Я вспоминаю о недавних событиях в Греции. Телевидение тогда демонстрировало картины хаоса и погромов: горели офисы, банки, магазины, автомобили… Центр Афин был затянут дымом, в котором невозможно было что-либо разглядеть.
Неужели и у нас полыхнет?
Невозможно.
Хотя танки, помнится, по парламенту уже стреляли.
Ренат догадывается, о чем я думаю. Он вытаскивает сигареты, но, поколебавшись, глянув по сторонам, убирает пачку в карман.
А потом снова кивает.
Глаза его, как у рыбы, мертвы.
– Береженого бог бережет, – говорит он.
Мне его настроение чрезвычайно не нравится. Если уж скисает Ренат, значит ситуация в самом деле ничего хорошего не сулит.
У Рената на такие вещи – чутье.
От грозового фронта, вздымающегося на горизонте, никому не спастись.
К счастью, у Али пока все в порядке. Проект она завершила, успешно сдала, теперь – гора с плеч. Заказчик от получившейся картинки в восторге: домик-пряник, окаймленный глазурью, это гораздо интереснее, чем он ожидал. Предполагается, что данный проект станет теперь типовым, и как только документы в инстанциях будут окончательно утверждены, Аля получит следующий персональный заказ.
От кризиса она просто отмахивается. Не слушает радио, не смотрит по телевизору новости, не открывает газет.
Так прямо и говорит:
– Знать ничего не хочу! Пусть кризис будет у них, а у меня его нет!..
Конечно, лучше не знать.
Во многом знание много печали; кто умножает знание, тот умножает и скорбь.
Правда, это Экклезиаст.
А Аля, в отличие от Экклезиаста, скорбеть не хочет. Ее в настоящий момент волнует только цена на бензин. Она искренне не понимает, ну как же так? Цены на нефть во всем мире снизились раза в три, в Америке, твой Ерофей говорил, бензин резко подешевел, а у нас он как был, так и есть. Сколько я летом платила, столько же выкладываю и сейчас. Ну, скажи, скажи – почему?
– А кому это нужно? – задаю я встречный вопрос.
Аля даже подскакивает:
– Как это – кому?.. Мне это нужно, всем!..
Ах, Аля, Аля! Забыла, в какой стране ты живешь. Что значит всем?
Всем – это никому.
И потом, с чего ты решила, что у нас есть страна?
Лично мне уже давно кажется, что никакой страны у нас нет.
Есть территория, на которой мы временно проживаем. И принадлежит она вовсе не нам, а тем, кто превратил ее в высокодоходную корпорацию.
Мы в этой корпорации – миноритарии.
Наше дело – помалкивать и правильно голосовать.
А за это нам говорят, что мы – русские, то есть самый духовный и самый героический народ на земле.
Символические блага обмениваются на материальные.
Хочешь быть самым духовным – вот, плати и не возражай.
Аля и сама понимает, что сморозила глупость. Она немного краснеет, глаза у нее начинают блестеть. Тем не менее, ошибку она признавать не желает и в притворном гневе даже притоптывает ногой:
– Никакого кризиса!.. Ничего!..
Любопытно, что она, скорее всего, права. Перед Новым годом, встретившись у нее в Коломне, мы не можем попасть ни в одно здешних кафе. Перед первыми же дверями, за стеклом которых сияет яркий праздничный свет, нас заворачивает охранник, объясняя, что сегодня у них – корпоративная вечеринка.
– Занято на весь вечер. Мест нет.
То же самое происходит во втором кафе, в третьем, в четвертом… Везде – цветные гирлянды, везде – елки в огнях, музыка, столпотворение.
Кажется, что Новый год празднует сегодня весь Петербург.
– Так где же кризис? – насмешливо интересуется Аля.
Я тоже пребываю в недоумении.
Действительно – где?
Правда, опять-таки – оборотная сторона. Мы бродим по району Коломны, как беженцы из далекой страны. Цветные гирлянды, елки, музыка – не для нас. Мы – будто посторонние, эмигранты, занесенные сюда ветром судьбы. Ни знаем толком ни здешних обычаев, ни языка, а если даже и выучим, то в речи все равно будет слышен акцент. Мир этот для нас принципиально чужой. Мы тут гости, а не хозяева, временно, а не навсегда.
Горят желтые натриевые фонари.
– К тебе точно нельзя? – нерешительно спрашивает Аля.
Я чувствую, что она начинает дрожать. Мороз, хоть слабый, но, видимо, постепенно пробивает пальто. Однако сделать я ничего не могу. Когда Варвара устроила мне квартиру, за которую не нужно платить (повезло, какая-то дальняя родственница ее уехала на несколько лет за рубеж), то она поставила одно-единственное условие:
– Ты не будешь сюда никого водить. Никаких женщин. Где хочешь, только не здесь.
И я ей клятвенно обещал.
Поэтому я молчу.
– Ну, нет – так нет, – сразу же соглашается Аля. – Если дал слово, конечно, его надо держать. Обещания нарушать нельзя. Разве что – иногда…
И вдруг без всякого перехода, как будто продолжая эту же мысль, рассказывает, что Заказчик, тот самый, которого они называют с заглавной буквы, сегодня пытался преподнести ей в подарок кулон – такой, знаешь, с камушками, черненое серебро. В офис специально для этого приезжал.
– А предложение очередное он тебе сегодня не сделал?
– Так ведь это и есть предложение, – удивляясь моей непонятливости, отвечает Аля. – Если бы я кулон у него взяла, подразумевалось бы, что согласна.
– А ты не взяла?
– Представь себе, нет!
Она закатывает глаза, заламывает ладони и как бы в экстазе провозглашает:
– Видишь, на какие жертвы я иду ради тебя!..
Это, разумеется, шутка.
Однако мне от этой шутки не по себе.
Серафим – значит "пламенный", природный лидер, умеет добиться успеха, честолюбив…
Нет, все это ерунда!
К счастью, Аля никогда не падает духом надолго. Вот и сейчас она стремительно разворачивается и хватает меня за рукав.
– Ты уже решил, что мне подарить? Конечно, еще не решил!.. Знаешь, я придумала, подари мне елку!..
Мы, оказывается, стоим перед решетчатой загородкой, и мужик в телогрейке, подпоясанный красным праздничным кушаком, демонстрирует нам полутораметровую ель.
– Берите-берите!.. Иначе что это будет за Новый год?..
– Куда ты ее поставишь?
– Я знаю куда!.. Ну, я очень тебя прошу!.. Смотри – какая красавица!..
Елка действительно хороша. Ветки – разлапистые, упругие, иголки – одна к одной. Смоляной чистый запах, какого я уже лет пять не слыхал. И цена у нее тоже вполне приемлемая, если сравнить с масштабом обычных нынешних цен. Правда, масштаб этот все же не для меня: мне бы следовало сейчас считать каждый рубль. Но ведь – праздник, в конце концов, но ведь – Аля, но ведь нельзя же думать только о том, чтобы как-нибудь протянуть еще несколько дней.
– Ура-а-а!..
Аля чмокает меня в щеку.
– С Новым годом! – солидно, будто взвешивая каждое слово, говорит продавец.
– С Новым годом!..
– Спасибо, спасибо за ель!..
По дороге Аля мне объясняет, что ставить елку в квартире она, разумеется, и не думает. В самом деле – куда? Только – в ванную. А вот есть в парадной у нас, помнишь, такой тупичок, такой аппендикс, предбанничек, рядом с почтовыми ящиками. Там все время какие-то ребята толкутся, ну – окурки, конечно, пивные баночки, хуже, чем в общественном туалете. Она уже и просила их, и объявление крупными буквами вешала "не курить!" – бесполезно, отскакивает как от стенки горох. Так вот, елку она водрузит именно там. Именно там – в этом тупичке, предбанничке, в этом аппендиксе.
– Что?.. По-моему, хорошая мысль!..
– Украдут, – скептически говорю я.
Реакция следует самая бурная.
Аля немедленно останавливается, загораживает мне дорогу, поднимает обе ладони и подносит их к моему лице.
– Ну, кто украдет?.. Ну, кто?.. Ну, ты бы – украл?..
Когда она в таком настроении, ей лучше не возражать. Мы и в самом деле устанавливаем ель в закутке, откуда Аля предварительно выгребает целых шесть совков мусора. Для устойчивости я подсыпаю в ведро щебня, набранного во дворе, и протягиваю веревку от липкого смоляного ствола до водопроводной трубы. Аля же насаживает на верхушку серебряный шпиль и развешивает по ветвям два яруса мохнатой блестящей гирлянды.
Кроме того, она прикрепляет к стене аккуратный плакатик: "С Новым годом!!! Эта елка – для всех!!!", а затем, отойдя шага на три, любуется результатом.
– И не смей думать!.. Никто ее не украдет!..
Самое интересное, что она оказывается права. Ведь не зря же мы договаривались, что она всегда будет права. Ель стоит, как ей и положено, до старого Нового года, и никто, представьте, не думает ее ни красть, ни ломать. Более того, на ней появляются украшения, которые приносят, видимо, из разных квартир: шары, дутые шишечки, кольца, звезды, спиральки. Даже – насупленный Дед Мороз с посохом и холщовым мешком. А когда я ее, наконец, разбираю и выношу, то жильцы первого этажа, вероятно не выдержав зрелища, вновь открывшегося их глазам, делают в закутке ремонт: белят потолок, красят стены, кладут на пол светлый линолеум. И в дополнение ко всему водружают там громадную искусственную пальму, с перистыми плоскими листьями, с волосатым стволом, как будто вынырнувшую из учреждения советских времен. Окурки, баночки с пивом в закутке больше не скапливаются. Так Аля мановением пальцев улучшает мир.
Ну, конечно, не весь.
Какую-то его ничтожную часть.
И все равно, похоже на волшебство.
Однако это происходит несколько позже. А сейчас Аля торжественно провозглашает, что будет меня поздравлять.
Она так и говорит:
– Идем, я буду тебя поздравлять. Ты меня поздравил, подарил елку, теперь я поздравлю тебя!
Поздравляет она меня следующим образом. Сгребает все со стола, так что на диванчике образуется вещевая куча-мала, стелет белую скатерть, красиво расставляет посуду, а посередине, сделав загадочное лицо, утверждает некое странное сооружение, похожее на карусель. После чего гасит свет, зажигает свечу, и тогда становится ясно, что это действительно карусель: с круга, отцентрованного длинным медным штырем, свисают крохотные фигурки на лошадях. Причем, в середине круга нечто вроде мельничных лопастей, а чуть выше фигурок покачиваются тонкие колокольчики. И когда свеча разгорается, все это начинает вращаться – бегут тени по стенам, колокольчики мелодично звенят. Аля рассказывает, что эту рождественскую игрушку, лет тридцать назад привез из Германии ее отец, подарил матери, потом перешла к ней.
Взлетает в бокалах пена шампанского.
– Ну, давай!.. У них Новый год будет еще неизвестно когда, а у нас уже наступил!..
В качестве подарка она вручает мне сотовый телефон.
Я несколько растерян.
Кому я буду звонить?
Обычно у меня такой необходимости нет.
– Мне будешь звонить, – объясняет Аля. – И, пожалуйста, больше этот номер никому не давай. Знать его буду только я… Ну – звони!..
– Прямо сейчас?
– Конечно! Сейчас!..
Я неуверенно тычу пальцем в клавиатуру. Телефон, расположенный слева на холодильнике, действительно начинает звонить.
Аля срывает трубку:
– Алло…
– Это – я.
– Здравствуй.
– Поздравляю тебя с Новым годом!
– Я тоже тебя поздравляю, – говорит Аля. – И желаю, чтобы это был в самом деле совсем новый год. И для тебя совсем новый, и для меня, и для нас вместе, вот так…
– А я – чтобы на тебя столбы больше не падали.
Аля вздрагивает и берется за трубку второй рукой:
– Ой, только не сглазь!..
– Ничего, у меня глаз – нормальный.
– Ну, ты – говори, говори! Я хочу слышать тебя!..
– Я тоже хочу слышать тебя.
– Вот и говори, пожалуйста, ни на секунду не умолкай!..
Странная у нас получается мизансцена. Я ее вижу одновременно как бы со стороны: зимняя темнота за окнами, тычется в стекло крупный праздничный снег, горит свеча, вращается карусель, позванивают колокольчики, выпевая неизвестную песнь.
Аля смотрит на меня, я – на нее.
Струится меж нами невидимый цифровой эфир.
Новый год наступил.
И если бы меня в этот момент спросили, что есть счастье, то я, не задумываясь, ответил бы, что вот это оно, скорее всего, и есть…
Календарный же Новый год мы празднуем по отдельности. Аля проводит его у сестры, которая живет где-то на Московском проспекте. Мотивирует она это тем, что нельзя же воспитывать сына исключительно по телефону: иногда надо видеться, а то можно потом друг друга и не узнать.
Аргумент, конечно, непробиваемый. Правда, по высказываниям самой Али, складывается ощущение, что Антону, как ее сына зовут, там гораздо лучше, чем здесь: больше свободы, меньше контроля, ближе к школе, где у него все друзья.
Он, во всяком случае, не переживает.
Тем не менее, тридцать первого декабря Аля упархивает к сестре.
Перед выходом она мне звонит:
– Все, я – помчалась. Увидимся в следующем году…
И исчезает, будто ее не было никогда.
Ищи – не ищи, не найдешь.
А меня в этот же день неожиданно приглашает Варвара. И, конечно, мотивирует это тем, что надо же иногда видеть дочь. Нельзя же общаться с ней исключительно по телефону. Так можно потом друг друга и не узнать.
– А Лидия что, будет дома? – спрашиваю я.
– Лидия будет дома, – заявляет Варвара голосом, в котором звенит легированный металл.
Тоже – непробиваемый аргумент.
С трепетом я переступаю порог квартиры, где когда-то, и довольно счастливо, текла моя жизнь. Ничего здесь за прошедшие десять месяцев не изменилось – те же шторы, та же мебель, те же текстолитовые обои, наклеенные стык-в-стык. Тот же воздух, тот же вид из окон на сквер, где мерзнут подстриженные кусты. Разве что появился теперь прямоугольный плоский телевизор на кухне, да еще в комнате, которая раньше была моей, нет больше книг. Книги, особенно словари, я взял с собой. Собственно, это было единственное, что я с собой взял. Если, разумеется, не считать тех пятнадцати лет, что мы были вместе. Однако это протяженное эхо не имеет ни вкуса, ни запаха. Оно есть и одновременно его как бы нет. Оно существует, безусловно живет, но ничем, кроме внезапного сердцебиения, не обнаруживает себя. И, кстати, должен признать, что без книг бывшая моя комната выглядит гораздо лучше: светлее, ощутимо просторнее, современнее, как будто с потолка и со стен смахнули серую пыль. Все-таки Варвара, видимо, не зря полагала, что книгами, непрерывным чтением я отгораживаюсь от жизни – сижу как моллюск в раковине, как схимник в пещере, выстроил себе келью, носа не высовываю из нее.
Варвара иногда умеет сказать.
И еще надо признать, что сама она выглядит изумительно. Что у Варвары есть, так это умение себя подать. Ни разу за последние годы я не видел ее растрепанной, в мятом халате, не застегнутой, в шлепанцах, нудно шаркающих по паркету. Образ замученной трудами домохозяйки не для нее. Варвара всегда выглядит так, как будто ей через тридцать секунд выходить на сцену. Все у нее всегда накрашено, уложено, подведено, выглажено, подтянуто, прилегает, выгодно подчеркивает достоинства. Всегда от нее исходит какая-то женская энергетика, всегда кажется, что она готова немедленно закрутить феерический любовный роман.
Вот только – с кем, с кем?
Кто отважится?
Где тот воин, который способен ее покорить?
Ей даже имя Варвара теперь несомненно идет. Я хорошо помню, как в первые годы замужества, в тот счастливый период, когда у нас все еще было не так, она мучительно, до истерических кризисов переживала из-за него: что такое Варвара, стыдно произнести, вот Виктория, Анжелика, Регина – это звучит. Однако эпоха внезапно сменилась, появились Прасковьи, Елизаветы, Ксении, даже Авдотьи, затыртыкала, заболботала по радио, телевизору толоконная речь, и сейчас Варвара произносит имя свое, будто бьет в гонг: воздух вокруг нее так и дрожит.
Варвара – созвучно варварам.
Берегись!
В любви она беспощадна. Она всегда требует несколько больше, чем ты в данный момент можешь дать, и если ты ей этого не даешь, значит, по ее мнению, нет и любви.
Критерий очень простой.
А держится она со мной так, словно ничего особенного не произошло. Ну, захотел муж, по глупости разумеется, пожить сколько-то там один, ну – пусть поживет. Мужской эгоизм, как известно, не имеет границ. Пройдет время, идиотские претензии поутихнут, дурость выветрится, жизнь, устав от крайностей, войдет в спокойную колею.
Тогда и будем решать.
Главное – не обострять ситуацию.
Как однажды выразилась Аделаида, бывших жен не бывает. Как, впрочем, не бывает и бывших мужей. Тем более, что официально мы с Варварой не разведены. Ей нужен штамп в паспорте, поскольку она по каким-то своим делам довольно часто мотается за границу. И в Германию ездит, и в Турцию, и в Грецию, и в Люксембург. А замужним женщинам визу дают гораздо легче.
В общем, праздник протекает у нас довольно традиционно. Мы сидим за посверкивающим хрусталем, фаянсом и мельхиором, тщательно накрытым столом и, лениво ковыряя салаты, посматриваем в телевизор, где, как будто в припадке, кривляется развлекательный маскарад. Там то пляшут, выкрикивая малоразборчивые слова, то поют, то вступают между собой в невразумительный диалог: судороги культуры, пир во время чумы, пузыри брожения, которые испускает гниющая социальная плоть.
Гулять – так гулять!
Хорошо еще запах денег сегодня не ощущается. То ли он выветрился из квартиры, то ли я по каким-то причинам перестал его замечать.
Не все ли равно.
Главное, что его нет.
Варвара, тем временем, героически поддерживает разговор. Она непрерывно вскидывает на меня глаза, каждые две-три минуты просит ей что-нибудь передать, проникновенно благодарит, переключает программы и подробно, как будто ее это и в самом деле интересует, расспрашивает меня над чем я сейчас работаю. Выхода нет, я рассказываю ей концепцию Манциони о погружении в онтологическую сингулярность. Современный мир перестает быть моноцентричным, он расслаивается на отдельности, на сетевые домены, беспорядочно конкурирующие между собой.
Вот что я ей вежливо преподношу.
Варвару, впрочем, подобной ерундой не смутишь.
– Так, может быть, это и хорошо, – схватив суть, весело отвечает она. – Пусть каждый занимается своим делом и пусть никто не указывает нам, как жить…
Я с этим категорически не согласен.
– Как раз тогда, в ситуации хаоса, по-настоящему указывать и начнут. Мелкий деспот, хозяйчик, владелец фирмы ничем не лучше политического тирана. Это все равно будет рабство, только не в масштабах страны, а в пределах каждого, документально очерченного экономического домена.
– Ну, значит, надо иметь свой домен, – делает вывод Варвара. – Тогда ты будешь феодал, а не смерд.
И она победно втыкает вилку в пупырчатый огурец.
Впрочем, гораздо больше ее беспокоит кризис: каковы прогнозы, что нам сулит наступающий год, вообще сколько времени будет еще продолжаться этот бедлам, и я отвечаю ей, что катастрофического обвала, скорее всего, не произойдет, однако рецессия, нулевой или очень низкий экономический рост, видимо, растянется на несколько лет. Вот что надо иметь в виду прежде всего. Эпоха процветания завершилась. Легких денег, вкусной финансовой пены больше не будет.