- Учили?
- Счас-счас.
Маслаченко испуганно глянул в раскрытый учебник и прошёл к доске.
- Ээ, Апеннинский полуостров… ээ… протянулся с севера на юг… ээ… его омывают…
- А вы поближе к теме, так вам будет легче.
Во мне нарастала неприязнь к классу. Седовласые почтенные неучи, в ваши годы некоторые люди становятся академиками.
- Ээ… Апеннинский полуостров… ээ… значит, с севера протянулся…
Урок переходил за середину, а я всё ещё не получил ответа на первый вопрос.
- Маслаченко, признайтесь! Не учили?
Насупленный вид Маслаченко стыдливо говорил: да, Нестор Петрович, виноват, не учил. Виновато зарделись морщинистые щёки. Виновато, скорее даже панически, торчала вата в ушах.
- Маслаченко, что вы наделали? - Я даже застонал. - Вы пустили на ветер десять драгоценных минут!
- Так ведь испугался. Вы так грозно.
- Садитесь. Два!
Я нарисовал в журнале, напротив его фамилии, залихватскую двойку, похожую на шахматного коня, такую я некогда поставил Саленко, и, оторвав от журнала перо, вдруг вспомнил и закусочную "Голубой Дунай", и мужчину с ватой в ушах, пытавшегося меня образумить и ставшего свидетелем моего позора. Это был он - мой ученик Маслаченко! И сейчас получалось так: будто я ему в отместку вмазал огромную жирную пару! И он вот-вот повернётся в мою сторону и с ядовитой усмешкой скажет на весь класс: ну, что, мол, учитель, отыгрался, потешил душу?
Я напрягся, готовясь принять удар, однако Маслаченко невозмутимо вернулся за свою парту, извлёк из кармана носовой платок и обстоятельно, точно испытывая мои нервы, вытер лицо. Может, он меня не узнал - там, в павильоне, был взвинченный молодой человек в перекошенном пиджаке, а здесь перед ним солидный учитель, ну не совсем внушительный, но всё-таки учитель. А может, и узнал, да придержал свой козырь на другой, более важный случай, и тогда уж он его хлёстко бросит на стол.
- Авдотьин! Учили?
- А как же!
Из глубины класса двинулся мой старый знакомый. Впрочем, я с трудом узнавал в нём верзилу. Угрюмое лицо его сияло неземным вдохновением. Я насторожился - не ждёт ли меня новое испытание.
- Значит, так, - Авдотьин обстоятельно оглядел карту: все ли, мол, на месте, и реки, и города. - Значит, так. Цезаря убили, но у них там всё равно ничего не получилось. Нашлись ещё двое: сродственник Цезаря, Октавиан, и… и, словом, товарищ по работе Антоний…
Куда я попал? С профессором Волосюком случился бы верный инфаркт, услышь он подобное. Но в общем-то, в общем Авдотьин рассказал всё правильно, даже добавил, мол, читал книгу об Октавиане. Только не знал ни автора, ни названия - книга была без начала и конца, он, строитель, её нашёл в опустевшем доме, обречённом на снос. Правда, из прочитанного ему более всего запомнилась Клеопатра. Огонь баба! Я поставил ему четвёрку. Отвечать на второй вопрос вызвалась бабушка-отличница Гусева и натянула на пятёрку.
Я бы, наверно, даже оттаял, но мне не давала покоя мысль о Маслаченко, она сверлила, сверлила: он узнал или я ошибся? Он узнал или это был кто-то другой, похожий? После урока я собрал свои учительские пожитки - указку и журнал, - и не удержался, подошёл к Маслаченко. Тот старательно рылся в старом потрёпанном портфеле, возможно, доставшемся ему по наследству от детей.
- Маслаченко, - позвал я вполголоса, остерегаясь окружающих.
Он вытащил на белый свет учебник алгебры, поднял голову и, не таясь, произнёс:
- Я к следующему уроку выучу. Постараюсь исправить.
- Вы должны знать, - сказал я, по-прежнему скрывая свои слова от посторонних ушей, - я вам поставил не потому что, а потому, - я вложил в это слово тайный смысл, понятный только нам двоим. - Вы меня поняли?
- А что тут непонятного? Не выучил урок и схлопотал два барана, - громко ответил Маслаченко.
На нас уже стали поглядывать с любопытством. Но я должен был идти до конца.
- Верно, Маслаченко, именно поэтому, а не потому. Вы должны это уяснить, проникнуться этим. - Я тихо кричал в его ухо, но оно было заложено ватой.
- Да проникся я, Нестор Петрович, дальше некуда! Не выучил и заработал. Нестор Петрович, мне ещё надо вызубрить формулу, - будто бы взмолился ученик, не то умело прикидываясь, не то и впрямь ничего не помня.
- Но только поэтому, а не потому, учтите, - повторил я, закрепляя возможный успех. - Занимайтесь алгеброй. И спасибо за понимание.
- Пожалуйста, - откликнулся он, словно недоуменно, и уткнулся в учебник.
"Он всё помнит, но, кажется, будет молчать. Хотя в его глазах затаилось что-то такое, этакое", - сказал я себе, покидая класс.
В учительской, чуть ли не сразу за её порогом, меня перехватила математика Эмма Васильевна, будто ждала весь урок, когда же наконец появится этот Нестор Петрович.
- Сегодня ваши опять отличились, - сказала она зловеще. - На моём уроке тринадцать человек. Всего! Из тридцати.
Я вначале не сообразил, - о чём она? - и решил уточнить:
- Кто - ваши? Кого вы имеете в виду?
- Разве не вы классный руководитель девятого "А"? - нахмурилась математичка.
- Ах, да! Извините. Совсем забыл, верней, ещё не привык.
- Привыкайте, да поскорей, и будьте с ними построже. Железная дисциплина - вот вам совет старого педагога!
Она сурово улыбнулась и, воинственно задрав подбородок, пошла к полке с журналами.
"Амазонка с транспортиром, - подумал я. - У неё, вероятно, не урок, а Мамаево побоище. И жизнь не в радость. Впрочем, и моя ничуть не лучше".
На втором уроке у меня было "окно", то есть он оказался свободным, я вернул на полку журнал шестого класса и, забыв избавиться от указки, отправился в "сумасшедший и замечательный", как выразилась директриса, девятый "А" вот так, с указкой в правой руке.
В классе, можно было бы сказать, "ни души", если бы у доски не топтались два парня, они колдовали с начертанным конусом и столбиком цифр. Классная комната выглядела так, словно через неё промчались орды диких кочевников. Пол усеян рваной бумагой, со второй парты сброшен учебник, лежит подбитой птицей. На полу, возле учительского стола, беспощадно растоптан мел, белый одноногий след уходит вглубь класса и там теряется среди парт.
- Здравствуйте, товарищи учащиеся!
Квадратный сивый парень недовольно глянул на меня - мол, сгинь, не мешай, - и сказал второму:
- Если ты даже такую теорему осилить не можешь, значит, тебе хана.
- Так я ж… - В голосе второго, длинного и сутулого, отчаяние. - Так я ж…
- Ладно, делаю последний заход. - Сивый скрипнул зубами, видать уже изнемог. - Вспомни, как ты обтачивал втулку. Тот же принцип. С чего начинал, баранья голова?
- Це ж вона самая? - Сутулый обрадованно засмеялся. - Це я знаю. Тилько…
- Кто у вас староста? - прервал я этот симпозиум.
- А ты кем, собственно говоря, будешь? - Сивый положил мел на полочку доски и потёр измазанные пальцы.
- Ваш классный руководитель!
- О, мы вас представляли таким… знаете, - он развёл руки, изобразил в воздухе широченные плечи. - Судя по рассказам ребят из шестого, вы по ним прошлись косой. Только вот Нехорошкина вы зря. Зря! Он действительно…
- Кажется, я спрашиваю на языке, вполне понятном: кто у вас, у нас староста?
Они уставились на мою указку - очевидно, я с этой штукой смахивал на надсмотрщика. Я поспешно спрятал указку за спину, бестолково пробормотав: "Она случайно… понимаете, закрутился".
- Староста - Федоскин Ваня, Иван, значит, - наконец ответил сутулый. - Тилько его не було вже целую неделю.
- А дежурный? По графику? Есть же у вас, у нас какой-то график?
- Який тут зробишь график? То ходють, то не ходють. - Продолговатое худое лицо сутулого скривилось от неподдельной досады.
Не зная зачем, - а скорее, не придумав ничего путного, - я поинтересовался.
- Вы украинец?
- Який же я хохол? - обиделся сутулый. - Я - немец!
- Его фамилия Функе. Звать Карлом. Он из наших немцев, волжских. Но долго жил в станице, там и набрался нашего суржика, - сивый улыбнулся.
Видно, он меня уже принял как своего. Я почувствовал себя свободней, но решил держаться по-прежнему официально. К тому же в класс начали возвращаться остальные ученики.
- Функе, сегодня дежурным будете вы. К концу уроков попробуем составить график. Приступайте! Откройте, например, окно. И вообще, товарищи, если не уважаете труд тех, кто убирает вашу комнату, то хотя бы уважайте самих себя. Вы здесь учитесь, дышите этим воздухом. - Слова были казёнными, я сам не раз их слышал от иных людей. Но у меня не было ничего другого.
В коридоре азартно залился звонок, обозначая конец перемены.
- Дежурный, какой сейчас предмет? - Подумав, я добавил: - У нас!
- Русский язык, Нестор Петрович! - доложил Карл, приступив к исполнению своих новых обязанностей.
Я вышел из класса. За дверью, прижав к себе журнал и кипу тетрадей, крутилась та самая Светик, обладательница новенькой комбинации, ждала чего-то, а может, и кого-то.
Наши взгляды встретились, мы оба снова окрасились румянцем.
- Света… Светлана Афанасьевна! Русский язык и литература, - представилась она, несмело протягивая ладошку. - Я жду вас! У меня к вам просьба. Маленькая, но для меня не совсем маленькая.
- Я к вашим услугам, - ответил я по-гусарски, ну разве что не щёлкнул каблуками. Не было шпор.
- Нестор Петрович! Не знаю, как выразиться поделикатней, вы не могли бы заглянуть в мужской туалет?
- То есть… зачем? - Я был озадачен. - Простите, я тоже не знаю, как выразиться… но я уже.
Светлана Афанасьевна покраснела в третий раз. Только за это утро, а впереди её ждал целый день.
- Там скрывается ученик Ганжа. Кстати, он ваш. Как мой урок, он - туда, прячется в туалете. Знает: там он для меня недосягаем. Я же не могу, правда? А вы у нас мужчина.
Ученик Ганжа и впрямь отсиживался в туалете. Он вальяжно развалился на подоконнике и попыхивал сигаретой, увлечённо выдувая кольца. Его поза дышала негой. Он явно намеревался провести здесь все сорок пять минут, отпущенных на русский язык. И я в нём узнал юнца, похожего на трамвайного зайца. Теперь понятно, почему он крался мимо учительской, - опасался Светланы. Впрочем, при ближайшем рассмотрении он оказался моим сверстником, и не столь уж субтильным, скорее крепко сколоченным парнем.
- Ганжа? - осведомился я, подстраховываясь на всякий случай, хотя, кроме нас, тут более никого не было.
- Не угадал. Я - президент Франции, - благодушно откликнулся ученик, любуясь очередным кольцом.
- Понятно. И тебе, так называемый президент, здесь куда комфортней, нежели в классе? - спросил я подчёркнуто брезгливо. - Впрочем, для тебя сортир - самое подходящее место. Ты угадал! И удачно вписался в окружение писсуаров и унитазов. Не отличишь!
- Но-но, остряк-самоучка, вали отсюда, пока не схлопотал по мурлу. Я ведь щедрый, могу отвалить от души, - сердито предупредил Ганжа.
- Только попробуй. Я сам так тебе врежу, прилипнешь к стенке. Тебя будут отдирать всей школой, притом целый день! - ответил я той же монетой.
Наверно, со стороны мы походили на молодых задиристых петушков. Один из нас сидел на насесте, а второй… Но тут я очнулся, вспомнил, кто я такой, и гаркнул, как и подобало грозному педагогу:
- Встань! Когда с тобой говорит учитель!
- Где учитель? - Ганжа с притворным беспокойством оглядел туалет.
- Я твой учитель, - сказал я мстительно.
- Ты - учитель? Ха! Вот потеха! Тогда почему вы меня на "ты"? Это же непедагогично, - напомнил ученик и нехотя слез с подоконника. - А что у вас в руке? Явились с указкой! Учтите: у нас телесные наказания под запретом. Вам тут не Англия!
- Прошу прощения, я увлёкся, не хорошо, а её забыл оставить в учительской и вот ношу с собой, - пробормотал я, смутясь.
- Ладно, я не гордый. Значит, мир? - И он снова уселся на подоконник.
- Ступайте, Ганжа, на урок. Вас ждёт Светлана Афанасьевна, - сказал я, уже немного устав от этого бестолкового поединка.
- А, вот кто вас сюда направил! Как же я сразу не догадался? А вроде сообразительный парень, не дуб, - посетовал он, следуя за мной к выходу. - Но, между прочим, я здесь не сачкую. Я тут размышляю, и довольно глубоко. О чём? Вот говорят: разбегается Вселенная? А куда? И, главное, зачем? Чего ей не хватает? Надо поразмыслить. Верно? Но где? На уроке не больно-то помозгуешь, не дают! Мешает учитель. И говорит он сам, тебя только спрашивает. Особенно она, Светлана.
- Афанасьевна, - поправил я строго.
- Вот-вот, она! - обрадовался Ганжа. - Не даёт сосредоточиться на мысли. Сразу: "Ганжа, к доске!"
Он несомненно валял дурака, но я на всякий случай нравоучительно произнёс:
- А чтобы разобраться с такой сложной штуковиной, как Вселенная, необходимо много знать. А дабы много знать, следует исправно посещать уроки.
- Да ну? Так просто? - будто бы изумился мой ученик.
- Конечно, не совсем просто, - честно признался я. - Но без знаний не обойтись.
В свой девятый "А" я пришёл на четвёртый урок. Математичка была права: в классе я насчитал тринадцать учеников. Двенадцать из них смотрели на меня с живым интересом, как бы говоря: ну, ну, поглядим, какой ты учитель. Тринадцатый, Ганжа, улыбался мне с последней парты как своему сообщнику. Из его левого уха тонкой струйкой выходил чёрный провод и скрывался внизу, под партой.
- Ганжа, что у вас в ушах? - спросил я, насторожившись.
- Слухательный аппарат. Я туг на ухо, - беззаботно ответил Ганжа.
В классе захмыкали там-сям. Нашли над чем смеяться, сухие, бесчувственные люди. Правда, в туалете он был без аппарата и несомненно слышал каждое моё слово. Но там нас разделяли два шага, можно было обойтись и без приспособлений.
Бедный парень, а я-то с ним был очень резок. Но сам Ганжа не унывал и даже меня самого подбодрил дружеским жестом: мат, не тушуйся, учитель, валяй, действуй!
И я начал действовать.
- Девушка! Да, да, я обращаюсь к вам. Ваша фамилия? - окликнул я ученицу, сидевшую в среднем ряду за четвёртой партой.
- Леднёва. Нелли, - ответила ученица, встав из-за нарты.
- Леднёва, снимите шляпку.
- Дамам в помещении можно, - пояснила Нелли, будто я ничего не смыслил в этикете.
Она выше меня головы на две… может три. У неё тяжёлые плечи и руки женщины, укладывающей камни на мостовой, а личико девочки-подростка, нежное и, на мой взгляд, миловидное. Но эта претенциозная красная шляпка с зелёным птичьим пером делала Нелли комичной - пародия на светскую даму! Но я вовремя вспомнил о своих обязанностях, подавил улыбку ещё в зародыше и строго возразил:
- Вы не просто в помещении, вы в школе! Сейчас же снимите шляпку.
- Не сниму! И вообще, как вы разговариваете с женщиной?
По классу прошелестели смешки. Девятый "А" ещё ко всему и класс-весельчак.
- Что ж, Леднёва, придётся вызвать ваших родителей. - Я пригрозил машинально, видно, так аукнулась студенческая практика в обычной "детской" школе.
С другой парты поднялся лысый грузный дядька, подошёл к Леднёвой и прикрикнул:
- Ну-ка, сыми! Я тебе говорил: не бери шляпу в школу, тут не танцы.
- Тебя ещё тут не хватало, - огрызнулась на лысого Нелли.
- Вернитесь на место! Я обойдусь без вашей помощи, - сказал к дядьке и вышел из-за стола.
- Вы сказали: вызову родителей. Я и пришёл. Как её папа, - пояснил дядька и шлёпнул дочь по заду: - Скинь, говорят, кепку!
Ничего себе номер! Почему я не догадался сам? Знакомясь с учениками, я только что произвёл перекличку, однако оплошал - не связал их фамилии вместе.
Я сделал родителю замечание:
- Бить детей непедагогично. Это не выход.
- Что же, я не могу собственному ребёнку дать по заднице? - удивился Леднёв-отец.
- Я не ребёнок! Я уже давно молодая интересная девушка, - с достоинством возразила Нелли.
- Ещё что придумала, - рассердился Леднёв.
- Да, она действительно интересная девушка, - подтвердил я, свято служа истине.
Нелли вскинула на меня быстрый взгляд - в нём смешались и недоверие, и благодарность.
- Вообще-то она мне не нравится самой, - сказала Нелли, снимая шляпку, и повернулась к отцу: - Я бы её сняла и без тебя. Пора бы тебе наконец понять: у тебя лысина, большая, словно блин, а ты бегаешь в школу, как мальчик. Мне стыдно людям смотреть в глаза. Мой отец получает двойки!
- По географии мне, например, поставили три, - защищаясь, пробормотал Леднёв.
- Семёныч! Ты её не слушай. Учись! - подал голос сивый ученик.
- Нехай стесняется Нелька. Сама! Яка она несуразна дочь, - добавил Функе для меня специально.
Зашумели и другие ученики. В классе начинался базар. Я закричал:
- Довольно! У нас урок, не семейная кухня. Леднёв, я что вам сказал?
- Чтобы я… Отправляйся на своё место!
- Неправда! Я вежливо сказал: возвращайтесь! Вот и выполняйте!
Сам я тоже сел за учительский стол, поднял глаза и увидел вздёрнутую вверх руку.
- А у вас что? Я слушаю.
Поднялся сидевший перед Ганжой худощавый паренёк, гибкий, как хлыст, и доложил:
- Ляпишев Геннадий! Нестор Петрович, что же получается? Ходишь, ходишь в школу, потом - бац! Вторая смена, и прощай любимые учителя! На целую неделю! - воскликнул он трагически.
- Не понял, - признался я честно.
- Он работает в две смены. Неделю в первую, педелю во вторую, и тогда пропускает уроки, - пояснила сидевшая передо мной кудрявая девица.
- Вынужден! - уточнил Геннадий. - В остальном всё верно.
- Ясно, Ляпишев. Я постараюсь вам помочь. Кстати, где остальные ученики? А вернее, не кстати, - добавил я с иронией.
Севший было Ляпишев снова потянул руку вверх.
- Вы знаете? Говорите!
Он встал, солидно откашлялся в кулак и произнёс:
- А почему их нет? А потому! Интересно, как у нас получается? Ходишь в школу, ходишь, потом - бац! Вторая смена, и прощай любимые учителя! А я, может, стремлюсь к свету знаний!
В классе снова засмеялись, словно они знали что-то такое, неизвестное мне.
- Не вижу повода для веселья. Человек стремится к знаниям, и это, несомненно, достойно похвалы! - Я повторил Ляпишеву как можно вразумительней: - Геннадий, я всё понял. И сделаю всё, что смогу. Садитесь! Итак, где же остальные?
- А, кто где, - игриво ответила кудрявая девица. - Один женился, второй подал на развод. Третья ждёт ребёнка, четвёртому лень. А пятый…
- Значит, всё-таки у нас есть дежурная. И это вы, - прервал я её упражнения в юморе.
- Я не дежурная. Я просто знаю всё и о всех, - произнесла она с многозначительной улыбкой, словно и я был у неё на крючке.
- Коровянская - наше справочное бюро, - весело прокомментировали в классе.
Урок между тем катился под горку.
- Ладно, отсутствующих мы отметим после урока, - сказал я, сдаваясь. - Сейчас перейдём к опросу.
- А мы это ещё не учили, - торопливо предупредил блондинистый совсем ещё юный ученик, сосед Нелли по парте.
- Я буду спрашивать пройденный материал, - срезал я его убийственной усмешкой. - Итак, вопрос: канцлер Бисмарк и прусский милитаризм. Ну, кто смелый? Кто похвастается своими знаниями?
Ганжа наклонился к Ляпишеву, что-то ему шепнул, и правая рука Геннадия привычно взметнулась над классом.