Он в самом деле ни черта не уставал. Рассчитывать на то, что он устанет, никому, наверное, не приходилось. Прослушав подряд песен сорок, я лучше теперь понимал его родственников и знакомых.
В дверь постучали. Он с досадой сказал:
- Ну вот, я же знал…
Я пошел открывать.
- Умерьте телевизор, - сказала соседка.
- Умерю, - сказал я.
- Водопроводчик к вам не приходил? - спросила соседка.
- Он у меня, - сказал я.
- Непременно его потом ко мне пошлите.
- У нее не споешь, - понял он, - да я к ней сегодня не пойду.
- Между прочим, я тоже песен больше слушать не могу, - сказал я откровенно.
- Я-то знаю, - сказал он, - слушать меня никому неохота с утра до вечера. Вот окончу я музыкальное училище, и будут меня слушать все как миленькие за купленные билеты.
- И я приду слушать, - сказал я, чтобы от него отвязаться.
- А сейчас больше не хотите? - спросил он.
- Соседка не позволит, - сказал я.
- Ах да, я и забыл… А как вы думаете, поступлю я в музыкальное училище?
- Отчего же, поступишь, возьмешь и поступишь.
- Возьму и поступлю, - повторил он твердо.
- Возьмись-ка ты пока за краны, - сказал я.
- А как вы думаете, - спросил он неожиданно, - нужно ли мне постричься?
- Нет, вроде…
- А все говорят…
- Ну зачем же, ведь ты артист!
- Во-во! - обрадовался он. - Совершенно верно! Буду продолжать развивать свой голос с утра до вечера и не стричься, пока не поступлю в музыкальное училище! Спою вам еще одну песню и пойду.
Настоящий современный парень, певец по совместительству, поющий водопроводчик со своей мечтой поступить в музыкальное училище, ушел по сантехническим нарядам, забыв исправить краны и оставив меня совершенно разбитым.
В кухне он оставил свой слесарный инструмент.
Зазвонил телефон.
- Я тут недалеко, - узнал я его голос, - в вашем доме! Целая семья меня слушает, чертовски повезло, не хотите ли прийти?
- Нет, нет, я не могу…
- Эх, жаль… здесь все с гриппом лежат… на работу не пошли.
- Ну, хватит, хватит разные там глупости… - разозлился я.
- Я у вас инструмент свой оставил, - орал он, - закончу здесь и к вам зайду.
- Ради бога… - взмолился я, - ничего вы не оставляли…
- Как не оставлял?
Ведь если он вернется, начнет петь…
- Все равно я зайду… Посмотрите. Может быть…
- Я уезжаю, - сказал я в отчаянии.
- Когда? - спросил он.
- Сейчас?
- И надолго?
- Боюсь, насовсем.
- Но мне здесь краны не открутить…
- Ну хорошо, я оставлю ваш инструмент у соседей.
- Нашли, значит? Я же знал!
- Да. Нашел. Но я очень спешу.
- А им можно спеть?
- Кому?
- Тем соседям, которым вы оставите?
- Ах, откуда я знаю!
- За то, что вы нашли мой инструмент, - сказал он, - я вам спою сейчас по телефону.
Я бросил трубку.
Я больше не мог. Он пугал меня. Доканывал. В его репертуаре были песни всех стран, всех народов.
Я от души желаю ему поступить в музыкальное училище, чтобы оставил в покое всех тех, у кого не в порядке краны. Чтобы он навсегда оставил меня в покое.
Чтобы он нашел себе широкую народную аудиторию, достойную его таланта и энергии!
ЛЮБОВЬ МОЯ
Я влюбилась в него, ой как, ой! Голова его на длинной шее изящно покачивалась в толпе, возвышалась над всеми головами на целую голову. Он двигался мелкими изящными шажками не спеша, и это ему придавало солидность. Руки он держал в карманах, а не размахивал ими разгильдяйски, как делают некоторые. Он увидел меня, а я его, и, кроме друг друга, мы никого уже не хотели видеть. Он меня поразил. У него оказались выбиты все передние зубы. И это придавало ему мужественность. Он врезался в оконное стекло, играя в пинг-понг. Он поранил себе все лицо. И я решила, что мне нужен именно такой человек. Когда он смеялся своим беззубым ртом, все женщины пропадали из виду. Ой как, ой, я люблю, когда от моего мужчины шарахаются другие женщины. Да и какая же не мечтает, чтобы любимый принадлежал только ей! Я просила его побольше смеяться, и он поминутно хохотал, разгоняя всех вокруг. Он не жевал, а глотал еду, и я не успевала ему готовить. Да и какая женщина не мечтает беспрерывно готовить для своего любимого! Он был правнук кого-то из друзей Пушкина, ему рассказывала об этом мать, которая слышала от своей бабушки, а та, в свою очередь, от загадочного друга друзей Пушкина. Он любил повторять: "Культуры у меня давно воз, и теперь мне просто приходится ограничивать себя в культуре". - "Но почему же ограничивать?" - спросила я однажды. "Чтобы всех вокруг не обескуражить", - ответил он.
Мы были в Эрмитаже, и он ходил в толпе, а голова его покачивалась, как всегда, в такт, возвышалась над всеми. К нам вдруг подошел смотритель зала и говорит:
- Выведите отсюда вашего приятеля, он совершенно пьян.
- Вы не правы, - сказала я, - так ходить - его манера.
- Тогда мы выведем его сами, - ответили мне, - у вашего друга голова совершенно не держится на плечах.
- Но ведь это смешно, - сказала я, - вы нас смешите.
И мой любимый рассмеялся. Смотритель шарахнулся в сторону, другие люди тоже, и мы остались одни, окруженные со всех сторон шедеврами старых мастеров эпохи Возрождения.
Он был неотразим. Однажды мы сидели в компании, и он хохотал до упаду, близко к сердцу принимая анекдоты. Давно уже не было гостей за столом и рассказчика, а он все не унимался, и я вдруг почувствовала, что мне надо тоже уйти…
И я ушла. Навсегда.
Ну почему, почему… Потому что:
1. Он мог вставить зубы.
2. Не семенить, а ходить.
3. Не глотать еду, а есть, как все люди, и мне не приходилось бы непрерывно торчать у плиты.
4. Он мог не держать в карманах руки и в то же время не размахивать ими по-разгильдяйски.
5. Он мог не врезаться в стекло, оно само никогда ни в кого не врежется.
И вовсе не нужно человеку ограничиваться в культуре.
И что это за смех… и вообще?!
А Пушкин здесь при чем?!
Короче говоря, любила я его три года, ой как, ой, а потом разочаровалась, ой как, ой!
АВРЕЛИКА
(Доктор филологических наук)
- За свою жизнь я сделал выдающееся открытие, - улыбнулся он устало, - пустил по свету слово АВРЕЛИКА. Докторскую диссертацию защитил на это слово. Сотни страниц исписал бисерным, мелким почерком. Старался больше есть, чтобы курить поменьше, поменьше спать, чтобы больше написать. С тяжелыми свинцовыми веками и отяжелевшим желудком бил в одну точку… - Он откинулся в кресле и закрыл глаза, давая понять, что бить в одну точку с тяжелыми веками и отяжелевшим желудком далеко не легкое занятие. - Труд кропотливый, повседневный, повсеместный, постоянный, неисчерпаемый… - продолжал он, но я перебил:
- Аврелика?
- Ударение на первой букве, - поправил он, - вы неправильно произносите. Ударение на "А". Аврелика - вот как следует произносить. Некоторые на ваш манер предпочитают ударение на "ли", будто так красивей, но ведь не в одной красоте дело. Не все красивое имеет чисто практический смысл. И еще: не путайте со словом "Эвридика". Между этими словами нет ничего общего. Эвридика - женщина, мифологическая героиня, надеюсь, вам известно. В то время как аврелика - собственное мое детище, смею вас уверить…
- Так что же эвридика… ах да - аврелика…
Он радостно воскликнул:
- Я так и знал, что вы начнете путать, это со многими происходит! Но я все учел, - он подмигнул мне, - все оговорил в моей докторской диссертации. Путайте себе на здоровье и пеняйте на себя во всех случаях.
Я сделал вид, что понял. Он сказал:
- Когда человек все понимает, он находится на высоте необозримой и недосягаемой.
Оказавшись на "неимоверной высоте", я все-таки спросил:
- Каким же образом вы пустили по свету это свое слово?
Он глубоко вздохнул. Не так-то, мол, все просто было.
- Постараюсь объяснить. Слушайте меня внимательно и не перебивайте. Итак: в любом разговоре вы вставляете постоянно слово АВРЕЛИКА, к примеру:
"Здравствуйте, аврелика; до свиданья, аврелика; передайте привет, аврелика; примите соболезнования, аврелика". Вы все время вставляете это слово в разговоре. Вы меня хорошо поняли?
- Досконально, - сказал я. - Но смысл какой?
- Не спешите, не спешите. Итак, вы нарочно вставляете это слово при любом разговоре, с любым собеседником, так?
- Ну, так, а дальше что?
- Вы проделываете это с серьезным лицом, - выставил он указательный палец перед своим носом, - иначе…
- Что?
- Провал. Воспримут несерьезно.
- Ах, вот что!
- То-то и оно.
- Не вижу здесь вообще ничего серьезного, - сказал я серьезно.
- Вы серьезный человек? - спросил он серьезно.
- Аврелика - имя? - спросил я на всякий случай.
- Не в этом суть.
- Каким же образом слово пошло по свету?
Лицо его стало настолько серьезным, что я усомнился в несерьезности.
- Послушайте внимательно: тот, кому вы вдалбливаете аврелику…
- Зачем мне ее… эту вашу аврелику, кому-то вдалбливать?
- Да не спешите вы! Если вы будете спешить, я не стану… не стану объяснять… и… в конце концов… молчите. Можете вы помолчать? Вы у меня спросили, я вам согласился отвечать… а вы молчите, и все тут.
- Слова вам сказать нельзя?
- Можно! Можно!!! Но не сейчас. Так вот… Итак, тот, кому вдалбливаете аврелику, сам в конце концов начинает произносить это слово, то есть ваш собеседник в свою очередь пересыпает свою речь авреликой, и таким образом аврелика передается друг другу.
- Для чего?
- Мое учение АВРЕЛИКИЗМ, погодите улыбаться, необходимо человеку, как вода. Как воздух. Как стройматериалы, в конце концов, бетонные перекрытия, блочные дома, музыкальные инструменты, автобусы, троллейбусы, балконы, авиационная промышленность, еда, питье, самовары и одежда!
- И вы еще считаете меня нетерпеливым, - сказал я, улыбаясь.
- А что? - Он крутанул головой в одну, в другую сторону и оглядел меня мутным взглядом.
По взгляду этому я понял, что, когда его заносит, он не так быстро останавливается.
Он уселся поглубже в кресло, провалился в него и начал тоненько и визгливо:
- Человеку гораздо легче говорить, пересыпая авреликой свою речь. Он меньше заикается, если раньше заикался, меньше волнуется, если склонен к волнению, меньше спотыкается на словах, имеет возможность найти нить своей речи, если она теряется… аврелика ему помогает сосредоточиться.
Он выполз из кресла, оперся на подлокотники, подался весь вперед.
Я спросил его:
- По-вашему, выходит, засоренная речь лучше чистой речи?
- Не в этом суть. В крайнем случае, можно делать ударение на последнем слоге, слово-то остается. Да и не в ударении дело, если на то пошло. Гибкость всегда хороша. И везде.
- Не о том я толкую, - сказал я с досадой.
- Да вам не втолкуешь, - сказал он с досадой.
- Но почему вы уверены, что ваше слово пошло по свету?
- Здесь у меня целая теория. Сотни страниц, исписанных мелким, бисерным почерком. Все учтено. И оговорено. Возьмите кавказские народы. У них добавляют в разговоре "Э" или "А". К примеру: "Послушай, а… куда идешь, э… домой не приходи, а… хуже будет, э…" и так далее. Так вот. Если аканье и эканье удобно, целесообразно, смягчает интонацию речи, сближает и уравнивает собеседников, то звучное "аврелика", как некое эсперанто, заменит "А" и "Э". Красивей и целесообразней, согласитесь, хоть и длинней. Но зато легче найти нить: произнесешь, к примеру, медленно: "АВ-РЕ-ЛИ-КА…" - и вот уже ускользнувшие слова выплывают, как расписные.
- По-вашему, выходит, все люди теряют нить разговора, в голове у них целый сумбур и сумятица?
- У большинства.
- И вы своей авреликой в два счета устраните сумятицу, и мозги у людей заработают как часы?
- А что?
- Да ничего.
- Вот то-то и оно.
- И вы в этом нисколько не сомневаетесь?
На секунду он задумался.
- Те люди, которые шпарят без запинки и теряют нить, пусть себе шпарят, но… не исключено, что они начнут вдруг шпарить одно лишь слово: АВРЕЛИКА, АВРЕЛИКА, АВРЕЛИКА… ха-ха! Слишком восприимчивые люди, сами понимаете… близко к сердцу все принимают.
- Да ну вас! - отмахнулся я.
- Конечно, некоторые люди вроде вас обрывают меня и смеются, а воспитанные люди в большинстве случаев делают вид, что не слышат аврелики, но на самом-то деле… слышат. Должно привиться. Ведь в диссертации все учтено и оговорено.
- Но почему вы именно это слово выбрали, не пойму. То есть вы его изобрели, прошу прощения. Бессмысленных слов сколько угодно можно изобрести. Любым словом можно "пересыпать", как удачно выразились вы.
- Любым?
- По-моему, любым.
- Гм… - сказал он после некоторого молчания. - Об этом я не подумал… можно подыскать другое слово, но важен принцип.
- Но по свету вы пустили именно это слово?
- Ну, оно еще не успело облететь весь свет…
- Не собираетесь ли вы заменить его другим, пока не поздно?
- Гм… целесообразней оставить старое. Оно начало свое движение и пусть продолжает шествие. Поскольку все оговорено и учтено.
- Не все, - сказал я, - далеко не все. Себя вы не учли.
- Как то есть?
- Забыли пересыпать свою речь авреликой, - сказал я.
Он спохватился:
- О да… Аврелика… тьфу, черт, аврелика… конечно же аврелика, да, да…
(Теория, не связанная с практикой, сотни страниц, написанных мелким, бисерным почерком, - коту под хвост.)
Он все твердил:
- Забыл, забыл пересыпать…
- Из пустого в порожнее, - добавил я с удовольствием.
А он утомленно улыбнулся. Он давал понять, что всю жизнь пересыпать из пустого в порожнее нелегкая работа, тяжкий труд. И от этого сознания улыбка не сходила с его лица, становилась резче, четче, каменным становилось у него лицо и каменной была улыбка.
И легкое слово "аврелика" превратилось у него в камень, тяжелый, громоздкий, брошенный посреди дороги и мешающий проехать и пройти.
НУ-КА ВСТАНЬ, МАЛЬЧИК!
Мальчик Митя был уже в таком возрасте, что вполне мог сказать слово "мама".
Мама Мите говорит:
- Скажи - "мама".
А он молчит.
Папа ему говорит:
- Скажи - "папа".
Так он тем более молчит. Он знал от взрослых, что это слово в самом раннем детстве обычно вторым произносится. И про себя думает: "Для того чтобы произнести хотя бы одно слово, нужно пошевелить языком. А вот как раз этого-то мне и неохота. Поесть мне все равно дадут, попить дадут, так что вполне можно ничего не делать!"
Надо отдать должное: он был очень даже сообразительным, этот малыш. Он, как говорится, с колыбели понял, что его все равно будут кормить, если он даже и просить не будет.
Он еще дальше пошел в своей сообразительности. Он мог предположить, что его переведут на самое усиленное питание. Он так рассуждал: "Родители подумают, будто я нездоров, раз так долго не могу произнести слово "мама", и будут меня вовсю кормить разными вкусными вещами, чтобы я как можно скорее произнес это слово". И верно. Родители вовсю его кормили, изо всех сил старались - такие порядочные, любящие своего ребенка отец и мать.
Митя тоже старался. Можно только позавидовать его блестящему аппетиту.
Однажды, дело было вечером, папа с мамой сидели за столом и пили чай с вареньем. А Митя смотрел из своей кроватки на прекрасное варенье, ему вдруг захотелось чайку, и он вслух вздохнул:
- Эх, папаша, мамаша, - сказал он, - дали бы и мне чайку с вареньицем, ей-богу, очень хочется…
Он тут же испугался, что теперь ему и впредь придется шевелить языком, если родители услышали, но опять вслух сказал:
- Фу-ты, черт!..
Родители моментально повернули к нему головы. Надо себе представить, как они удивились! Мама выронила чашку с чаем, и чашка разбилась вдребезги. А папа бросился вон из комнаты и долго стоял на лестничной площадке, ничего не понимая. Он никак не мог вернуться в комнату от перенесенного удивления и страха. В конце концов он вернулся на цыпочках.
Родители подошли к Митиной кровати, а сын, не будь дурак, притворился спящим. Чтобы не подумали, чего доброго, будто именно он произнес эти четкие слова.
Родители только пожали плечами, посмотрели друг другу в глаза и моргнули по нескольку раз. Они решили, что им показалось.
Дальше самое интересное! Папа с мамой куда-то вышли, а их сын Митя встал в своей кроватке, попрыгал на подушке, сделал стойку на руках. Он был на редкость здоровый, откормленный, крепкий ребенок.
Он вылез из кровати, пошел в другую комнату, снял трубку телефона, набрал номер и сказал:
- Алло! Как поживаешь, старик?
Писклявый голос ему ответил:
- Твоими молитвами, старик.
- Одними молитвами не проживешь, - сказал Митя.
- Боюсь сорваться, - сказал писклявый голос.
- А я уже сорвался, - сказал Митя.
- Да ну! - испуганно сказал писклявый голос.
- Но все пронесло, - сказал Митя.
- А я еще ни разу не срывался, - сказал писклявый голос.
- У тебя еще все впереди, - сказал Митя.
- Намного ли ты старше? - сказал обиженно писклявый голос.
- На два года, Василий, - сказал Митя.
- Можно подумать, что лет на двадцать, - сказал Василий.
- Твои допотопные не скоро явятся? - спросил Митя.
- Опасно, - сказал Василий.
- Ну, будь здоров, старик!
Митя так рассуждал: "Если я буду ходить при родителях, мне чего доброго, придется самому на горшок ходить, мыть руки, еще, чего доброго, посуду мыть заставят, а то и того хуже, за чем-нибудь пошлют, - нет, лучше я все-таки полежу, не стоит этого делать. Раз никто не знает, что я ходить умею. А если они меня будут ставить на ноги - я буду падать. Никто никогда в жизни не догадается, что я давно могу не только ходить, но и бегать".
Он вышел на балкон и стал смотреть на улицу. Его снова очаровал вид сверху, и он никак не мог уйти с балкона. Надо думать, он не впервые появлялся на балконе в отсутствие родителей.
Несмотря на свою сообразительность, он не рассчитал время.
Возвращаются родители и не находят сына на месте. Они в крайнем отчаянии носятся по комнате, заломив руки. И вдруг они видят своего сынишку на балконе. Он удивительно крепко стоит на ногах, совершенно не держась за перила.
Отец с матерью чуть не свалились, увидев такое, но быстро смекнули, что первым может свалиться их сын, и поэтому остались на ногах, вернее, бросились к балкону.
Состояние у них в этот момент, конечно, было ужасное. Отец, например, закричал?
- Я тебя отдую!!!
А мама сказала:
- Что же делается, а?!
И тут (вот что самое интересное!) сын, совершенно забыв, что ему следует молчать как рыба (если он хочет есть и пить, не работая языком), вдруг крикнул:
- Ничего не делается, подумаешь, какая важность!