После каникул возвращаемся в школу. Все высокие, почти взрослые уже, загорелые. Одна Ленка осталась небольшого росточка. Она почему-то в переходном возрасте перестала расти. На личике у нее испуг и угнетенность – ее обычное школьное выражение. Но выглядела она чудесно: у нее теперь были не косы, а стрижка-каре, ей очень шло. Стали расспрашивать друг друга, кто где летом был. Ленку тоже из вежливости спросили. Она и говорит:
– Я в "Артеке" все лето была.
Без хвастовства сказала, просто: спросили – ответила. Она, видно, и значения никакого этому не придавала. У Ленки, я давно заметила, начисто отсутствовали честолюбие, амбиции и, кажется, умение мечтать. Ей будто бы ничего от жизни не требовалось. Она даже не мечтала, чтоб школьные годы скорее закончились, чтоб перестать зубрить непонятно что. Жила себе покорно, все принимая, не протестуя, без надежд.
А мы все ахнули! Ничего себе Стефанова отдохнула! В "Артеке"! Туда ведь самых-самых лучших берут! Как же так?
– Как ты там оказалась? – спрашиваем.
– Папе на работе дали для меня путевку. Так и оказалась.
Я просто ушам своим не поверила: разве такое возможно? Как это – папе на работе? А как же – "честь поехать в "Артек" надо заслужить"? Чем Ленка-то заслужила?
Тут звонок прозвенел, классная наша заходит, тоже отдохнувшая, веселая, поздравляет с началом нового учебного года, каждому слова хорошие говорит, а потом достает из папки кучу грамот и объявляет:
– Ребята! Хочу особо поздравить Лену Стефанову. Она провела лето в "Артеке" и времени зря не теряла! На адрес школы пришли ее грамоты: она завоевала первое место в беге на короткие дистанции, первое место в соревновании по плаванию, по прыжкам в длину…
Что-то еще классная перечисляла, вручая Ленке грамоты. Та стояла, как обычно у доски, пунцовая от стеснения, опустив глаза. Совсем не гордилась своими успехами, а явно хотела, чтобы ее скорее отпустили сесть.
– Мы все рады, что ты, Лена, отстояла честь нашей школы в спортивных соревнованиях! И не где-нибудь, а в самом главном для пионеров лагере – "Артеке"! Поздравим Лену, ребята!
Мы, конечно, дружно зааплодировали. Ленка спрятала свои грамоты. Она им никакого значения не придала. Запихнула в портфель – и все.
Вернулась я домой в большом беспокойстве. Что-то во мне надломилось, что ли. Какой-то вопрос не давал покоя. Я потом, когда стала взрослой, поняла, что терзала меня тогда экзистенциальная тема высшей справедливости. Я все думала: как же так, я старалась, все делала, как учили: отстающим помогала, пятерки получала, в олимпиадах побеждала, а в "Артек" поехала Стефанова со своей тяжелой наследственностью! Как такое может быть? При этом к Ленке у меня никакой ревности не было вообще. Завидовать ей было невозможно. Я же прекрасно знала, как тяжела ее повседневная жизнь. Она же даже не гуляла во дворе, как мы! Она каждый день только и знала, что зубрила и переписывала, переписывала и зубрила! Ни под каким видом я не хотела бы такой жуткой доли, даже при условии поездки в "Артек". Мы же были вольные люди: быстро настрочим домашние задания – и гулять! Гуляли где хотели, никто нас не ограничивал ни в чем. Главное, чтобы точно в назначенное время вернулись домой. И все! И это была настоящая, свободная, счастливая жизнь. Разве можно хотеть променять ее на рабскую бессмысленную и бесполезную зубрежку бедной Ленки?
Другой вопрос: почему все-таки не я? Он прямо топором висел в воздухе. И вечером, когда старшие вернулись с работы, я, конечно, эту тему подняла.
– Не буду больше стараться, – говорю. – Все мои старания ничего не дают. В итоге – Стефанова оказалась в "Артеке", а я нет.
Долго я на эту тему разорялась. Мама внимательно слушала. А потом спрашивает:
– А в чем проблема? Почему ты считаешь себя достойнее Стефановой?
Я прямо поперхнулась.
– Ну хотя бы потому, что учусь гораздо лучше. И не она мне помогает уроки делать, а я ей. Это не доказательство?
– Не-а, – качает головой мама. – Давай подумаем: у тебя есть способности. Тебе легко учиться. Это разве твоя заслуга?
– А чья? – насторожилась я.
– Это тебе передалось по наследству. Это твой изначальный багаж. Хорошо, что ты его используешь, еще и другим помогаешь. Но в принципе никакой твоей заслуги в этом нет. И гордиться тут нечем. Использовать что дано – да, это каждый обязан. Но гордиться и ждать каких-то себе привилегий за это – с какой стати? А у Лены – другая наследственность, ей очень и очень трудно. Ты же сама знаешь. И труда она вкладывает в учение в сто раз больше, чем ты. А результаты – гораздо хуже. Получается, у нее вообще нет никакой компенсации за ее усилия, разве не так?
Я поразилась маминым рассуждениям. Неужели она права? Неужели все так просто? И где же взвешивается мера усилий? Кто за них вознаграждает? Ведь не пионерская организация? Да, кстати: Ленке же не пионерская организация путевку на все лето дала! Ей папа достал! Разве это честно?
Об этом я маму и спросила. Она ответила, что да, какая-то часть путевок распределяется не только по заслугам детей, но и по заслугам родителей. Оказывается, так. Но нигде же не сказано, что так не делают. И в основном едут же туда замечательные ребята!
– Посмотри: и Ленка ваша какая оказалась молодец! Столько соревнований выиграла. А никто из вас и не подозревал, что она такая способная к спорту. И еще вот над чем подумай: ты бы там, в "Артеке", захотела состязаться? Бегать, прыгать, плавать? Ты же физкультуру ненавидишь! Тебе там было бы тяжело. Как думаешь? Помнишь, сколько раз мы тебе предлагали летом в пионерлагерь путевки взять, даже на море? Ты отказывалась. Ты любишь побыть одна, когда хочешь, ты не любишь, чтобы тобой командовали, тебе не нравится ходить строем. И спорт – не твое. Неужели ты выдержала бы три месяца такой жизни?
И тут до меня дошло! Мне не досталась путевка в "Артек" потому, что мне туда не надо! Именно так! Я не гожусь для "Артека", а он не годится для меня! И это совершенно правильно! А Ленке "Артек" как раз подошел, она там была на своем месте!
Таким образом, мы с Ленкой как бы уравнялись в жизненных правах. Я впервые тогда поняла, в чем суть равенства. Да, люди рождаются разными. Совсем-совсем. И если кому-то учиться трудно, это не значит, что этот человек не имеет права на счастливую и полноценную жизнь. И, в конечном счете, каждый получает именно то, что ему надо. И горе у каждого свое, и радость. Именно поэтому зависть бессмысленна и глупа.
И еще я тогда же уяснила, что у каждого от рождения есть свои способности и возможности – или отсутствие каких-то способностей. Значит, каждый полноценен. Или, если рассуждать с недоброй позиции, каждый из нас по-своему генетический урод.
– Так, мам, я же не о том. Просто ругнулась, – возразила Маруся. – А что дальше было? С Ленкой? И вообще?
– А я вот об этом как раз и хочу тебе рассказать. Важное. Для меня, во всяком случае, это был опять же серьезный момент, как тема "Артека". Слушай.
* * *
– Если сейчас вспоминать, школьные годы кажутся счастьем. Но это только если издалека, в целом. Мелкие заботы, страхи, неприятности забываются быстро, а остается главное: память о том, как прибывали силы, память о радости жизни, мечтах. И хорошо, что так.
После окончания неполной средней школы, сдачи всех экзаменов, получения свидетельства большинство из нас осталось учиться до получения аттестата зрелости. Но несколько человек ушли. Кто-то поступил в техникум, одна девочка – в музыкальное училище. Не осталась в школе и Ленка Стефанова. Вообще чудо, что она кое-как сдала экзамены. Мы, конечно, ей помогали, натаскивали, как могли, но сами же и видели, что все это совершенно бесполезно. У нее просто не держалось ничего в голове. Правда, я тут недавно о Ленке думала, когда получила письмо от одного молодого человека, студента университета, между прочим. В письме том были такие ошибки, что у меня просто в глазах помутилось! Как же он учится в университете, если писать грамотно не способен? Как он туда поступил? Пустые вопросы, я все понимаю. Но они поневоле возникают, ничего не поделаешь. И я вспомнила о Ленке и поняла, что чему-то в школе она как раз научилась. Да, с мучениями, да, с огромным угнетением и напряжением всех сил. Но писала она вполне сносно, если сравнивать с современной повальной безграмотностью. И читала уверенно. Медленно, но не по слогам, как сейчас это порой бывает. Ударения ставила верно. Стихи знала наизусть. То есть – какие-то результаты, вполне терпимые, учение-мучение принесло. Но все равно мы так и не поняли, как она сумела сдать экзамены. Потому что по тем честным требованиям на тройку она не могла написать работу по русскому языку. Никак. Она делала больше шести допустимых ошибок. Всегда – больше. Хоть на одну, но делала. А устный экзамен по русскому? Разборы предложений, которые она не понимала вообще? Или математика? Сейчас я понимаю, что учителя сами сжалились, поднатужились, что-то подправили, о чем-то не спросили, лишь бы выпустить старательную девочку из школы.
Мать определила ее в какое-то самое простое профтехучилище. На этом наши пути разошлись. Иногда встречались на улице с ее мамой, она неизменно приглашала в гости, говорила, что дочка учится, скоро получит профессию. Ну и хорошо. У нас шла своя школьная жизнь, с мечтами, надеждами, предположениями. Пока учишься, ты словно находишься в каком-то коконе и отделен от реальности устоявшимся школьным порядком.
О чем я мечтала? О поступлении в университет, о большой вечной любви, о свободе взрослого человека, чтобы самой все за себя решать и за себя же отвечать. После окончания школы оказалось, что на пути меня ждут некоторые непредвиденные препятствия. То есть – не то чтобы уж совсем непредвиденные, кое-что я уже слышала, кое о чем догадывалась и могла предполагать. Но пока сама не столкнешься с преградой, не поймешь, насколько она преодолима. Мое личное препятствие стало для меня огромным шоком. Моя проблема, как оказалось, заключалась в фамилии папы, которую, естественно, носила и я. Ничего не принималось во внимание: ни русская мать, ни то, что отец мой прошел всю войну от начала до конца. Мы с ним оказались поражены в правах. Негласно, противозаконно, если уж так говорить. Ведь в законе о праве на образование, на получение работы мы признавались равными со всеми остальными гражданами нашей великой страны. Но кто и когда у нас всерьез принимал написанное в законах! Было указание: препятствовать лицам с неугодными фамилиями поступать в ведущие вузы страны. И точка. Его и исполняли.
Я пошла подавать документы в университет, со всеми своими почетными грамотами и дипломами олимпиад, уверенная в своих силах и знаниях. И, конечно же, в своих правах. Вот тут-то меня и ждал облом. Добрая тетенька, рассматривавшая мои документы, почему-то вышла из-за стола и предложила мне отойти с ней туда, где мы остались одни. И тут она сказала:
– Я вижу, ты хорошая и умненькая девочка. Хочу тебя предупредить: документы можешь подать сейчас. И я их приму. Но на первом же экзамене тебя завалят. Если ты решишь сделать так, то не падай духом, когда провалишь экзамен. Это не из-за твоих плохих знаний. Есть указание не принимать к нам студентов с такими фамилиями, как у тебя. И вторая возможность: просто не тратить нервы, идти в другой вуз. Ты поступишь, я уверена. И нервы сбережешь. А выучишься не хуже, чем тут. И диплом твой будет ничем не хуже этого. Выбор за тобой.
Я просто обалдела. Я абсолютно поверила ей. Разговоры такие ходили. И вот – так оно и есть, оказывается. Мало того, что я ей поверила. Я еще и чувствовала признательность. Она могла бы просто принять у меня документы, а дальше – горюй, девочка, сама. Но она предупредила. Это тоже с ее стороны был поступок настоящего человека. Ведь она мне доверилась. Ну естественно, я не стала подавать туда бумаги. Пришла домой, наревелась, нажаловалась на жизнь.
Мама особо не участвовала в моих стенаниях и плачах.
– Ничего, – говорит, – злее будешь! Поступишь в другой институт, выучишься, диплом получишь, а знания твои у тебя никто не отнимет. И потом жизнь покажет, кому больше повезет.
Она, конечно, была права. Но обида в моем сердце поселилась жгучая. Я стала пристально вглядываться во все происходящее, ища в каждом встречном антисемита и в каждой своей мелкой неурядице антисемитскую выходку. Это явно было невротическое состояние, как результат того шока.
В итоге все получилось именно так, как мама и говорила. И поступила, и выучилась, и дальше многих пошла. Но боль не проходила. В юности ужасно реагируешь на несправедливость, просто до саморазрушения.
Потом еще кое-что добавило масла в огонь моей обиды. Я была студенткой, чувствовала себя совсем взрослой. И мне было стыдно просить у родителей денег на свои нужды. Я была настроена зарабатывать сама. Тогда в восемнадцать лет человек считался вполне взрослым и обязанным сам себя обеспечивать. Я многое умела, многое могла, но опять же – столкнулась с той же самой проблемой: из-за моей фамилии меня никуда не брали. Когда я звонила предварительно, разговаривали с энтузиазмом, но, увидев паспорт, сразу сникали. И мое обостренное к тому времени чувство боли возникало с новой силой. В итоге нашлась работа на почте, приняли меня на должность телеграфистки. Она, с одной стороны, была мне очень удобна, потому что я могла выбирать сама, в какую смену работать. Учение не страдало. А с другой стороны, я чувствовала жуткое унижение, что при знании иностранных языков, при всех своих признанных способностях должна была идти вкалывать на работу, не требующую никаких знаний и даже сообразительности. Но деньги платили. Таким образом, каждый день я продавала за небольшие деньги кусок своей жизни. Вместо того чтобы читать, гулять, заниматься в библиотеке и мало ли чего еще, я сидела на почте и принимала телеграммы. И смысл этого труда для меня заключался только в небольшом количестве денег, которые я зарабатывала на свои нужды.
Ты еще помнишь, что такое телеграмма. А вот внукам надо будет объяснять. Не думала, что придется про такой когда-то обыденный вид связи рассказывать, как про историческую реликвию. Дожила! Сейчас вместо телеграммы – СМС. Сам пишешь, сам отсылаешь, доходит мгновенно, стоит ерунду. Всем доступно. Во времена моей молодости люди писали друг другу письма от руки и посылали их по почте. А если возникала необходимость что-то срочно сообщить, тут самым верным средством и становилась телеграмма. Телефонов ведь почти ни у кого не было, если о провинции говорить. Да и в столице – далеко не у всех. Телеграммы тоже делились на обычные и срочные. Если обычная, слово в ней стоило три копейки. И люди экономили слова, потому что три копейки – это были деньги. Бублик, например, три копейки стоил. И стакан газировки с сиропом. Одна поездка на трамвае. Стакан чая с сахаром – дешевле, две копейки. Народ жил скудно, копейки считали. Поэтому в телеграммах всегда опускали предлоги. Например, писали: "Поздравляю днем рождения" и тому подобное.
В срочных телеграммах каждое слово стоило целых десять копеек! А это уже совсем большие деньги! На сорок копеек в студенческой столовой МГУ можно было комплексный обед съесть – первое, второе и третье. Поэтому срочные телеграммы посылали в самых экстренных случаях. Зато и доставляли их в течение часа. Я не просто так это рассказываю, скоро поймешь почему.
В мои обязанности входило принимать телеграммы, следить, чтобы все – и адрес, и текст в них – было разборчиво написано. Потом я подсчитывала количество слов (слова в адресе, кстати, тоже входили в цену телеграммы), брала деньги и выдавала квитанцию. После этого я относила заполненный бланк, чтобы текст передали на телетайпе в указанное почтовое отделение. А там уже узенькие полосочки наклеивали на бланк и доставляли на дом адресату.
Так вот. Когда я отнесла свою первую телеграмму для передачи, меня ожидал сюрприз. За телетайпом сидела Ленка Стефанова! Так вот какую профессию приобрела она после того, как ушла из школы! Ленка ужасно мне обрадовалась, бросилась на шею. А для меня эта встреча стала поводом для очередного моего страдания. Как же! Ведь к предыдущим унизительным ощущениям добавилось еще одно: я работаю с одноклассницей, которая была признана умственно отсталой! Я помогала ей как совершенно недееспособному индивиду все ее школьные годы. Было дело, мы даже снисходительно посмеивались над ней. А теперь? Теперь мы в равном положении! И мои школьные успехи и заслуги ровным счетом ничего не значат перед лицом реальности!