Я опять перебил его. Что-то такое сказал ему насчет денег, насчет того, что, когда он вернется, я ему тогда и отдам, а он мне ответил, что пустяки, что это, пожалуй, только начало, а там видно будет. Я сказал, что в вагоне жарко, то есть душно, а он ответил, что вовсе не так уж душно, как мне кажется.
Что-то он мне стал меньше нравиться. И совсем мне неинтересно было слушать, сколько он выпивал когда-то в молодости в Новочеркасске. Он и сейчас был молодой. Можно подумать, сто лет тому назад было. Не очень-то мне нравятся люди, которые так говорят. И потом мне показалось, что вовсе он не из таких людей, которые пьют до одурения. Знаете, бывают такие типы - безобразно напиваются, все им мало и мало, начинают вас потом оскорблять разными словами ни за что ни про что… Почему я, видите ли, должен выслушивать разную пьяную болтовню, за какие коврижки, в конце концов! Я потому говорю, что знаю, не первый раз со мной такие истории приключаются. А то, что он Хемингуэя читал, - велика важность!
В общем, я о нем как-то нехорошо подумал, без всяких на то оснований. А потом, когда он пошел за водкой и я стал смотреть в окно, он, наоборот, даже очень симпатичным показался, совершенно напрасно, наверное, я о нем всякое такое подумал.
Он пробежал по перрону очень быстро. И скрылся за углом вокзала. Я все смотрел в окно, а он не появлялся.
Потом поезд дернулся, и скоро он мчался уже сто двадцать километров в час. За окном опять замелькало.
Я думал, может, он еще появится. Может, он как-нибудь сел. Хотя я смотрел в окно. Я видел, что он не сел.
Я стал думать о нем. Он купит бутылку, а выпить ему не с кем. Один в городе, с этой дурацкой бутылкой. И, наверно, у него тут нет родственников, иначе они бы его встречали… Он стоит на перроне и видит последний вагон в виде точки.
Сто двадцать километров в час! Не шутка!
И не то еще будет!
БОЧКА С ТВОРОГОМ, КОШКИ В МЕШКЕ И ГОЛУБИ
У Толи летом погибла дочь. Ей было двенадцать лет, симпатичная девчонка, училась старательно. Поехала к бабушке на дачу. В солнечную погоду выехала на велосипеде и, может, перестаралась, нажимая на педали, очень быстро выскочила из-за поворота и навстречу транспорту катила на своем велосипеде по шоссе. А шофер не успел затормозить свой самосвал.
Поехала на дачу и погибла.
Толя дочь похоронил и запил.
День не вышел на работу, второй день, много дней. А работал он тоже шофером, ездил в дальние рейсы в разные города. За прогул его уволили, и с машиной он расстался. И тогда пошел работать грузчиком в продовольственный магазин. Тут он был человеком на подхвате: принесет, подтащит и разгрузит что требуется. Работал он на так называемой эстакаде - площадке, где машины товар разгружают, с легкостью и проворством - здоровья он был отменного, с редкою силой. Когда вспоминал о дочери, что ее нет в живых, - выпивал и забывался.
Через некоторое время дом, где дочка жила, дотла сгорел от молнии. От всего этого жена захворала, и ее отправили в больницу.
Свалилось на Толю столько, что врагу своему, как говорится, не пожелаешь. А он продолжал на своей эстакаде крутиться и вертеться, грузить и разгружать, таскать, возить на тачках товар в разные лотки и палатки. "Сюда, Толя!", "Давай, Толя!", "Быстрей, Толя!", "Нажми, дорогой!", "Вези, да поскорей!" - так каждый день. И Толя вез, бегал, нажимал. Не возражал. Парень честный. К работе привык. Выпивал. Да при его здоровье все как слону дробина казалось.
Дальше. Привезли товар. Как всегда. И вместе с другим товаром бочку с творогом. Вкатить такую бочку на доске на эстакаду одному невозможно. Но тут доски под рукой не оказалось. Поднять бочку на эстакаду руками навряд ли кому удастся. Творог сам по себе вроде легкий товар, да набито его там черт знает сколько. И вот, разозлившись, может хлебнув лишнего, решил Толя эту бочку все-таки перекинуть на эстакаду.
- Да неужто ты один собираешься? - спросил шофер.
- Давай тогда вдвоем, - сказал Толя.
Тут подошел один тип и говорит:
- А сколько тебе, парень, платят?
- Пошел бы ты подальше, - отвечает ему Толя.
- Да я к тебе с предложением и по-доброму, - тип ему отвечает.
- Катись ты со своими предложениями подальше, - говорит ему Толя.
- Да ты ведь не знаешь, какие мои предложения, - говорит тип.
- Подсоби вот лучше с бочкой, - говорит Толя.
Тип руками замахал и отошел в сторонку. Оттуда говорит:
- Чем такие бочки таскать, надрываться, послушал бы меня, чудак.
Шофер говорит:
- Давай, Толя, его послушаем, чего он сказать собирается.
А Толя возмущается:
- Помочь не хочет, гад, болтает тут, пусть-ка лучше он идет, пока я его не разукрасил.
Тот обиделся:
- За что меня разукрашивать, за добрый совет? Да ты умный или нет, скажи на милость?
А бочка с творогом стоит в кузове, дожидается, пока ее перекинут на эстакаду. А вокруг нее разговорчики пока совершенно пустые происходят. То да се, а в общем, ничего. Шоферу ехать надо, да, видно, ему интересно стало предложение типово услышать. Кто знает, а может, такое предложение, что машину свою бросай и на новое дело переходи.
Толя говорит:
- Ну вас, ребята, отойдите, я творог на эстакаду перекину.
Он слушать никого не любил. Упрямый был.
Тип говорит:
- Ну ладно, я уйду, а вы пропадайте, дураки.
- Да погоди, погоди, - говорит шофер, - говори: чего там у тебя за совет.
И Толя сдался. Ждет. Какой ему сейчас совет подадут, какое предложение.
Тип говорит:
- Вот сколько у нас в городе кошек?
Толя с шофером переглянулись: кто знает, сколько их, куда он клонит?
Тот дальше:
- Несметное количество кошек в нашем удивительном городе. Сколько их бродит, сосчитайте, братцы. И невдомек вам, что на самые что ни на есть научные, полезные обществу цели кошки требуются - во! - И тип ладонью по горлу: мол, не хватает кошек научным работникам.
- Ну? - разом не поняли Толя и шофер.
- Мешок кошек научному учреждению, а деньги в карман.
- Какой мешок?
- Кошек… - сказал тип.
- Ну, кошек… кота, что ль, в мешке? Давай дальше. Что ты хитришь?
- Да не хитрю, - обрадовался тип, что его теперь слушают. - Одному мне ловить кошек неохота. Я их уже насдавал государству порядочно. Мне партнеры нужны. Сетки есть. Сачки. Все есть. Партнеров нет. Ну? Уразумели?
Шофер стоял с открытым ртом, а Толя сказал:
- Не чумной ты? С головой у тебя все в порядке? - И вдруг захохотал: - Ну и дает! Кошачник! Ну и ну!
Шофер поинтересовался:
- Да где же ты столько кошек бесхозных видел?
- Ну, в подвалах, например, - очень даже спокойно сказал тип. - Да мало ли где еще.
- И сколько стоит одна кошка? - поинтересовался шофер.
- Смотря какая кошка.
- Ну, в среднем.
- Копеек шестьдесят.
- Вали отсюда со своими кошками, - сказал Толя.
- Эх, вы. - Тип топтался и сплевывал на землю. Склонял голову набок и с каким-то даже презрением рассматривал грузчика и шофера.
- Настроение у меня знаешь какое? - сказал ему Толя. - Сдам твой труп в корзине вместо кошек. И все.
- А часы у меня знаешь какие? - не унимался тип. - Без стрелок. Электронное табло. Новаторство. Гляди. Фирма!
Странный тип был одет хорошо. Все честь честью. Костюм неплохой. Туфли модные. В черных очках. Не снимая с руки, он показал издали потрясающие часы.
Шофер подошел к нему и стал часы разглядывать.
- Угу, - сказал он, удивленный. - Ишь ты… Погляди, Толь-ка! Глянь. Погляди! Неужто на кошках заработал?
- Не только на кошках, - сказал тип загадочно.
Толю часы не интересовали, и он взялся за бочку. Один. Шофер рассматривал часы и удивлялся.
Бочку он поднял, как штангу, но не выжал на вытянутых руках, и она гулко ударилась о землю. Дно вылетело, и творог вывалился из бочки.
- Так я и ожидал, - сказал ловец кошек.
Толя подскочил к нему, взял за грудки и отшвырнул подальше. Ловец кошек на ногах не удержался и упал. Встал, отряхиваясь молча, но уходить не собирался.
- У меня давно плохое настроение, - предупредил его Толя.
Слетелись голуби на творог. Клюют как ошалелые, спешат.
- Кыш! - погнал их Толя.
Они отбежали на некоторое расстояние и тут же налетели снова.
- Голуби тоже бизнес, - сказал ловец кошек.
- Ну, явно не в себе, - сказал Толя.
- Но есть их опасно, - сказал ловец кошек, - жрут разную падаль эти райские птицы и разносят заразу.
- Какой же бизнес на них можно сделать? - поинтересовался шофер.
Вышедший из себя Толя запустил в ловца кошек горстью творога, но тот отбежал только, но не ушел.
- Чего тебе надо, послушай, гад?! - заорал Толя.
- Кошек у вас нет?
- Иди ты!.. - Толя поставил бочку, но много творога осталось на земле. Голуби расхаживали рядом.
- Кыш, кыш, кыш, - гнал их Толя.
- Ну, я поехал, - сказал шофер.
- Валяй, валяй, - сказал Толя.
Машина зафыркала, двинулась задом, развернулась и ушла.
- Спивайся, - сказал ловец кошек, - продолжай спиваться. - И ушел.
"Откуда он тут взялся, - думал Толя, - и где-то я его раньше видел. Но где? Не вспомнить… Где же я его все-таки видел?" Толя сел на ящик и не гнал уже настырных голубей. И они целой стаей клевали творог быстро-быстро - хорошая и обильная им досталась пища. Повезло им здорово. На редкость повезло…
Он закрыл бочку крышкой, переваливая с боку на бок, дотащил до лестницы, ведущей на эстакаду, и таким же манером постепенно приволок ее к грузовому лифту. Небольшая дощечка нашлась, по дощечке он вкатил бочку в лифт.
- Давай! Эй, вы там, поднимай! - заорал он, нажимая на кнопку лифта беспрерывно.
Но там не слышали.
- Эй вы, бабье! Заснули? Поднимай бочку с творогом!
Лифт пошел наверх.
И он тогда вспомнил, где видел этого типа.
"Он рыл яму, могилу для дочки - могильщик, вот он кто! Да я тогда никого и не замечал, - вспомнил Толя, - разбит был и подавлен. До могильщиков ли мне было тогда, разглядывать их лица… Пусть могильщик, но от меня ему чего надо, не пойму. В свою компашку тянет, да не хочу я быть могильщиком и кошек ловить не собираюсь, время пройдет - и вернусь к своей машине. А он меня запомнил. Надо же! Но зачем ему все-таки я нужен, а никто другой? Играет на несчастье или он меня совсем за дурака считает? Могилы, кошки, голуби, кошмар…"
Толя вышел на эстакаду.
Дул ветерок. Крутом громоздились пустые ящики, до потолка. Он облокотился о ящики, и они обвалом полетели ему на голову. Пустяк. Пустые. Поцарапался слегка. Но не беда. Уж это не беда. Жене вроде лучше. Сесть бы опять на машину, а там пойдет по-старому, ну не совсем, ну, все же…
- Эй, Толя, принимай!
Подъехала машина, и Толя начал разгружать.
УВЕРЕННОСТЬ
Диву даешься, как он был в себе уверен! Если бы каждый человек был так уверен в себе! А впрочем, бог знает, что тогда было бы… Может быть, так и надо, так и должно быть - одни люди поразительно уверены в себе, другие не очень, а третьи проживут свой век ни в чем не уверенные, во всем сомневающиеся… Может быть, как раз в этом и есть смысл, гармония, уравновешивание, одни дополняют других, одни по другим равняются, а, в свою очередь, благодаря этим, выделяются. Как раз, может быть, без такого положения вещей, без такой ситуации творилась бы путаница, полная неразбериха. Я на миг представляю: все поголовно дьявольски уверены, гнут свою линию, давят с одинаковой силой друг на друга - неприглядная картина.
О нем все газеты писали, его уверенность границ не знала. Можете представить, что за штука - чемпион мира по боксу, выдающаяся личность, сущий черт!
- А я в любом раунде могу нокаутировать любого противника, - сказал он мне. (Он имел в виду весь мир!)
- Ну, а вдруг, - сказал я, - а вдруг…
- "Вдруг" положи себе в карман, - сказал он мне, улыбаясь своей несравненно уверенной улыбкой.
- Ну, а все-таки, - сказал я, - а все-таки…
- И "все-таки" положи себе в карман, - сказал он, так же несравненно улыбаясь.
- Между прочим… - начал я.
- "Между прочим", - сказал он, - положи себе в карман!
А я ему твердил, что придет время, его все-таки побьют, не надо зарекаться. "Такого не может произойти, скорей луна свалится на землю", - отвечал он мне.
В гениальную личность люди верить не очень-то хотят: такие чудеса не всех устраивают. И я не мог признать поразительную уверенность моего друга детства, с которым мы сидели на одной парте, исходили пешком в юности весь наш родной край…
…Когда-нибудь он проиграет, не может быть, чтобы он никогда не проиграл! Выходит, я желал ему проигрыша? Чертовщина сущая, с этим я никогда бы на свете не согласился, мы прошли с ним пешком весь свой край, плавали по Миссисипи матросами, влюблялись в девчонок, вытворяли бог знает что! Хвалиться он любил… Все уши затыкали, когда он кричал, что всех в мире побьет. Я тоже уши затыкал, но ведь напрасно! Побил всех подчистую, будьте здоровы, мое почтеньице, жители родного штата! С ним спорить без толку, я знаю. "Эх ты!" - скажет он и в плечо толкнет со смехом, дружески, да только тихо у него не получалось, на ногах ни за что не устоишь. Тут же слезы на глазах, извиняется, да у него и вправду нечаянно, непроизвольно выходило, само собой срабатывало.
Надо бы подальше от него держаться, а я не отошел. Ну, он меня в плечо - хлоп! "Эх ты!" - и я в угол комнаты отлетел как миленький. Вскочил ужасно злой, а у него слезы на глазах. Да разве можно на него обижаться, не специально ведь, с детства у него эта дурацкая привычка. На расстоянии от него стоять, на расстоянии!
Стою подальше, уверенность от него так и прет, весь - сплошная уверенность. Вот что значит уверенность, сгусток уверенности, сплошная формула уверенности, абсолютная уверенность…
Есть вещи, в которых я очень даже сомневаюсь, например, каким цветом покрасить цветочные ящики на балконе: желтым, или красным, или разными цветами. И так можно, и так, но я не уверен, какими именно цветами их выкрасить.
- Послушай, а во всем ли ты уверен? - спросил я его однажды.
- Во всем уверен! - заорал он поразительно уверенно.
- Какими цветами покрасить мне ящики? - спросил я его.
- Любыми, - заорал он, - крась любыми! Крась всеми цветами подряд, и ты не ошибешься!
- Но я хочу одним, - сказал я.
- Любым, - заорал он, - крась любым! Что ты пристал ко мне со своими ящиками!
Я выставил навстречу ему руку, показывая жестом: не толкай, не толкай меня, не толкай! Сейчас ведь толкнет, ну и тип!
- Я завтра лечу в Мадрид! - воскликнул он потрясающе уверенно, даже напыщенно. - Завтра я побью Фердинанда Ривьеру! За две секунды до конца последнего раунда, вот именно, за две! - а все пусть думают, будто я не мог этого сделать раньше. Пусть они думают! - Он встал, подошел к зеркалу, любуясь собой, поднял обе руки кверху, как он обычно приветствует публику, и уверенно улыбнулся. Он выглядел прекрасно: этакая фигура, быстрота, стремительность, сила. И еще черт-те чего, всего в нем полно. Побьет он этого Ривьеру, безусловно! Я было уже руку опустил, но снова вытянул ее вперед, почти упираясь в него пальцами, чтобы он невзначай не толкнул. Но сейчас же представил, как он молниеносно может нырнуть под руку и толкнуть меня, если захочет, и я руку опустил.
- Уже завтра летишь? - спросил я.
- Эх ты! - сказал он.
Последует толчок! - решил я и отскочил, а он и не думал.
Он помрачнел: он ненавидел самолеты.
У него сейчас не было желания толкнуть меня в плечо. Ему было не до этого. Он сказал, что не выносит напоминания о самолетах, а я ему напомнил. Да я и не специально напомнил, забыл, что он их не выносит. Он не уверен, что самолет не разобьется. Он не был уверен, что благополучно прибудет на место, а там-то он побьет любого…
- Какая чепуха! - сказал.
- "Чепуху" положи себе в карман, - сказал он.
- Ага, - сказал я, - не уверен!
- Я уверен в том, что не уверен! - сказал он потрясающе уверенно и улыбнулся.
Он был во всем уверен.
КРАСНЫЕ КАЧЕЛИ
Канитель Сидорович вставал в пять утра, шел в лес за грибами. В семь утра он клал их на стол молча и тихо. Жена его Аделаида Матвеевна вставала в семь утра, всплескивала руками при виде грибов и восклицала:
- Фу-ты, Господи, опять!
Она имела в виду, что ей придется опять чистить грибы, жарить или варить. А это нужно было делать так или иначе.
После грибов Канитель Сидорович шел в сад и там мастерил качели для сына.
Потом шел на работу.
Дом стоял на развилке дорог, двухэтажный и нелепый. Больше в окружности, близко, не было домов. В доме кроме семьи Канителя Сидоровича народу было много - разные семьи и одинокие. А там за дорогой начинался поселок, и странным казалось, отчего выстроен здесь дом, словно случайно.
Канитель Сидорович по дороге на работу думал: "Люди только еще идут по делам, а я уже дело сделал: уже, можно сказать, накормил семью завтраком, грибов добыл, провизию добыл. Вот жена там сейчас грибы чистит и кидает в синюю кастрюльку". Он почти физически ощущал, как грибы стукаются о дно кастрюльки один за другим, не целые грибы, а куски грибов, срезанные ножом, такие замечательные грибные ломтики.
Канитель Сидорович шел на работу по дороге, и на душе у него было спокойно. И даже чувствовалась уверенность в себе, но и некоторое однообразие тоже чувствовалось.
Тогда мысли его перекидывались на качели, и однообразие каждодневное рассеивалось, и улыбка обозначалась на его лице. Качели еще оставалось немножко доделать. Они выйдут добротные, крепкие, доски попались отличные, отменные доски. Пусть себе сын качается на них с соседскими детьми, жалко, что ли! Пусть добрым словом поминают Канителя Сидоровича.
Имя такое ему в поселке дали люди. Не припомнить сейчас, кто первый его так назвал. А на самом деле звали его Павлом, да только никто его так не звал, и он не обижался.
Канитель Сидорович шел с работы к качелям, а соседи, глядя, как он там возится под деревьями, говорили: "Опять канителит!" Он слов не слышал, да если бы и слышал, из этого ничего бы не вышло. Слова его не обижали (хоть какие), они для него все равно что ноль значили, мало кто чего скажет.
Работал он в поселковом магазине продавцом, его каждый знал. Да и как не знать, если каждый к нему обращался за покупками. Отпускал он медленно, чем даже в раздражение некоторых приводил. Может быть, прозвище оттуда и пошло, а может, не оттуда.