Он стоял за прилавком, отпускал товар и в это время ничего не думал постороннего, а только что положено: считать, сдачу давать, на весы смотреть. Да иначе оно и быть не могло, раз работа такая, да народу тем более полным-полно, на весь поселок магазин единственный. Правда, еще директор был, он тоже иногда товары отпускал, да только директор - он директор и есть, не будет же денно-нощно стоять за прилавком. Иногда ругал он Канителя Сидоровича за его нерасторопность, бывало, скажет: "Да пошевеливайся ты, мать твою! Как в гробу ворочаешься". Насчет ворочания в гробу - любимое директорское выражение, образно, конечно, выразительно, выпукло. Канитель Сидорович начинал смеяться тоненько и долго, слыша такое по своему адресу, и головой мотал, показывая, что он восхищен директорским словами. А вообще на слова он внимания не обращал, как было сказано.
Про слова директорские он жене рассказывал и стал смеяться, а она махнула рукой, да ну тебя, мол, не до тебя, и ушла за водой, а он долго еще смеялся, и сын подошел к нему и стал тоже смеяться долго и от души.
Выдался самый веселый вечер, веселее, пожалуй, и не было, если не считать одного вечера, когда он со смеху покатывался, узнав, что жена утром грибы на столе искала, да и не нашла, а он в этот день ни одного гриба в лесу не нашел. Иногда хоть один гриб да найдет, а тут ни одного.
Надо сказать, Аделаида Матвеевна все в доме делала справно, по хозяйству хлопотала ревностно, только на грибы сердилась (столько, мол, грибов каждый день!), а на самом-то деле не сердилась, а только перед соседями показывала, вроде ей грибы надоели.
Канитель Сидорович с работы шел прямо к качелям, а потом уж ел.
Качели были готовы, но чего-то недоставало в них. А чего, он не знал, и это так ему запало в душу, хоть помирай. Он качели со всех сторон рассматривал, ходил вокруг и голову вбок клонил, не хватало чего-то… не хватало, а чего не хватало - бог знает!
И вдруг однажды душа его озарилась непонятным доселе светом, новой радостью, - а пришла ему мысль покрасить качели в красный цвет. У него на глазах даже слезы появились от этой мысли. Представил он себе, как будут сверкать качели красным цветом среди зелени деревьев и кустов. Именно этого как раз и не хватало. Да и вправду было бы красиво. Встала перед ним только проблема краски. В поселковом магазине такой краски не было, кое-какая там была краска, но не та вовсе, какая ему представлялась. А представлялась ему краска яркая, такая красная, красней которой и быть не может.
В ту ночь ему снились разноцветные качели, и в крапинку, и в полоску, и в яблоках, и другие. Они медленно проплывали, как лодки, и все плыли и плыли по реке, а в каждой сидело по сыну. Качели были разные, а сын был один и тот же, его сын…
В воскресенье он не пошел за грибами, наверное, впервые за много лет не пошел в самое грибное время, а поехал в город за краской. И жене не сказал зачем, а якобы за грибами.
Он привез краску в полдень, и жена удивленно смотрела на него, когда в дверях появился он с большой банкой.
Он поставил банку на пол, лицо его светилось радостью, а сын стал катать банку по полу в восторге.
И все обыденное перемешалось и спуталось, и не было грибов на столе. А жена была уверена, что это банка тушенки, и смекнула сразу же, что неплохо было бы мясо с картошкой перемешать, раз грибов нет…
Солнце было сквозь деревья на качели. Канитель Сидорович красил их, и они покачивались со скрипом. Качели загорались на солнце, и было радостно. Сын стоял поодаль, наблюдая за отцом восторженно. А мать сидела тут же на траве. Испытывала она тревожное чувство: не было утром грибов на столе, и что-то изменилось, значит.
Появилось торжественное и цветное…
ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА
Телевизор не работает, вечер пропащий, настроение низкое, пью чай, смотрю в окно, мечтаю вторично жениться.
Звоню в телевизионное ателье на другой день, спрашиваю техника, интересуюсь, почему он вчера не пришел, а он мне весело отвечает, что перепутал мой адрес.
- А вы больше не перепутаете? - спрашиваю.
- Любой человек может перепутать, - говорит он весело, - вы что, никогда ничего не путали?
- На всякий случай я напомню вам адрес, - говорю.
- За кого вы меня принимаете? Если вы будете во мне сомневаться, я к вам вообще не приду.
Я испугался.
- Ладно, ладно, - говорит, - не бойтесь, приду.
- Когда?
- Когда будет время.
- Видите ли, - говорю, - у меня такое положение… Я не женат, один… меня дома не бывает…
- Не хотите ли вы, чтобы я вам невесту подыскал? - смеется.
- Видите ли, я вчера отпросился с работы… вас ждал… а вы… э… как бы вам объяснить… не пришли…
- Я приду, - говорит он весело.
- Видите ли… я сегодня тоже с работы отпросился…
- Ваша работа меня не касается, мой дорогой!
- Так я для того сказал, чтобы вы… ээээ… поняли… что я с работы отпросился.
- Что же, по-вашему, я ничего не понимаю? Не меньше вашего понимаю. Не понимал бы, так меня бы на такую работу не посадили. Ясно? Эх, вы, товарищ дорогой! У вас своя работа, у меня своя. Вы на своей работе - я на своей. Вы за свою работу отвечаете - я за свою…
- Совершенно справедливо… Я, видите ли, к тому клоню, что… э… как бы вам объяснить… я один в том смысле, что никого нет дома.
- Вот и женитесь, раз никого дома нет. Жена будет дома сидеть, и телевизора не надо.
Смеется.
- Я… эээ… имею в виду, когда, в какое время ждать вас?
- Вы, мил человек, или не понимаете, что такое "жди", или притворяетесь?
- Довольно растяжимое все-таки понятие… эээ… разве нет?
- Да что вы все "э" да "э", неужели непонятно?
- Я хотел, простите, только спросить: сегодня ждать или завтра?
- Факт, завтра! А сегодня вы еще жениться успеете!
Смеется.
На всякий случай напоминаю ему, что завтра я в третий раз с работы отпрошусь, а он в ответ продолжает смеяться.
Весь следующий день сижу дома, но он не появляется.
Иду сам в ателье, в четвертый раз отпросившись с работы.
- Где он? - спрашиваю.
- По домам ходит, - отвечают.
- Что-то у меня дома его ни разу не было.
Они смеются.
- Может, он сейчас к вам пришел, а вы к нему пришли…
Я кричу:
- У нас новый район, и обслуживание должно быть новое, на самом высоком уровне!
Просто с ужасом на них смотрю, вот-вот засмеются.
- Идите себе домой, он, наверное, вас сейчас возле дверей дожидается…
- А если его там нету, что тогда? Что тогда должен я с вами сделать?!
Они смеются.
- Всякое бывает, товарищ, сами знаете, всякое бывает…
- Очень странно, - говорю, - видеть вас смеющимися на рабочем месте… Я один, и мне трудно…
Они смеются:
- У некоторых по восемь человек детей, им нетрудно, а вы один и вам трудно? Давно бы сюда притащили ваш ящик, чем портить нам настроение.
- Никакой возможности нет тащить ящик мне одному. Я уже объяснял вашему товарищу технику, что с некоторого времени не женат, и в силу этого ежедневно отпрашиваюсь с работы…
- У вас одного почему-то все не в порядке, вон у него тоже на прошлой неделе жена в армию ушла… Покажись-ка, Алеша, товарищу заказчику…
- Что вы чушь несете!
Они смеются.
- Безобразие, и больше ничего!
- Кричите себе на здоровье! Вы нам телевизор покажите, мы его починим. А то дома сидит, а мы знать должны, что у него там творится. Вон, гляди, бабка приемник принесла. Сама небось тащила, бабуся?
- Сама, родненький, прохожий помог…
- Молодец, бабуся! Прохожий молодец! Человек человеку друг, товарищ! Верно, бабка? Гляди, старуха дряхлая сама притащила, а ты в сто раз здоровей, притащить не можешь, дома сидишь.
- У вас же объявление висит… реклама: черным по белому… то есть красным по белому… не в том суть… звоните, мол, звоните…
- Мало ли что там написано!
- Как это?
- Да что вы все удивляетесь, гражданин хороший? Давай, бабка, приемник, золотая бабуся, небось пережгла? А вам стыдно, товарищ!
Смеются.
- Ишь ты, лодырь какой, - кричит бабка, - трудиться не хочет!..
- Так ведь объявление-то висит, - говорю.
- Я неграмотная, - говорит бабка.
- Но мы-то люди грамотные, - говорю я.
- Больно все грамотные стали, - говорит бабка.
- Правильно, бабуся, так его!
Смеются.
- Ну знаете… - говорю.
- Знаем, знаем. - Смеются. - Нас не хочешь слушать, старого человека послушай, больше тебя на свете старая прожила, не меньше тебя в жизни разбирается.
- Я бы таких заказчиков на порог не пускала! - говорит бабуся.
- Позвольте вас спросить, бабушка, с чего вы так на меня накинулись, разве я не прав?
- Смотри, а то милиционера позову! - говорит бабуся.
- Да ну вас, бабушка, - говорю, - или вы вовсе ничего понять не хотите, или попросту ничего не понимаете…
- Ты мать не оскорбляй, - смеются ребята.
- Сынки меня в обиду не дадут, - говорит бабуся.
Они смеются.
- Вот твой спаситель как раз идет, бери его в оборот, а от нас отвяжись, бога ради, поскольку у тебя никакого телевизора с собой нету.
Вижу: входит в ателье молодой парнишка с чемоданчиком, лицо как из гранита высеченное, волосы торчком, и смеется.
Ребята кричат ему со смехом:
- Тебя тут дожидаются!
- Я к вашим услугам, - говорит он смеясь.
- Что же вы, мил человек, к моим услугам до сих пор не были, - спрашиваю я печально.
- С какой такой стати? - смеется.
- А с той стати, - говорю, - что вы обещали, припоминаете?
- А-а-а! - говорит. - Очень приятно вас видеть, еще не женились? Никак не управлюсь, прошу прощенья, один на весь район, а вызовов много, народ требует, очень приятно вас видеть!
- Не могли бы вы, - говорю, - сейчас пойти со мной телевизор починить?
Он обнял меня и смеется:
- А знаете, какой у меня день сегодня?
- Какой?
- Такой день раз в жизни бывает: человеку - двадцать пять лет! Знаете, с каким человеком я в один день родился?
- С каким?
- Неужели не помните? С Ломоносовым в один день родился.
- Поздравляю, - говорю, - от души вас поздравляю!
- Молоток, что нашел меня в такой день, сам понимаешь, ни по каким вызовам не хожу.
Ну что тут возразить? Не хватает еще вступать в пререкания с человеком, родившимся вместе с Ломоносовым! Незатейливая песенка всплывает в памяти: "…только раз в году…", у всех на виду в этот день играют на гармошке невзирая на лица. Я его понимаю. Нервы мои не выдерживают, и я плачу… Сморкаюсь в платок. Я устал. Нежность к людям, к себе самому переполняет меня и вызывает слезы.
- Слышь, брось реветь, - слышу я отзывчивый голос сегодня родившегося, - испортился, значит, телевизор, говоришь? А я думал, приемник у тебя испортился. Так бы и сказал, что телевизор, а то чуть было не те инструменты захватил… Главное, нас с Ломоносовым не забывай!
А главное - смеется!
Приходим.
Он хлопает меня по плечу, по-дружески, со смехом, с такой силой, что я падаю.
Встаю.
Ставлю обед на плиту.
Он открывает чемоданчик с инструментами, но чемоданчик каким-то образом вырывается у него из рук, и все оттуда сыплется на пол, гремит, катится, закатывается, а он смеется.
- Всякое бывает, - говорит он, долго ползает по полу, а я ему помогаю.
- Да ты тут не вертись, - слышу я его веселый голос откуда-то из-под тахты, - ты не торчи перед моими глазами, я этого не люблю.
Я отхожу, покорно стою в сторонке, смотрю, как он ползает, жду.
Наконец он собирает инструменты, подходит с какой-то штуковиной к моему телевизору.
- В такой день, - говорит он, - можно себе позволить все.
Я невольно сказал:
- Только прошу вас, осторожней…
- Знаете, - сказал он весело, - после ваших слов я могу взять свои принадлежности и уйти. Я уйду, и попробуйте вы потом меня добиться…
- Обед скоро будет готов, - сказал я, бросившись наполнять рюмки.
- Я вам делаю одолжение, - сказал он, - став в какую-то дурацкую позу, - я вам любезность делаю, так?
- Так… - сказал я.
Он выпил рюмку, сел около телевизора и произнес целую речь:
- Моя любезность не знает границ! Как товарищ - я золото. Как мастер - золотой. Между прочим, я работал на заводе, где собирал, да будет вам известно, такой вот марки телевизоры, как ваш. Я могу вытащить у вас из телевизора одну штучку, а другую утопить… (Боже мой!). Я могу так переделать ваш телевизор, что ни один механик в мире не сможет понять, в чем дело! (Он весело смеется). Я могу ваш телевизор разобрать до мельчайших подробностей, а потом собрать в прежнее монолитное целое! И могу его так разобрать, что ни одна душа не сможет его собрать. Но могу и устранить дефект, починить, отремонтировать, и он будет работать как новый! Выбирайте любое. А вы знаете, я могу сделать так…
- Ради бога… - сказал я.
Он выпил еще рюмку, снял крышку с телевизора и ткнул в какую-то деталь какой-то своей деталью.
И в этот момент раздался взрыв. Клубы дыма поднялись кверху, и мы закашляли, и что-то покатилось по полу, повертелось и выкатилось к моим ногам.
- Что-то взорвалось, - сказал я робко.
И в ответ услышал его веселый голос:
- Не беспокойтесь, весь он не взорвется.
- А что там взорвалось? - спросил я.
- Видите ли, - сказал он, - это пока неизвестно.
- И вам неизвестно?!
- Мне известно, но не совсем.
- А кому известно? - спросил я испуганно.
Я открыл форточку. Пахло ужасно.
Он вышел ко мне из дыма. Положил мне руку на плечо. Чихнул, икнул, зевнул и кашлянул. После чего сказал весело и уверенно:
- Привозите его к нам. Мы уточним причину взрыва.
- Один вопрос, - спросил я. - Почему вы все беспрерывно смеетесь?
Он взглянул на меня, засмеялся и сказал:
- Молодые ребята, вот и смеются.
- Веселые ребята, - сказал я.
- Во-во, - сказал он, - точно!
МАЛЬЧИКА ПОЙМАЛИ
Он украл на пляже дарственную ручку, зажигалку с дарственной надписью, нейлоновые японские носки и портсигар из вывернутой оленьей кожи с дарственной надписью. Он украл ключи и платок с инициалами.
И вот он сидит на песке, девятилетний мальчик, попавший в дурную компанию.
Вокруг толпа.
- Как ты дошел до жизни такой? - спрашивают его.
Он плачет.
- Тебе не стыдно? - спрашивают его.
А он плачет, бедняга, попавший в дурную компанию.
- Разве так можно? - спрашивают его.
А мальчик так расплакался, что хоть отдавай ему обратно украденные вещи и пусть он идет домой.
- Отпустите его, - говорит один.
И мальчик плачет тише.
- Я в его годы не такие дела обделывал, - говорит другой.
И мальчик уже не плачет.
- Все равно его не посадят, - говорит один.
И мальчик улыбается.
- Может, он случайно, - говорит один.
А у мальчика такой вид, будто у него самого украли, сейчас он погрозит всем пальцем - так у него поднялось настроение.
- А может, он вовсе ничего не крал? - говорит один.
И мальчик встает, чтоб его пропустили.
- Я его ведь за руку поймал! - говорит пострадавший.
И мальчик садится.
- Я его за руку, товарищи, поймал, а он другой рукой ключи в море бросил.
Мальчик плачет.
- Нужно было его сразу за обе руки схватить!
Мальчик громче плачет.
- Надеть бы на него костюм водолазный, пусть ищет ключи, чтоб знал!
Мальчик жутко плачет.
- Я трусы выжимал, а он в это время у меня ключи вытащил, пусть водолазный костюм теперь надевает, а что…
Мальчик плачет. Он так орет, что все плачут.
- Не бойся, мальчик, никто не собирается на тебя водолазный костюм надевать. Дяди шутят.
И мальчик не плачет.
- Кто тебя, милый ты мой, хороший, в море за ключами пошлет, успокойся, сынок, симпатичный такой парнишка…
И мальчик улыбается.
- Да вытри ты слезки, ишь как разревелся, дурачок, папа с мамой небось сейчас за тебя волнуются, ждут не дождутся, а ты тут сидишь, себе нервы треплешь, умное какое у него лицо, заметьте…
И мальчик вовсю улыбается.
- На ребенка накинулись как сумасшедшие из-за ключей! Да этим ключам паршивым, вместе с вашей ручкой дурацкой, простите, грош цена по сравнению с нервной системой человека! Да я готов вам заплатить сейчас же эту ничтожную сумму, чтобы вы оставили ребенка в покое!
Тогда мальчик смеется и даже хлопает в ладоши. И все вокруг смеются и хлопают в ладоши.
- Вам смешно, а мне в дом не войти, - говорит пострадавший.
- Ему в дом не войти, и вы смеетесь!
- Как же можно смеяться, товарищи, если человеку в дом не войти! Да тут плакать надо!
Тогда мальчик перестает смеяться и начинает плакать.
- Держите его, товарищи, а то он может сбежать!
Мальчика держат, а он с плачем вырывается.
И, глядя на все это, я тоже заплакал.
КНИГА ОТЗЫВОВ
В этот день я был так занят, что целый день не ел. Я даже забыл, что мне нужно поесть. Только к вечеру я забежал в столовую пообедать. Я съел подряд два супа, не замечая вкуса, и два вторых. И тут мне подсунули эту книгу.
- Что это? - спросил я, не поняв, в чем дело.
- Это книга, - сказали люди. - Будьте добры, напишите.
Я оглядел их. Это были работники столовой.
- Что написать? - не понял я.
Работники столовой улыбались. Они улыбались как ангелы и как подхалимы. А один улыбался как кашалот.
- Напишите отзыв, - просили они. - Мы очень вас просим.
Я немножечко удивился и спросил:
- Почему же именно я должен его написать? Или вы каждому так говорите?
- О! - воскликнули четверо хором. - Вы с таким аппетитом ели наш суп… Только вы можете написать!
- Гм!.. - удивился я еще больше. - Вы так думаете?..
- Не только мы, - обрадовались они. - Все так думают. Все смотрели на вас, как вы ели суп.
- Почему? - удивился я еще больше.
- Потому что вы ели суп с аппетитом. У нас редко кто так ест. За последние пять лет никто не ел с таким аппетитом.
- Гм!.. - удивлялся я все больше. - Как странно.
Но они не дали мне размышлять. Открыв книгу, они сказали:
- Факт зафиксирован нами. Ели вы с аппетитом. Отпираться тут бесполезно. Вся столовая видела это. Свидетелей сколько угодно. Так что напишите факт и распишитесь.
Работники обступили меня. К ним подошло подкрепление. Теперь их уже было много. Их стало около десяти. Они окружили меня кольцом и уже не просили, а требовали.
За их спинами были зрители. Лица зрителей говорили о том, что они могут всегда подтвердить, что я ел с аппетитом. Они пялили на меня глаза. В них сквозили удивление и восторг. Они восторгались моим аппетитом и удивлялись вкусу.
Поглядев вокруг, прижатый, изобличенный, я вынужден был написать: "Я с аппетитом ел суп и котлеты".
Книгу буквально схватили и унесли как великую ценность. Повар вышел взглянуть на меня. Он прищурился и сказал:
- Еще вздумал ломаться, писать не хотел, сукин сын!