Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт - Александр Фурман 19 стр.


Поздно ночью, когда большинство участников сбора уже срубились и заснули, самые стойкие и ответственные собрались в полупустом актовом зале на что-то вроде открытой конференции, на которой должны были обсуждаться итоги проделанной работы. Фурман весь вечер стоически ждал, получит ли свое продолжение скандал с Машкой, – и вот, дождался. Выглядевший удивительно бодрым Владимир Абрамович Караковский в своем отчетном докладе уделил пару минут неким неназванным людям, которые объявляют себя нашими друзьями и на этом основании грубо вмешиваются в нашу жизнь и критикуют наши традиции и обычаи. В лучшем случае эти люди, сталкиваясь со сложно устроенными вещами и ничего в них не понимая, могут испортить их просто по глупости, а в худшем – злонамеренно пытаются подорвать в наших детях веру в святые для нас ценности. Так или иначе, ничего у них, конечно, не получится. Но если будет надо, мы сможем дать им достойный и сокрушительный отпор. Извините, что задержался на этом вопросе, но мне он представляется очень важным. Теперь о другом…

Из всей московской делегации в зале присутствовали только Фурман и Машка: все остальные уже дрыхли, и даже Наппу, к счастью, не досидел до этого "момента истины". Караковский еще не закончил свой выпад, а Машка уже начала бухтеть что-то возмущенно-насмешливое. Фурман яростным шепотом велел ей заткнуться или уйти – в конце концов, именно за ее бездумную болтовню им и приходится сейчас отдуваться. Это прозвучало непривычно резко (хотя так оно все и было) – Машка даже растерялась. Тут же пожалев ее, Фурман пробормотал какие-то дружеские извинения и оправдания. Она с суровым видом приняла их, но, поборовшись с собой еще несколько минут, сказала, что идет спать. Для Фурмана так было даже легче, потому что он уже принял волнующее решение выступить от имени московской делегации и в дипломатичной форме ответить на прозвучавшие обвинения. Пропустить их означало бы согласиться с этим, откровенно говоря, бредом. Подумаешь, какая-то заезжая девица сдуру кому-то что-то брякнула в коридоре – а на них тут уже целое "дело" завели: "провокация! покушение на наши ценности! дадим сокрушительный отпор!.." Что это такое? Где мы все вообще находимся? И не хватало им еще из-за этой ерунды навсегда рассориться с челябинскими коммунарами! Нет, этот бессмысленный скандал нужно загасить на корню. В конце концов, он только компрометирует коммунаров. Кстати, а ведь Владимир Абрамович наверняка не сам дошел до такой точки кипения… Хотя Наппу и предупреждал, что он ортодокс. Но сначала кто-то должен был рассказать ему об "инциденте" – и, видимо, этот человек так все подал, так расставил акценты, что у многократно битого Караковского возникло ощущение реальной опасности… Кто же это мог быть? И зачем ему понадобилось раздувать из мухи слона? Впрочем, строить догадки было уже бессмысленно – завтра они все равно уезжают в Москву. Важно только то, что такой человек – или такие люди – есть. И именно поэтому теперь следует обращаться не к сидящим в зале, а как бы поверх них – напрямую к Владимиру Абрамовичу, как к высшей и конечной инстанции. Он в школе хозяин, его слово здесь – закон, именно из его уст во всеуслышание прозвучали эти ужасные обвинения, и только он сам может их дезавуировать. Для этого необходимо убедить его, что никаких врагов и провокаторов здесь нет, никто не собирался на него "нападать", – ему это просто почудилось, а на самом деле здесь вообще не о чем говорить. Главное, чтобы он понял, что его реакция была преувеличенной, неадекватной, и чтобы в итоге он в той или иной форме, но публично, при всех подтвердил: вопрос снят, мир с москвичами восстановлен. Для тех, кто его подзуживал, это должно стать ясным и недвусмысленным сигналом.

"Неужели я это смогу? – вдруг удивился Фурман. – С чего это я так расхрабрился? Нагло решаю тут за всех… Ну и ну… А вот смогу! Потому что так надо. И потому что сейчас больше некому это сделать, кроме меня…"

Выбрать подходящий момент оказалось непросто, и он чуть ли не до самого конца заседания продолжал шлифовать в уме свою короткую речь. Когда представителю москвичей наконец дали слово, в зале оставалось всего человек двадцать. Но и это было Фурману на руку – меньше вероятность, что какие-нибудь бессонные ярые защитники местных традиций вдруг решат затеять с ним опасную дискуссию. А его задача – всего лишь благородно поставить точку.

Конечно, все уже плохо соображали, да и о конкретном эпизоде, который послужил причиной грозной отповеди директора, почти никто не знал. Поэтому это очередное выступление с места было воспринято как традиционное гостевое выражение благодарности. И действительно, вначале Фурман высказал твердые и вполне искренние заверения в том, что все члены московской делегации испытывают самое глубокое уважение к легендарной школе № 1, к челябинским коммунарам разных поколений, их давним традициям и уникальному педагогическому опыту. Мы для того сюда и приехали, сказал он, чтобы поучиться у вас, в том числе и вашему отношению к святым для всех нас символам и незыблемым ценностям…

Владимир Абрамович выслушал все эти заверения в лояльности и преданности идеалам с привычной маской расслабленной благосклонности ко всему, что движется. Но никаких проявлений недовольства или недоверия Фурман не заметил. Поэтому, следуя своему плану, он позволил себе продвинуться немного дальше.

– Я вижу, что в этот поздний час в зале остались в основном взрослые люди. Поэтому вряд ли я раскрою для кого-то большой секрет, если скажу, что никто из присутствующих здесь не родился коммунистом.

Это был неожиданный ход, и публика слегка оживилась.

– Впрочем, это относится ко всем людям вообще. Потому что коммунистами не рождаются, коммунистами становятся. И это совсем не просто. Чтобы стать настоящим коммунистом и действительно начать руководствоваться в своей жизни этими великими ценностями, которые требуют от человека предельной самоотверженности, мало вступить в комсомол и даже в партию. До этого нужно внутренне дорасти. И мы, как взрослые люди – тем более работающие с детьми, – хорошо знаем, что это по силам далеко не всем. Поэтому мы считаем, что дети – и не только дети, а просто каждый отдельный человек – должны приходить к этим великим ценностям своим собственным путем, пусть даже в чем-то ошибаясь, а не просто послушно заучивая наизусть и повторяя, когда нужно, "правильные" фразы. Иначе вера в эти правильные ценности ничего не будет стоить, окажется внешней, формальной. А ведь это и есть то, от чего мы все хотели бы уйти в своей педагогической работе. И кому как не нам знать, что юношеские заблуждения, непонимание, даже искреннее неверие – в общем-то естественны и не так страшны, как холодное и расчетливое притворство.

Вот почему для коммунаров всегда был так важен общий круг. Стоя в кругу, каждый видит открытые лица других людей и понимает, что его место среди них не случайно, что они нужны друг другу, несмотря на то что они очень разные.

Спасибо за внимание.

Публика похлопала с неожиданным воодушевлением. Владимир Абрамович одобрительно покивал, но потом бросил на оратора короткий острый взгляд. Возможно, этот взгляд говорил: ну ладно уж, мир, но не забывайте, что вы у меня в гостях…

А никто и не собирался это забывать.

Что ж, атака, кажется, была отбита, и уцелевший боец последнего рубежа с чувством хорошо исполненного – не перед публикой, а просто под небесами – тяжкого долга устало поплелся в свою маленькую смешную казарму, набитую нервно спящими новобранцами…

Наступило серенькое утро. Все еле ползали, посмеиваясь над опухшими лицами друг друга. Да, ощущение – как после Нового года… Праздник закончился.

Дети уже разошлись по домам, и в школе оставались только те, кто должен был заниматься уборкой. Случайные встречные в коридорах понимающе улыбались, как старые знакомые.

Обратно все москвичи решили лететь вместе. Но самолет отправлялся только в девять вечера, и впереди был еще целый день, который нужно было чем-то занять. После полудня явились такие же помятые, но бодрящиеся московские челябинцы и предложили совершить экскурсию по местным достопримечательностям, а потом просто погулять по городу. Уж конечно, это было лучше, чем бессмысленно торчать в опостылевшей всем пионерской…

В школу они вернулись за двадцать минут до отхода автобуса в аэропорт. Остановка была где-то неподалеку, но время уже поджимало, пришлось бежать.

Рядом с автобусом стояла небольшая толпа. Но оказалось, что это свои: коммунары специально пришли проводить гостей. Это было очень приятно, хотя сердитый водитель не дал им допеть в кругу даже одну песню. Что ж, до свиданья, до свиданья! Приезжайте еще! Прощайте!..

Дверь уже закрылась, москвичи с разом погрустневшими лицами стояли в проходе под недовольными взглядами солидных пассажиров – как вдруг коммунары, словно по команде, кинулись с разных сторон к автобусу и прижали к стеклам распахнутые ладони. Внутри все испуганно отшатнулись от окон и на мгновение замерли. Это было маленькое "фирменное" чудо челябинских коммунаров. Не ответить им было невозможно. Все барьеры исчезли… Через секунду водитель дал гудок, автобус медленно тронулся, ладошки отлепились, все прощально замахали…

А Соня внезапно разрыдалась.

Поражение света

1

О том, что у Минаева появилась подруга, Фурман узнал еще осенью. Как-то они с Борькой договорились встретиться на площади у Киевского вокзала, чтобы обменяться какими-то срочно понадобившимися книжками. Было уже довольно холодно, на открытом пространстве задувал пронизывающий ветер. Фурман не рассчитал с одеждой, а Минаев, естественно, опоздал минут на десять. Они быстро завершили "деловую часть" встречи, перебросились новостями и немного помолчали, ежась на ветру и приветливо улыбаясь друг другу. Ну что, разбегаемся? Минаев задумчиво помялся и сказал, что хочет показать Фурману фотографию одной девушки. Да, п-п-прямо сейчас. Нет, ты ее не знаешь. Но мне интересно, что ты о ней скажешь.

У девушки на небольшой домашней фотографи и застыло в глазах странное тревожно-недовольное выражение. Тонкие черты лица, длинные темные волосы.

Красивая… Сразу видно, что из интеллигентной московской семьи (не чета Минаеву и Фурману с их родителями-инженерами). И имя редкое, с мягким "дореволюционным" отзвуком – Ася. На вопрос, почему у нее здесь такой тревожный вид, Борька, усмехнувшись, ответил, что вообще-то она человек с довольно сложной и тонкой нервной организацией и порой остро реагирует на какие-то мелочи. Но п-п-по большому счету это ничего не значит. Она очень умная, добрая и внимательная. И с чувством юмора у нее, кстати, все в порядке. Иногда даже слишком… Ну, еще чего-нибудь скажешь мне о ней?

Если честно, Борьке можно было только позавидовать. Судя по всему, его мучительное одиночество и неприкаянность наконец разрешились чудесной, спасительной встречей! Неожиданно расчувствовавшись, Фурман в знак наивысшего одобрения сказал, что Ася, как ему кажется, по какому-то своему внутреннему напряжению очень похожа на Нателлу. Но Минаеву это сравнение почему-то ужасно, ужасно не понравилось. Он даже скривился: "Ну нет! Вообще ничего общего! Извини, старик, но ты просто ничего в ней не понял". Фурман сообразил, что сгоряча ляпнул что-то не то, и начал слабо оправдываться. Но было уже поздно. Отобрав у него свою драгоценную фотографию, Борька замкнулся, и через пару минут они распрощались. "Ты на меня не обиделся?" – отчаянно спросил Фурман. "Да ну, что ты! Это все ерунда. Ну, пока!"

Фурман был смущен, расстроен и даже слегка обозлен этим взаимным непониманием. Всю обратную дорогу он мрачно следил за двумя или тремя голосами, возбужденно аргументировавшими в его голове. А дома решил, что разумнее всего будет махнуть рукой на этот досадный эпизод и жить дальше.

Об Асе он Борьку больше не спрашивал.

* * *

В начале нового года домашняя ситуация Минаева ухудшилась, и он попросился пожить неделю у Фурмана.

Из дневника Фурмана

1977

22 января

Приехал Борька Минаев, и я снова почувствовал свою неполноценность. Видимо, это потому, что мы с ним постоянно не общаемся, а у него очень своеобразный взгляд, он все воспринимает совсем не так, как я. И, кроме того, он, кажется, очень глубоко и сильно чувствует – это его художническая природа, – причем чувствует глубоко там, где я почти ничего не ощущаю, от этого-то мне и завидно. А он таки сильный и чрезвычайно интересный друг мой, и нам хорошо бы взглядывать иногда вокруг глазами друг друга.

26 января

Приехал Минайка.

Поговорили хорошо.

Заночевали.

28 января

Приехал Борька, привез новую пластинку Окуджавы.

Поехали с ним в редакцию на такси. Там Наппу с реинкогнацией (переселение душ), идеей комиссарских бригад и "поп-сборов".

Потом поехали к болящему Морозову обсуждать. Закопались в современных революционных процессах, весьма интересно и даже плодотворно.

Так и не решившись уйти из дома, Минаев приезжал к Фурману через день и несколько раз оставался ночевать. Потом его на две недели вытеснил неправильно страдающий Максимов. Но по выходным они встречались то у Борьки, то у Наппу, то у Морозова и вели бесконечные споры о будущем.

У Фурмана не было никаких сомнений в том, что с помощью научного разума можно в принципе разрешить любые социальные и экономические проблемы. Вопрос заключался только во времени, которое для этого понадобится. Ну, и еще в определенном "сопротивлении материала", то есть упрямом отсутствии у большинства людей интереса к саморазвитию и изменению себя. Но временем, в принципе, можно было и пренебречь: раньше или позже произойдет неизбежное, при нашей жизни или через тысячу лет – с точки зрения человечества особой разницы нет.

Примерная схема перехода к разумному и справедливому общественному устройству была известна:

а) революция;

б) создание органов народного самоуправления, регулярно переизбираемых сверху донизу (кстати, именно такая модель худо-бедно использовалась в коммунарстве);

в) постепенное отмирание государства и решение наиболее острых социально-экономических противоречий (бедность, неравенство, эксплуатация, войны и проч.)… Ну а там уж люди будущего, наверное, как-нибудь сами разберутся, когда придет время.

Что же касается современных людей и понимания того, почему они действуют и думают именно так, а не иначе, то ограничиваться классовым подходом, разработанным к тому же сто лет назад, было уже невозможно. Мир сильно изменился, поэтому настоятельно требовалось творческое развитие марксистской теории, тем более что закономерности и механизмы группового поведения в ней были изучены очень слабо, не говоря уже о важнейшей проблеме личности. И тут научная мысль пока явно уступала по глубине проникновения художественной литературе. Но как сегодня практически работать с людьми, как помочь им развернуться лицом к свету, бьющему из будущего, все равно было не очень понятно. Вот ведь и любимый всеми дон Румата из "Трудно быть богом" Стругацких не справился со своим заданием…

Все это время Фурман сосредоточенно перечитывал самиздатовский перевод "Цитадели" Экзюпери. Саму книжку ему вскоре пришлось вернуть Наппу, но он успел выписать из нее множество цитат и потом несколько раз перепечатал свой "конспект" на машинке (получилось 14 страниц без интервалов!) для незамедлительного распространения среди окружающих. Конспектировать было легко, потому что никакого единого сюжета в этой книге не просматривалось, а весь текст состоял из отдельных коротких фрагментов. По форме это было что-то вроде записок безымянного древнего правителя-мудреца, а по сути – мужественный самоотчет философа, обладающего абсолютной властью над людьми своего небольшого народа, о попытке терпеливого преодоления того самого "естественного сопротивления материала", о которое, по-видимому, споткнулись в начале ХХ века и коммунисты, слишком торопившиеся построить новое общество и придать возвышенный смысл разрозненному человеческому существованию. Больше всего Фурмана поражало как раз напряженное внимание условного автора этих записок к личному пути едва ли не каждого из его людей и заботливое вплетание всех этих путей в единое целое. Сам народ и его история, можно сказать, лепились им буквально вручную. Однако извлечь из имеющихся обрывков недоступного тысячестраничного текста искомую "формулу мудрости" или некую "технологию духовного строительства" Фурману не удавалось. Зато его заразил необычный стиль речи повествователя. Эта речь была эпически отстраненной – и в то же время наполненной огненной страстью великого "ниспровергателя основ"; она опиралась на архаические образы – охоты, битвы, возделывания почвы, строительства, игры на музыкальных инструментах, лепки из глины, – взятые из древнейших человеческих занятий, но осязательно знакомые каждому по детским играм; а главное, эта речь своим постоянным обращением к невидимому молчащему "хору" властно брала читателя в свидетели и даже соучастники выбора, совершаемого у него на глазах предельно опасным героем-рассказчиком…

Из дневника Фурмана

13 февраля

Утром разбирал кучу архивных бумажек. Очень интересно.

Позвонил Минаеву: у него Морозов и Слава Лапшин, думают о ШЮЖе.

Поехал туда с бумажками.

Были Сонька и Лена Якович, говорили до 9 и спорили о "Пресс-клубе". Я выступал с негативных позиций: все это дела без увлечения.

Пели под Сонькину гитару.

Я остался, принялись разбирать и смотреть бумажки. Около часу остановились на каких-то Ольгиных записях и до трех говорили о Борьке. Я таки, кажется, в очередной раз докопался до его стержней и силовых линий.

Утром он куда-то уходил, а я до двух рылся в разных его бумажках: стихи (Галич?) и проч. Когда Б. вернулся, взял у него "Эстетику нигилизма".

15 февраля

Приедет Минаев? → 16 февраля

17 февраля

А Минаев так и не приехал.

Вдохновленный чтением "Цитадели", "Эстетики нигилизма" и обнаруженных у Минаева "диссидентских" бумажек, а также недавними разговорами с Наппу и Морозовым о педагогике и революционных процессах, Фурман за эти "пустые" дни неожиданно накатал Соне огромное послание.

16–17 февраля 1977 г.

ПИСЬМО НАМ

Не смею сомневаться, но на всякий случай -

тьфу-тьфу-тьфу! -

здравствуй, бурливая!

Овладела мною перманентного свойства тревога. Да такая, что я в задумчивости начал читать известную нам понаслышке "Эстетику нигилизма" Ю. Н. Давыдова. С увлечением добрался до середины введения и решил, что первоначально хорошо бы собрать свои собственные наблюдения о процессе, который можно назвать "революционным левачеством вокруг нас".

Назад Дальше