы же план по выручке завалим!
Но Заботкина ловко оттер редактор Колокольцев:
- Был у моих ребят? Материал в завтрашний номер им вот так надо. Интервью хотели дать, а по Башмакову - фельетон. Утром они бегали к тебе, да что-то неудачно. Ты почему не стал с ними разговаривать, загордился?…
Межов заметил, что новоиспеченный директор не в себе, взял его под руку, повел в кабинет Балагурова, участливо спрашивая:
- Что стряслось, Толя? На тебе лица нет, хромаешь, перевязанный… И на бюро опоздал…
- Да печать все, замучился…
- Печать? Какая печать, местная?
- Местная. Наша. Съели. - Ручьеву было неловко, и он отводил виноватый взгляд.
- Ты что-то путаешь. Газета ведь еще не вышла, какая же печать? Ну проходи, проходи. - Он пропустил его вперед, закрыл за собой двойные двери кабинета.
Балагуров сидел в переднем углу за столом и, потный, бритоголовый, с расстегнутым воротником сорочки, кричал в телефонную трубку:
- Ты мне плакаться брось, ты скажи прямо: сдашь завтра мясо или не сдашь?… Осенью за второе полугодие повезешь, а план первого кто будет выполнять?… Всем трудно. - Он заметил Ручьева, подмигнул ему. - Вот ко мне зашел новый директор пищекомбината Ручьев… Да, да, Башмакова сняли как необеспечившего, а Ручьев вот передо мной, и сразу видно, что воюет: одна рука уже забинтована… Вот-вот, и ты воюй за план… Торопись, четыре дня осталось. Желаю успехов. - Положив трубку рядом с телефоном, чтобы больше не отвлекали, встал: - Проходи, Толя, рассказывай, как дела. Развалил башмаковский "порядок"?
Загнанный Ручьев с мятым пиджаком через руку торопливо прошел к столу, присел на стул и с вопросительной опасливостью посмотрел на Балагурова. Озадаченный Межов сел рядом.
- Печать… комбинатская… нечаянно… - Ручьев чуть не плакал.
Куда делось его удалое, честное лицо, его веселость, стремительная легкость и готовность лететь в будущее? Неужели эта легкость была только от неведения, малого опыта, молодости? Неужели готовность не обеспечивалась характером и деловым балагуровским воспитанием, пусть непродолжительным? Это же был превосходный комсомольский секретарь, смелый, мобильный, постоянно активный. Что же сегодня произошло?
- Что произошло, Толя? - спросил Балагуров. - О какой печати хлопочешь, о стенной?
- Нет, о настоящей. Резиночка такая, кругленькая. - Он показал, соединив большой и указательный пальцы в кольцо. - Бумаги заверяют.
- Не понимаю.
- Без ручки была. Башмаков такую передал. Вот я и съел.
- Съел в прямом смысле? Скушал?
- Скушал. - Ручьев в отчаянии показал синеватый, уже выцветающий язык. - Случайно, Иван Никитич, нечаянно. В кармане лежала, рядом с колбасными кружочками… Не завтракал я, не успел. А тут звонят, ходят, бумагами завалили… Теперь все встало, денег не дали, мясорубки пошли в металлолом…
Межов невольно улыбнулся, а смешливый Балагуров откинулся на спинку кресла и, дрожа всем телом, красный, залился-зазвенел в неудержимом хохоте. Он всегда умел быть непосредственным и веселым. На этот его смех в дверь заглянул жадный до всякого веселья Мытарин, но Балагуров сразу спохватился, замолк и замахал рукой, запрещая ему входить. Мытарин недовольно убрался и прикрыл за собой дверь.
- Что же ты наделал, Толя? - Балагуров достал платок и вытер вспотевшее лицо и гладкую, блестящую голову. - Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
- Понимаю, Иван Никитич. - Ручьев с трудом поднял повинную голову и опасливо посмотрел на своего наставника. Тот был серьезен, тревожен.
- Не понимаешь, Толя. Это же смех на всю Хмелевку, а узнают - на всю область, на всю нашу Россию! Это посмешище, Толя, позор, и не только тебе, но и всем нам. А сколько будет сплетен, разудалых упражнений всяких фельетонистов, сатириков! Нашито, наверно, уже пронюхали, строчат?… Чего молчишь? Были у тебя эти новенькие газетчики Мухин и Комаровский?
- Были, Иван Никитич. И я у них был. Объявление хотел дать, а они не взяли. Документ, говорят, нужен о съедении. Фельетон, говорят, дадим с удовольствием, а объявление без документа - нет.
- Вот-вот, они такие. Эх, Толя Толя!.. А я надеялся, что ты утрешь нос Башмакову, мечтал увидеть, как черт в церкви плачет. Что вот теперь делать?
- Надо позвать Колокольцева, - сказал Межов, - пусть пресечет эту затею с фельетоном. А объявление дать простое: "Утерянную печать Хмелевского пищекомбината считать недействительной". Сейчас я его позову.
Межов вышел и вскоре вернулся с быстрым, вожделенно потирающим руки Колокольцевым, который тоже слышал звонкий смех Балагурова, легко сопоставил его с вероятным проколом Ручьева (очень уж расстроенный вид имел молодой директор) и понял, что для газеты есть интересный материал.
Балагуров был серьезен и краток:
- Утеряна печать пищекомбината, дайте в своей газете объявление. Журналисты затевают фельетон - останови.
- Фельетон? - насторожился Колокольцев. - Разве тут есть материал для фельетона?
- К сожалению. Обстоятельства утери несколько курьезны: Ручьев нечаянно съел печать.
Редактор прыснул и, увидев строгое лицо Балагурова, зажал рот рукой. Успокоившись, сказал:
- Бывает. А объявление, Иван Никитич, зашлем сегодня же в набор. Только пусть заявит в милицию и сходит к врачу. Вдруг ее можно еще достать.
- Был я в милиции, - сказал Ручьев.
- Тогда сходи к врачу, а потом, если ничего не выйдет, к нам. Я сейчас позвоню в редакцию. Разрешите, Иван Никитич?
Тут ввалилась потная, как скаковая лошадь, Смолькова, с ходу стала объяснять то Балагурову, то Межову свои мытарства с металлоломом, и Ручьев поспешно выскользнул из кабинета и побежал в больницу.
XV
У кабинета Илиади томилась очередь. Первыми возле двери сидели продавщицы Клавка Маёшкина и Анька Ветрова. Клавка сразу вскочила, заступив Ручьеву путь в кабинет.
- Там женщина? - спросил он, часто дыша.
- Женщина или мужчина, а очередь одна. Вон с того краю.
- Я с работы, Клава.
- А мы откуда? Мы, думаешь, специальный отгул взяли?
- У меня неотложное дело.
- Скажите пожалуйста! Неотложные дела, если хотите знать, бывают только у нас, да и то в роддоме. А-а, бабы?
- Не пускать! - зашумели в очереди. - Мы тут который час припухаем!
- Посидишь, куда денешься. Прием назначил с одиннадцати, а самого нет и нет. Он за санитарного врача сейчас.
- За себя-то не успевает, старый хрен, а берется еще за другого. Мне в магазин еще идти, в булочную… Весь рабочий день бегаешь не знай где.
- Не пускать! Ишь какой красивый явился!
- Да получка у нас сегодня! - крикнул Ручьев досадливо. - Без меня не дадут, а время видите сколько? - Он выкинул руку с часами Клавке под нос.
- Ты мне часами не тычь, - сердито отступила Клавка, - а попроси по-людски: пустите, мол, бабы. Неужто не пустим, когда такое дело. Тут и комбинатские есть, нам с Анькой тоже выручка нужна.
- Еще бы! - подхватила Анька. - Мы и магазин-то не закрыли бы, коли так. Дадут, и мы с премией. Пускай идет.
И когда из кабинета, оправляя ярко-цветастое платье, вышла Феня Цыганка, туда ворвался Ручьев.
- Мне справку, доктор. Побыстрее!
Илиади даже не поднял носа от бумаг, молодая медсестра тоже невозмутимо писала. Как в конторе.