Родной, я скучаю по тебе, скучаю по твоему голосу, который дарит мне недолгое, но столь заманчивое ощущение твоей близости.
Фантазии порой далеко уносят меня от реальности. Ну, а жизнь между тем продолжается. Закончилась моя первая рабочая неделя. Я устала – физически (от ежедневных вставаний чуть свет: рабочий день с 08:00 до 14:00). И морально (от внутреннего дискомфорта из-за того, чем мне приходится заниматься, от постоянного преодоления чего-то в себе, не знаю, может быть самолюбия). Представь: первые два дня – хозяйственный склад, потом – сортировка чистого и сбор по этажам грязного белья, подметание коридоров, со следующей недели – кухня.
После третьего дня я записала в дневнике: "…Пришлось собирать контейнеры с грязным бельем, отвозить их с этажей в подвал – эти контейнеры чуть ли не с меня ростом, и их нужно приподнимать перед въездом в лифт. Вот я иду по коридору в белом халатике, и некоторые клиенты даже здороваются со мной. А я таскаю их мокрые полотенца и постельное белье, заляпанное вином и спермой".
Но потом я разозлилась на себя, ну и что, собственно? К чему все эти сопли? Я почему-то никогда не могла представить, что мне придется попасть на подобную работу. Но неизвестно, как будет еще складываться моя жизнь, возможно, и этот опыт пригодится, по крайней мере для какой-то временной подработки. И потом здесь нет того, о чем ты говорил, и чего я тоже боялась, – нет грязной атмосферы. Это нормальные люди, они очень милы со мной, просто они немного другие. Наоборот, все очень чистенько: совместные обеды – все, от уборщицы до менеджера за одним столом (это называется, "хорошим климатом в коллективе"). Но не говоря о языке, некоторые правила, особенности взаимоотношений людей в коллективе – все это очевидно и пригодится в любой другой обстановке. А потом – это тоже преодоление стереотипа: заставить себя посмотреть на этот роскошный гостиничный мир с другой стороны – как и из чего он создается, и не только посмотреть, но и пощупать собственными руками.
Вчера, в пятницу, произошла удивительная вещь. Все-таки мой сон не был напрасным, спустя 9 дней он отозвался в моей жизни. Путь к храму, действительно, был. Причем, все произошло совершенно случайно. Некоторое время назад мне сказали, что в Кельне нет православного храма, есть только община. И вот я пошла по набережной, прошла чуть дальше, чем обычно, и вдруг на другой стороне Рейна, довольно далеко, увидела странное строение, по форме, как мне показалось, напоминающее православную церковь. И я пошла туда, решила, что обязательно должна дойти. Подошла совсем близко: белые, только покрашенные стены, часть еще в лесах, небольшая табличка. Греческая православная община, расписание служб на греческом и на кириллице (почти все понятно). Захожу: идет вечерняя служба, все как в нашей церкви. Я сидела как завороженная, незнакомая, но очень красивая, мелодичная речь. И сердце наполнилось необъяснимой теплотой, я вышла оттуда какой-то просветленной. Видишь, я все-таки зашла в храм. Все это так странно. Теперь мне есть, где молиться за тебя, и за маленькую Аню, мою крестницу.
Почему опять слезы подступают к глазам, и за окном дождь? Не могу, милый мой, сердце плачет по тебе и болит по тебе. Это чудовищно – не видеть тебя, любимый. Прости, совсем не хотела так заканчивать, так получилось. Да, чуть не забыла: я получила сегодня твою книгу, оставила на вечер. Сейчас начну читать, и сразу станет легче.
Обнимаю тебя".
"Иногда мне кажется, что мама показывает мне пальцем на особенные места в этих старых, пожелтевших письмах, в которых судьба их, и моя жизнь. И мне также кажется, что иногда эти особенные места – это целые письма, от начала и до конца. Я не завидую, я не понимаю. Не понимаю, как, за счет чего, каким способом им так долго удавалось удерживать градус напряжения, которое росло от письма к письму. Росло. Так, возможно, что и растет".
"3 июля 1996 г. Я люблю тебя дальше и дальше. Одесса чувственно романтична, в отличие от Санкт-Петербурга, исполненного величия холодной романтики. Я подозреваю, ты после моих рассказов уже влюбилась в этот чувственный город, его архитектурный ансамбль и гармоничную соразмерность. Этого я и хотел. Ведь я же хотел возбудить тебя моими письмами. Полагаю, ты исподволь хотела этого же и от своих писем. Мы хотим и делаем, мы должны и мы выполняем. Сочетания несочетаемого дают немыслимые результаты в становлении воли. Вероятно.
Вчера долго лежал на парапете Потемкинской лестницы и смотрел в небо. И все небо наполнилось горящими фонарями, один из которых стоял на самом верхнем краю лестницы. А ведь Потемкинская лестница была бы ничто, если бы не Эйзенштейн со своей гениальной акцией в "Броненосце "Потемкине"" (толпа бежит от солдат, которые стреляют… Катится коляска…). Этого никогда не было и не могло быть, гораздо проще толпе разбежаться до лестницы, наконец, справа и слева от лестницы парк-сквер, по дорожкам которого можно сбежать вниз. Этот пример – подтверждение моих давних наблюдений о том, что задуманная и осуществленная художником акция, не только косвенно, а порой явно в историческом контексте, воздействует на жизнь, изменяет ее и входит в состав жизни. Пример Потемкинской лестницы – это изысканный, но чудовищный пример, когда художническая акция не только вошла в состав жизни, но и изменила отношение в историческом смысле всего человечества к одному заурядному (в архитектурном, стилевом плане) архитектурному объекту. Имел ли он на это право, использовать для воссоздания реальных событий реальный объект и насыщать его выдуманными фактами? Вопрос, созвучный вопросу, а имеем ли я право использовать для повести настоящие письма? А имел ли право русский кинорежиссер Никита Михалков использовать собственную дочь для игры в роли дочери воссоздаваемого героя в фильме "Утомленные солнцем"? Хотя, в данном случае, мы имеем дело с другим художественным приемом, когда во имя усиления выдуманного или воссоздаваемого факта, берется реальный факт или реальное событие, реальная личность, которые затем эксплуатируются. Я никогда не мог ответить на такие вопросы. Поскольку, с одной стороны, мы имеем чудовищную ложь, с другой сильный художнический акт с могучим результатом.
Впрочем, если правда, что Никита снял фильм про своего деда-комбрига, тогда дочь в кадре – это его мать в детстве, это логическое кольцо жизни сошлось на экране. То есть у него на экране не искусство, но молитва во упокой деда.
А Набоков либо оперировал мотивами и связями, ассоциациями, вызываемыми известными фактами, нагружал повествование собственным мнением, например, описывая жизнедеятельность Чернышевского ("Дар"), либо все выдумывал – все остальное. Но никогда не нагружал известный факт или ситуацию выдуманными деталями, как сделал Эйзенштейн, никогда не эксплуатировал реальный факт ради выдуманного, как это сделал Михалков. Во втором случае мы имеем попытку изначального сопряжения жизни реальной с жизнью воссоздаваемой. Проблема только в технике, которая в искусстве не может быть нравственной или нет. Великое искусство – это исключительно воссоздаваемое событие, это исключительно воссоздаваемая реальность, которая впоследствии может быть использована ради прагматических жизненных целей, но не в момент создания и выдумывания. В этом смысле поэзия является вершиной литературного творчества, она вся выдуманная, она выдумывает новую реальность, гиперреальность. Поэтому великие поэты – это великие художники.
И не случайно к концу жизни Лев Толстой так озаботился искусством, его местом в жизни, его назначением и смыслом, ради которого делают искусство.
Я задумал создать своеобразную поэтическую мечту, "русскую сказку", "русскую мечту", в поэтическом виде, что-то сильное и первозданное. Созревает внутри некое подобие сильного и грандиозного откровения, которое выльется в мощную гармонию. Очень хорошо вижу, что и как, и о чем, но пока не чувствую новую музыку стиха, ритмику стиха. Маяковский был прав, когда говорил о необходимости извлечения из небытия вначале музыки стиха, которая затем ведет тебя к языковым изыскам и открытиям в области стиля, собственно, гармонии поэтической. Поэзия – это только сильная эмоция, чувственность и неудержимость слова. И все. Чтобы это понять, надо было прожить в поэзии полтора десятка лет. В поэзии оперируешь строчками, словами, звуками. В прозе – мыслями, идеями, образами.
Живу я в старой гостинице, с еще дореволюционным названием "Красная", на главной улице Одессы – улице Пушкинской, на которой, кстати, полно воронья, местные жители говорят, что, как нигде много, именно на этой улице. Улица вымощена брусчаткой, в центре города большая часть улиц вымощена прекрасной брусчаткой. Перед входом в гостиницу свешиваются с портала два огромных фонаря, укрепляя впечатление стильности и предметности; образ основательности продолжается парадной лестницей, которая несомненно потускнела от времени, но все равно хороша в своих завитушках, фигурках, фонарях, по бокам с зеркалами – стиль модерн.
Утром в окне голубое небо и яркая зелень платанов, которые переросли четвертый этаж. Живу в огромном номере, толстенные стены, внутренние ставни, все основательно, но на всем кроме налета старины, налет бедности и прошлых стремлений к богатству, и, собственно, память об этом богатстве.
Впрочем, на улицах полно проявлений нового богатства, рестораны и магазины с московскими ценами на Тверской или в гостинице "Славянской", очень дорогие автомобили, шикарно одетые люди, юнцы с сотовыми телефонами, собственные дома в центре города, дома с очень хорошими по европейским стандартам квартирами. Совершенно европейский город, суетный, многоликий, со своим особенным колоритом и незабываемой атмосферой вечного праздника, что понятно даже без прямых контактов с людьми, которые несут в себе эту атмосферу.
Видимо, основная часть нынешней привлекательности Одессы – это начало столетия, когда расцвел стиль модерн, большая часть самых интересных ансамблей города в стиле модерн, можно было бы сказать, что Одесса – гимн модерну. В Москве, тем более в Петербурге, модерн рассыпан, разбавлен, поэтому, может быть, не столь сильно заметен, хотя в Петербурге его очень много. В Одессе, вероятно, финансовый пик пришелся на конец 19, начало 20 столетий, отсюда локальная лаборатория модерна.
Очевидна обратная связь. Модерн – это гимн чувственности, телесному, хвала земному раю на земле, эротика и свобода нравов. Новый образ города подействовал на нравы, на отношения в одесском обществе, на воображение, на распространение и утверждение в умах большой человеческой общности (сейчас в городе 1 миллион жителей, в начале века было меньше, но было достаточно) особенного стиля – отсюда, кстати, рождение в начале века целой плеяды писателей, выходцев из Одессы (я их уже упоминал). Была воссоздана редкая аура города, города любви, телесных наслаждений, земного рая, города для удобной и комфортной жизни.
Отсюда и весь этот приблатненный песенный фольклор, анекдоты, приблатненная лексика и мифологический одесский юмор – носители и создатели этого языкового массива вовсе не стремились к богу, к новому духу, нет, лишь хотели приукрасить, а главное, романтизировать обыденную жизнь, не богатую на приключения и подвиги. И добились многого, создали новую утопию, новый миф об Одессе, миф о "компании блатной", что "на Дерибасовской". Кстати, возникший миф – есть уже свидетельство нового духовного качества, это уже новый, более глубокий уровень развития культуры, на котором и выросла новая общность – Одесса, одесситы. Любопытно, что все эти полублатные песни и сейчас в ходу, этот полублатной и блатной песенный и, собственно, фольклор, именно, стал составной частью Одессы. Под блатные песни здесь обедают в ресторанах, катаются по делам в шестисотых "мерседесах", танцуют в лучах заходящего солнца на пляже, даже разговаривают они друг с другом в ритмах этих песен. Тянут слова, сталкивают разноименные понятия в однородном предложении, постоянное стремление говорить с первым встречным о себе, имея себя в виду в третьем лице, независимо от возраста быть очень активным в разговоре, но главное, ритм речи преимущественно тот же, просто бери любой кусок любого разговора, накладывай на блатные аккорды и, новый городской полублатной или просто жалостливый романс готов.
В то же время домашняя обстановка и фамильярность пронизывают все одесское общество. Садишься в машину, получаешь рассказ о домашних делах, о воззрениях на политическую обстановку, на хохлов, на Россию. Водитель-женщина рассказала, как она готовит жареную колбасу. Покупает много кишок (или же ей достают эти самые кишки в большом количестве ее родственники в Тернополе, там мясокомбинат), засыпает солью до краев и кладет в морозилку; проходит время, она достает кишки, хорошенько их промывает и начинает готовить мясо. Обязательно на рынке покупает свинину, непременно жирную, иначе колбаса будет не сочная, не вкусная, причем для экономии можно покупать свиное сало с обрезками мяса, мяса там много, но недорого. Мясо затем перемешивается со всякими специями и обязательно с чесноком, который непременно надо порезать кусочками, опять же для вкуса. А затем, если есть микроволновая печь, то в печь, или можно зажарить в духовке. Очень вкусно. Причем, "очень" она произнесла как-то особенно, "о" было двойное или даже тройное, и такое округлое, сказанное с намеком на только ей известный вкус.
Конечно же, я забыл про белые акации. Это город белых акаций. В парке земля закрыта опавшими белыми лепестками. Как ты по Кельну, так я по Одессе хожу и думаю, вот здесь бы мы посидели, здесь бы мы ходили, на это смотрели, это полюбили, это нас захватило, а это нам бы пришлось по душе.
Все, что я писал про Одессу, все так, но есть еще много всякого. Например, оперный театр, знаменитый, очень красивый в принципе, очень изысканный внутри; так вот, театр одним боком выходит в обычный жилой дворик, с фонтанчиком, с древними фонарями, со скульптуркой – как из Летнего сада. А в этот двор выходят обычные квартирки, и люди выносят столы на улицу и ужинают, просто так – с видом на изысканнейший театр мира. Нигде более в бывшей империи это невозможно, только в Одессе. Здесь на оживленной деловой улице вечером сидят старики и просто говорят. Этот город строили когда-то исключительно для людей, для удобства, услаждения, удовлетворения. Здесь чрезвычайно комфортный климат для просто жизни, конечно, со своими проблемами. Нигде я не видел столько мест для гуляний и отдыха. Центр Одессы – это даже человечнее Киева, но много стильнее.
Здесь есть памятник Рабиновичу, герою одесских анекдотов. Анекдоты, полублатной песенный фольклор, родина многих высоких стилистов или даже гениев, то есть только физическая родина и все. Духовности в этом городе мало, не затем этот город. Удивительно, но, видимо, духовному горению недостаточно только душевной теплоты, ему еще и нужны высоко развитые технологии совершенствования духа, чего, видимо, здесь никогда и не было. А поэтому Одессе хватало одной только строки – "на Дерибасовской открылася пивная", или – "…здесь собиралась вся компания блатная".
Особый рассказ о памятниках. Здесь, похожий на игрушку, памятник Дерибасу, первостроителю Одессы, затем памятник "новому гению", – над которым придурошными псевдоангелами застыли Пушкин, Гоголь, Бабель, – конечно, Рабиновичу (я писал про него), конечно Дюку – одному из самых сильных в прошлом градоначальников города, графу Воронцову, наконец, Пушкину.
Памятник Пушкину очень хорош. Представь, мужественная, гордо откинута назад и устремленная вдаль голова на постаменте, а внизу по углам четыре каких-то диковинных существа, из которых льется в чугунные чаши струйками вода. Памятник душевнее московского, пожалуй, самый душевный памятник Пушкину в мире. Рядом хорошо посидеть, именно, под ним, а проходя мимо, подойти и помыть руки в этих струйках. Голова Пушкина стоит в самом конце Приморского бульвара.
В Одессе культ города, средневековая и даже восходящая к Древней Греции традиция города-государства. Город всегда был интернационален, всегда гордился своей самостью. Продолжается этот культ и сейчас. Здесь уже и сейчас можно делать все, что позволяет любой европейский город, и, слава богу, что Украина в обе стороны открыта для окружающего мира. Любопытно, что градоначальник здесь значит много больше, нежели губернатор, здесь важен был всегда именно мэр, хозяин города. И сейчас Одессе, видимо, неинтересны областные проблемы, есть город, проблемы которого и его жителей – и есть смысл существования Одессы. А, если сделать здесь свободную экономическую зону – это будет прекрасный европейского уровня и стиля город, очень удобный для жизни и работы.
Мне кажется, что я почувствовал смысл, внутренний смысл и внутреннее ощущение писем в те стародавние времена, когда только письма были возможностью общения на расстоянии. Письма сохраняют даже не образ, а поддерживают поток мыслительной и любой иной энергии, устремленной к человеку, к которому обращаешься, и позволяют обратно воспринимать такую же жизнь. Я хочу с тобой путешествовать по миру.
Сегодня к вечеру было удивительной красоты море, тяжелое, маслянистое на вид, необыкновенно чистого цвета морской волны. Я могу часами смотреть на морской горизонт, не двигаясь и не уставая. Удивительное зрелище. Море – это удивительное нечто, совершенное, живое, дышит, рождается, ропщет, сопротивляется, нападает, терпит, любит, держит, притягивает и затягивает. Вечное существо, которое переживет всех и вся, которому нет определения и нет границ, помимо географических и физических.
Говорил ли я тебе, что я хочу умереть на берегу моря или океана, во время шторма. Я хочу доживать последние дни в собственном доме на берегу океана. Я могу часами смотреть на морской горизонт, я бесконечно влюблен в море, в его видимую бесконечность и видимую безграничность. Я как-то поклоняюсь морю. Поэтому хочу там бывать много и часто. Но не получается, и это скверно. Когда плаваешь по морю, испытываешь какое-то особое чувство сопричастности к чему-то извечному и неизмеримо сильному.
Наше одиночество теперь – это поиски нового человека. Для каждого из нас меняется он сам и меняется другой, меняется любовь. Наше одиночество – это поиски новой жизни, может быть создание новой жизни, которой не было, а теперь она есть.
Вечерами меня долго качает, хожу, сижу, меня качает, море продолжается мною. Несравнимое ни с чем ощущение вечности жизни. Не хочется уезжать из этого города, от этого моря. Хочется здесь остаться и жить в вечности. В той самой вечности, из которой мы появились. Зачем я так много говорю об Одессе? Может быть потому, что тебя зачали в этом городе, на берегу моря!