А на следующий день он наступил, долгожданный момент, - за стеной девятого "А", по коридорам школы бронзовыми ручьями разлился звонок, известивший о конце моего последнего урока, а вместе с ним и завершении самой практики. Но странно - меня в сердце укололо сожаление: я уже никогда не войду в этот класс, - именно в этот! - не войду с журналом и указкой, не скажу, встав за учительский стол: "Здравствуйте, друзья!.. Дежурный, кто у нас отсутствует сегодня?" И больше никого из них не вызову к доске: "На этот вопрос ответит Ибрагимов! Саленко, что ваша любознательность так пристально высматривает за окном? Всё самое интересное здесь, в нашем классе!" Теперь за меня делать это будут иные люди.
Остаток учебного дня я отсидел в гостях у своих однокурсников, на их уроках. Потом мы, как и в начале практики, снова обосновались в директорском кабинете, и Машкова, произведя анализ и синтез, - а может, порядок был обратным, сейчас не помню, - вынесла каждому вердикт - его итоговую отметку. Меня она приберегла на десерт. Норманнское её лицо побледнело, извещая о сильном внутреннем напряжении, тёмные глаза зажглись решимостью, и она выразилась так, сурово и непреклонно: "Возможно, кто-то сочтёт меня беспринципной и чересчур либеральной, однако я вынуждена, повторяю, вынуждена оценить практику студента Северова отметкой "отлично", - И, помолчав, добавила: - Надеюсь, на этот раз её никто не назовёт завышенной".
Финита! Если проще: всё! Ступай, Нестор, куда пожелает твоя душа. Завтра снова ползти в институт, но сегодня ты свободен. Можешь профланировать мимо Лининого дома, ну как бы между прочим, запретить тебе никто не посмеет - вольному воля! Но, прежде чем покинуть школу, я, пардон мадам, зашёл в мужской туалет. А там меня ждали - вся команда в полном составе. И более не единого человечка - мы четверо, с глазу на глаз. И видать они, изнывая от нетерпения, выкурили полную пачку - пол у их ног был густо усеян трупами сигарет.
Меня точно приподняли, основательно взболтали и поставили на пол, - со дна мутной взвесью поднялись мои давние, было улёгшиеся опасения, - эти трое ждали подходящего момента, и вот он наступил. А ради чего ещё им маяться, терпеть никак не меньше часа? Именно столько или более того мы отсидели в директорском кабинете. С каждым из них, по одиночке, авось я и управлюсь, но одолеть всю троицу скопом мне будет не по рукам. И сейчас из меня полетят пух и перья, словно из подушки, терзаемой в разгар погрома. Теперь я, лишённый учительской неприкосновенности, был перед ними беззащитен - обычный рядовой человек, что хочешь, то с ним и делай, если вас трое против одного.
- Что так долго? Мы тут офонарели, - грубо осведомился Фёдоров, и так ангелочек сбросил свою лживую маску.
- А зачем? Фонареть-то? - спросил я осторожно. - Вы же не фонарные столбы. Правда? Уроки закончились, и давно, покурить можно и на улице, хотя в нашем возрасте это запрещено. И окуркам место не на полу, а в урне для мусора или в унитазе. Ишь, насорили, не туалет, а городская свалка! - добавил я, не удержавшись.
- Да ладно, уймись! - отмахнулся Фёдоров, тыкая, будто мы с ним пасли гусей, крестили детей и вместе мешками лопали соль, притом крупную и серую, прямо с чумацких повозок. - Теперь нечего гоношиться, твоей практике пришёл ханец! Лучше скажи: какой тебе накинули балл?
- Поставили "отлично", - сказал я, скрывая эмоции. Кто знает, как они к этому отнесутся, а вдруг у них моя высокая отметка вызовет злобу.
- Ни фига себе! - воскликнул Саленко.
- Наша взяла! - удовлетворённо произнёс Ибрагимов и, подкрепляя своё чувство, врезал кулаком по своей же ладони.
- А я не сомневался: ты свой пятерик огребёшь, - спокойно сказал Фёдоров и, видя моё недоумение, пояснил: - Когда она, твоя началка-мочалка, на тебя тяфкнула, помнишь: "Нестор Петрович, между прочим, идёт урок!" - передразнил он бедную Ольгу Захаровну. - Да помнишь. Я понял сразу: ты наш, тебя надо спасать. И предупредил всех: кто будет гадить этому студенту, того я разотру по всему классу, остатки выкину в форточку!
- Он меня за тот твой первый урок отделал по высшей норме, чуть не свернул башку, - восторженно пояснил Саленко, точно его наградили орденом. - Говорит: ты чего?
Ибрагимов сдержанно улыбнулся - я понял: досталось и ему.
- Ты долго держался, нас не трогал, молоток! Потом, ясно, на тебя надавили, - выдал мне Фёдоров комплимент, сомнительный для любого учителя. - Ну, валяй, студент, кончай свой институт. Ни пуха тебе, ни пера!
- Идите к чёрту! - послал я их от всей души.
Они вышли, добившись своего и уже забыв обо мне, а я остался на руинах своей славы. Секрет моего педагогического триумфа оказался обескураживающе прост и обиден почти до слёз. Нет уж, решил я, стоя на своих развалинах, отныне к школе не подойду и на километр. Назад в науку! Только туда!
Через месяц я шёл из института в городскую библиотеку и по дороге встретил директора школы. Она пожаловалась:
- Вы ушли, и они снова взялись за своё. Что вы можете посоветовать? Вы их знаете лучше нас.
Я потёр висок, помогая своим извилинам, и пробормотал, не совсем уверенный в мудрости своего совета:
- Постарайтесь вызвать у них нечто похожее на сочувствие. Они в общем-то ребята не злые.
- Сочувствие? Каким образом? Я для них главный враг, - удивилась эта дама.
- Вы тоже бываете как бы в их положении, от вас всё время требуют то или другое. И если что-то не так, вас, конечно, не выставят из класса, не влепят двойку, но, извините, выговор вмажут, а то и выгонят с работы, - пошутил я кисло.
- Считайте: я вас не поняла, - обиделась директриса и, не попрощавшись, пошагала дальше.
- Какое совпадение! Я тоже иногда не понимаю себя, - промямлил я вслед рассердившейся женщине.
Из гороно извилистая тропа повела меня по книжным магазинам. Я весь день запасался впрок - учебниками, программами и тетрадями. Сегодня же вечером мне предстоит, выражаясь языком военных стратегов, прямо с марша ввязаться в бой, то есть вести уроки в каких-то, и неизвестно каких именно, классах.
Потом я пообедал, а заодно и поужинал в чебуречной - кто знает, когда покормишься в следующий раз? - и поволок себя в школу.
Мне пришлось пересаживаться с трамвая на троллейбус, затем с троллейбуса на трамвай, потом плутать по рабочему посёлку. Но вот и школа - серое типовое здание в три этажа. С утра в этом доме учатся дети, вечером - рабочая молодёжь. Что ждёт здесь незадачливого Нестора Северова?
И зря торопился - учительская была на замке. Я прислонился к стене возле дверей, смиренно отдаваясь в руки судьбы, - всё равно она и дальше будет гнуть своё, так стоит ли брыкаться или просить о милости.
Из открытых дверей ближайшего класса тянуло сквозняком. Там проветривали и убирали, со скрежетом двигали парты. Вскоре из класса вышла пожилая женщина в чёрном халате, в одной руке ведро, - надеюсь, не пустое, - в другой щётка на длинной палке. Она обила о пол щётку и, заметив меня, пожаловалась:
- Придут, натопчут. Нет чтоб убрамши закрыть школу, не пускать никого. Нехай стоит себе чистая до утра, а то и всю неделю.
- Остроумная мысль, - сказал я одобрительно.
- А ты озорник. Небось пришёл исправлять двойку? - спросила она деловито.
- Я ваш новый учитель, - ответил я несколько высокомерно, видать, по её мнению, человек с моей комплекцией годится только в ученики.
- Неужто там не нашли кого поматерей? Прислали такого молоденького! - осудила она гороно. - Тебя же здесь изотрут. Они как сатаны!
- Кто они? - насторожился я.
- Кто-кто. Ученики, вот кто! - рассердилась женщина на мою тупость и перешла в другой класс.
Первыми появились две женщины с хозяйственными сумками. Они спорили о каких-то шторах. Одна утверждала, мол, их следует купить, такой случай, по её мнению, не представится может никогда. Вторая возражала - её беспокоил лимит.
Я вошёл следом за ними в учительскую, деликатно влез в спор и представил им свою скромную личность. Первая женщина была директором школы. Она едва не кинулась мне на шею, так кстати, оказывается, я пришёл. Их историк заболел туберкулёзом, в полном расстройстве чувств бросил своих учеников и поспешно укатил в Сальские степи - пить жир сусликов. Все классы, начиная с шестого и кончая девятыми, осиротели. Лишь в десятых историю вела сама директор. Словом, наследство осталось мне запутанное - где-то что-то начато и где-то что-то не закончено.
- Заодно поведёте классное руководство. Ваш класс - девятый "А". Этот сумасшедший, замечательный девятый "А"! - вдруг произнесла она сентиментально и тут же вновь буднично добавила: - Так мы его именуем меж собой. Он наша слабость. Но если официально, обычный класс, не лучше и не хуже остальных. В общем, явится завуч, введёт вас в курс дела, и вы, надеюсь, сразу засучите рукава. А пока познакомьтесь с расписанием уроков. Посмотрите: где у вас первый, ну, и прочие. Мы же, извините, займёмся нашими финансами.
И снова в моей жизни выплыл девятый "А"! Другой, но тоже девятый и непременно "А"! Это что? Насмешка судьбы? Или пуще того - злой рок?
Я последовал совету директора и занялся расписанием, висевшим на доске объявлений. Мой дебют пал на шестой класс, единственный к школе. И ещё из расписания следовало: сегодня я буду занят почти по полной программе, на пяти уроках из шести. Почему-то вспомнилась строка из цирковой афиши: "Весь вечер на манеже…" И всё же пока мне не верилось, будто происходящее касается меня, прогремит звонок, и я, такой славный и не заслуживающий этой доли, отправлюсь на урок, затем на второй… и так потечёт моя бедная жизнь. Казалось, вот-вот кто-то откроет дверь и скажет: "Северов, произошло дурацкое недоразумение, представьте, ха-ха, к школе вы не имеете ни малейшего отношения. Вы свободны!"
Однако на меня словно бы махнули рукой: ну его, пусть мается, нам-то какое дело, - и я обескураженно забрался в угол между шкафами, набитыми мензурками, колбами, тетрадками и прочими наглядными пособиями, и здесь, как бы в самом безопасном месте, дожидался завуча.
В учительской было тесно. В мой левый бок упирались указки и треугольники. С другой стороны наступали газетные подшивки. Сзади нависал плакат с изречением Ломоносова о русском языке, обладающем свойствами французского, немецкого и даже "гишпанского". С противоположной стены прямо в лицо лезла чёрная доска с крупной, выведенной через всё поле, завидной каллиграфической записью: "Тт. кл. руководители! Во вторник, к 18 ч., сдать отчёт о посещаемости в своих классах". Видно, дневная школа не очень-то жалует помещениями свою вечернюю сестрицу, понимая по-своему поговорку: "В тесноте, не в обиде".
К половине шестого в учительскую потянулись педагоги. По мере того как они приходили, мне становилось немного не по себе. Все мои новые коллеги, словно их кто-то специально подобрал, были дамами. Они копались в тетрадях, наглядных пособиях и тараторили о последних модах и рыночных ценах.
Словом, я, единственный мужчина, был среди них аки заповедный зубр. И они поглядывали на меня с любопытством и даже с некоторым смятением. Присутствие особи мужского пола, несомненно, нарушило вольный женский быт учительской. Так, одна из дам стала прихорашиваться перед зеркалом, но, наверное, наткнувшись взглядом на моё отражение, смутилась и свернула столь приятное действо, не докрасив рот. Вторая, молоденькая блондинка, влетев в учительскую и ещё не ведая о моём существовании, с ходу принялась хвастать своей покупкой - кружевной комбинацией и было потянула вверх подол серой шерстяной юбки, обнажая великолепное бедро в капроне телесного цвета. Однако на неё тотчас зашикали, указывая глазами в мою сторону:
- Светик, у нас мужчина!
Светик-семицветик торопливо одёрнула подол и бросила в мою сторону испуганный взгляд, не забыв залиться алой краской.
- Нет! Я ничего не видел! У меня… у меня, вы будете смеяться, зрение минус десять! А очки, представьте, я не ношу! У меня от них аллергия! - солгал я в панике, тоже отчаянно покраснев. Во всяком случае моим щекам стало жарко.
- Браво! Вы истинный кавалер, - похвалила мою ложь седовласая дама, как потом выяснилось, учительница географии.
Завуч, увы, также оказалась дамой. После краткой процедуры знакомства она с жадным интересом спросила:
- Вы-то, надеюсь, балуетесь табачком?
- Бросил. Ещё в детстве. Поставили в угол на два часа. И как отрезало. Не тянет до сих пор, - сообщил я чистую правду.
- Опять я одна. Словно Робинзон, в смысле курения, - вздохнула завуч и, смирившись с судьбой, сказала: - Сегодня можете ограничиться опросом, если, разумеется, к этому готовы. Словом, смотрите по обстоятельствам. А вообще-то в вечерней школе, в отличие от дневной, главное - борьба за посещаемость. От неё, а сущности, зависит и сама успеваемость. И наша зарплата.
В последнем замечании крылось нечто мне непонятное, но я отгадку отложил на потом и стал снаряжаться к уроку - взял с полки журнал шестого класса и, проверив записи моего предшественника, приготовил карту Древнего Рима. До звонка ещё оставалось время, и я, оставив своё оружие на столе, вышел в коридор, на шум, оказывается присущий и вечерним школам. Если бы я не знал, где нахожусь, то принял бы его за филиал вокзала или фойе кинотеатра - настолько разнообразные ходили по нему люди. Вот прошёл солидный мужчина в массивных очках с карандашом за ухом. Худощавый юнец прокрался мимо меня, шмыгая носом и поглядывая на дверь учительской. Ну чем не трамвайный заяц, скрывающийся от контролёра. Следом за ним надменно проплыла на тоненьких каблуках симпатичная девушка в узкой юбке. Этот парень в клетчатом пиджаке - типичный студент. И много ещё прошло их, разных, отличных друг от друга. Они растекались по классам. Там гулко хлопали крышки парт.
- Ну-ка, подвинься! Шлагбаум!
Смуглый насупленный верзила в ковбойке и кирзовых сапогах отодвинул меня плечом в сторону и прошагал в учительскую. Пока я размышлял: пропесочить ли грубияна за бестактность или не стоит начинать первый день со скандала, - верзила бурчал в учительской:
- Эмма Васильевна, в конце концов будет у нас история? Или не будет?
Кто-то из женщин ответил:
- Будет у вас сегодня историк, успокойтесь! Он даже приготовил карту. Можете отнести в класс.
- Это я с удовольствием. А как её звать? - буркнул верзила, впрочем, не являя особого интереса.
Та же невидимая Эмма Васильевна поправила:
- Не её, а его. - И обратилась к учительской: - Кто знает, как величать нового историка?
Я вошёл и, обращаясь ко всем, с достоинством назвал своё имя-отчество, ну и фамилию конечно.
Полная, с родинкой на щеке учительница (несомненно, Эмма Васильевна) кивнула на верзилу:
- Нестор Петрович, к вам дежурный из шестого.
Под дремучими бровями верзилы мелькнуло нечто отдалённо похожее на изумление. Мелькнуло и исчезло.
- Карту, - коротко потребовал верзила.
По школе раскатилась настойчивая электрическая трель - мой первый звонок на урок - и залетела к нам, в учительскую. Я беру классный журнал и деревянную указку. И ощущаю на себе взгляды коллег. Они смотрят на меня и словно чего-то ждут.
- Я пошёл, - сказал я. А что ещё я мог сказать?
- Ни пуха ни пера! - лихо воскликнула седая географичка, будто бы от имени всего коллектива.
- Спасибо, - ответил я вежливо, как и полагается воспитанному человеку.
- К чёрту! К чёрту! - вразнобой подсказали коллеги.
- Пошлите нас к чёрту. Ну, ну, смелей! Мы не обидимся, - подбодрила географичка.
- Если так… катитесь ко всем чертям! - произнёс я, тронутый их вниманием.
И вот, вооружённый журналом и указкой, я открываю дверь шестого класса. В школе он самый младший.
А в классе, видать, все глухие - не слышали звонка. Мужчины и женщины, - ну да, это же мои ученики, - бродят между партами, кое-кто стоит ко мне спиной. У доски возится с мелом и тряпкой знакомый верзила. Тряпка почти незаметна в его лапе, будто он вытирает доску ладонью. Я жду у порога, когда они соизволят обратить внимание на такую мелочь: пришёл учитель, чёрт возьми! - но люди, переговариваясь, продолжают разгуливать по классу. Но, наконец-то! - меня замечают, слава тебе господи.
- Новичок? - доброжелательно спрашивает розовощёкая белёсая дева, опоясанная по груди коричневой мохнатой шалью. - Садись за той вон партой. Там свободно. - И она указывает на первую парту, стоявшую перед учительским столом.
Меня приняли за нового ученика - вновь подвели рост и мой юношеский облик. Я едва не смеюсь, - горько-горько, - но сдерживаю себя и начальственно кашляю:
- Кгхм! Кгхм! Здравствуйте, товарищи!
Верзила обернулся, рявкнул:
- Угомоняйтесь! Пришёл историк!
Итак, я представлен, остаётся уточнить фамилию, имя и отчество. В учительской меня предупредили, мол, шестой самый великовозрастный в школе, но явь превзошла все ожидания: за партами там-сям сидели сорокалетние мужчины и женщины и выжидательно взирали на нового учителя.
- К-кто староста?
Я даже стал заикаться, озадаченный увиденным.
- Староста у нас Гусева, - заботливо подсказала девушка с шалью.
Но из-за первой парты уже сама поднялась ни дать ни взять традиционная бабушка. (Так мне тогда показалось.) Сейчас начнёт рассказывать сказки: жили-были старик со старухой… И так далее.
- Надежда Исаевна - круглая отличница! - пояснила всё та же дева, продолжая своё шефство.
- Садитесь, бабу… простите, товарищ староста.
Как с ними разговаривать? В каком тоне? С одной стороны, многие из них старше меня, с другой - мои ученики, как бы неразумные дети. Я потерял уверенность в себе, и мой первый урок пополз, словно расхлябанная телега по разбитой дороге.
- Вопрос: как возник третий триумвират? Расскажет Нехорошкин.
- Я не учил.
Худощавый небритый мужчина хлопал глазами, стараясь разлепить слипающиеся красные веки. Из-за этих потуг у него потешно шевелился кончик носа.
Да что они, смеются надо мной? Я сам наделён чувством юмора и, надеюсь, тонким. Но урок есть урок. Учитель есть учитель. Учителем задан вопрос, и будьте добры ответить на него.
- Вы намерены отвечать?
- Я же сказал.
Этот небритый уже устал от моего присутствия в классе.
- Два! Садитесь.
- Ой, Нестор Петрович, он подряд две смены…
Кто там пищит? Опять дева с шалью. Она меня остерегает от опрометчивого шага. "Братец Иванушка, не пей водицу из…"
- Да помолчите же, в конце концов!
До сих пор я не подозревал за собой таких свойств - умения кричать и вообще быть грозным и требовательным, как прокурор.
- Маслаченко!
Господи, этому лет сорок пять. Старик, или почти старик. И доказательство тому: обилие морщин, плешь и вата в ушах. Где-то я уже видел и эту плешь, и торчавшую из ушей вату.