– Смотри-ка, сообразительная какая! Я ведь тоже, когда читал, подумал, что тут теща моя бывшая промашку допустила, оговорилась. Я знаю эту самую Зину. Это подруга матери, чуть ли не с детских лет. Конечно, она и на свадьбе нашей была, и в курсе всех дел. А потом и с тещей подружилась. И стала с ней очень близка. Что тут роль сыграло, не знаю. Может, жалость – все-таки несчастная женщина дочь потеряла, к тому же убедительно так рассуждала об убийцах Ирочки. Наверное, именно жалость. Вот она и стала, так сказать, связующим звеном. Доносила туда-сюда разные разговоры. Я догадывался. И маме говорил, что перестал Зине доверять. Она не знает, что родителей уже нет. Я не сообщал. Не мог почему-то. Теперь понял, что прав. Я вот тебя ругал, а ты мне неоценимую службу сослужила. Я твой должник, понимаешь? Я же поиски не прекращаю. И адвокат все говорит, что хоть бы какую зацепку иметь. Вот она, зацепка. Зина. Подумаю, как с ней разговор вести. Тут сгоряча нельзя. Но, может быть, услышит Бог мои молитвы о сыне. Вот – ты же откуда-то взялась, пришла. Вестник.
Маруся несказанно обрадовалась. Все не зря! Значит, не случайно что-то толкало ее отнести письмо адресату. Но был у нее и еще один вопрос. Не менее важный.
– Андрей, а как вы думаете, кто мог выбросить это письмо? И почему? – спросила она.
– Я думаю… – начал было отвечать Андрей.
Но в этот момент кто-то открыл входную дверь. Кошка, дремавшая у ног хозяина, вскочила и побежала в прихожую.
– Подожди, – сказал Марусе человек, которого она хотела бы считать своим другом, – подожди, сейчас мы спросим. Уточним.
В тот же миг в дверях кухни показалась женщина. Похоже, ей вот-вот предстояло рожать.
– Наташа, – обратился к ней Андрей, вставая. – Вот, Наташ, познакомься. Это Маруся. Она принесла письмо. Ты узнаешь его?.. Маруся, это моя жена. Может быть, она знает, что к чему.
Лицо Наташи покрылось красными пятнами. Муж подошел к ней и обнял:
– Ты не волнуйся только. Все в порядке. Все в полном порядке.
– Я, Андрюш, его достала из ящика. И прочитала. Мне самой плохо стало. Я испугалась этого письма ужасно. Прости. Оно очень страшное. Я не смогла это зло в дом… Тебе и так хватает, – объясняла жена, прерывисто дыша.
– Я тебя понимаю. И ты не вздумай себя винить. Но удивительно же как! Письмо ведь все равно дошло. И в нем – очень важное для меня. Я, может быть, Алешу теперь найду! Видишь, нашлась добрая душа, подобрала, принесла. Не кори себя, дорогая, – Андрей прижимал к себе жену, гладил по голове.
– Весь день сегодня места себе не находила. Пошла туда, где его бросила, а его, конечно, и след простыл… Стыдно мне перед тобой. Стыдно…
– Я пойду, – сказала Маруся. – Мне пора. А то поздно уже.
– Ты приходи. Я твой должник. И вот – номера мои телефонные. Вдруг пригожусь…
– Пусть Алеша найдется, – пожелала Маруся.
Она упрямо верила в чудеса.
Генетические уроды
О приключении с письмом Маруся никогда никому не рассказывала. Забыть не могла, но рассказать – значило увеличить тот груз, который она приняла в свое сердце. Может быть, стоит об этом дочери поведать? Она уже достаточно взрослая, чтобы понять. И вопросы задает интересные. Пару недель назад говорили о том, возможно ли равенство между людьми. И если люди изначально не равны, что такое – равные права? Может быть, равные права уничтожают индивидуальность? Может быть, в них таится зло? Совсем недавно о том же самом Маруся говорила с мамой.
Как она любит эти, теперь такие редкие, разговоры. Узнавая о прошлом мамы, она словно узнает о себе.
В тот день с утра во всем доме отключили воду. Всякую – горячую и холодную. Все домашние разбежались по делам, не умывшись, не почистив зубы и не выпив чаю. Форс-мажор. Есть такое красивое слово, за которым скрываются неприглядные обстоятельства.
Неумытый муж увел неумытых детей в школу, а потом отправился работать. Осталась одна Маруся. Ей особенно повезло: она лежала с температурой. И теперь даже лекарство ничем не могла запить. Одна! До самого вечера.
Конечно, на помощь явилась мама. Принесла две пятилитровые бутыли воды, напоила Марусю чаем с лимоном, потом дала жаропонижающее, помогла умыться. Жизнь чуть-чуть наладилась. Но тревога не отпускала: будет вечером вода или нет? В диспетчерской ответили, что ничего прогнозировать не могут. Авария – и все тут. Ждите, сколько можете. Бригада напряженно работает.
Мама не поленилась, оделась и вышла посмотреть, где и как работает ударная бригада. Конечно, нигде, никак и никто не работал. У большой мутной лужи возле соседнего подъезда расслабленно стоял чумазый таджикский гастарбайтер. На мамины настойчивые расспросы он ничего ответить не мог. Не умел пока по-русски. Говорил "Нэ знай" на каждую ее реплику. Глупо было на него сердиться. Мама вернулась домой и решила звонить в мэрию. Не так давно в подъезде на самом видном месте повесили телефон горячей линии – вот и пригодилось.
– Ёптать! – откликнулся мужской голос после непродолжительных гудков. – Слушаю вас! Мэрия.
Мама поняла, что междометие "ёптать" обращено не к ней, и решила не обижаться.
– Помогите, – обратилась она к горячей линии. – В доме воды нет. Никакой. Ни горячей, ни холодной. Как нам жить?
– Сколько времени нет? – вздохнул устало голос.
– С утра. Может, раньше, но заметили с утра. Часа четыре, как заметили, – стараясь быть предельно точной, отрапортовала мама.
– Это не время, – успокоенно отозвался человек из учреждения, где вода, ясное дело, была. – Аварийное время – это когда восемь часов нет воды. Восемь и больше!
– Но что нам делать? – не сдавалась мама.
– А ничего не делать. Там наверняка аварийная бригада уже работает, – убежденно провозгласил дядька на проводе.
– Нет там никакой бригады. Лужа. И возле нее один человек стоит. Охраняет. Но не делает ничего.
– Ну хорошо, слушайте тогда. Я сейчас диспетчерскую наберу. Чтоб не искать – диктуйте номер.
Потом дежурный по мэрии громко и театрально распекал тетку из диспетчерской. Все было слышно: и ее жалобные оправдания, и его стращание. Театр.
– Ну, слышали? – обратился к маме рачительный работник.
– Что я должна была слышать? – уточнила мама.
– Бригада-то работает! Делает все возможное и невозможное!
– Но я же только что своими глазами видела…
– Пока мы с вами тут время теряем, бригада вполне могла начать работу, понимаете?
– Понимаю. Сейчас пойду и еще раз гляну, работает ли кто-нибудь. Простите, а как ваше имя? С кем я сейчас говорю? – решила уточнить мама.
– Оператор номер два, – послышалось из трубки после некоторой паузы.
– Спасибо, оператор номер два, я вам, кажется, скоро перезвоню.
– Добрый день, оператор номер два! Я с вами недавно разговаривала, – начала второй раунд переговоров мама, вернувшаяся после поисков аварийной бригады.
– Помню, – мрачно отозвался оператор. – Значит, так! Берите ведро, идите ко второму подъезду. Туда сейчас воду подвезут.
– А у нас нет ведра.
– Как это нет ведра?
– Понимаете, мы в городе живем. Мы не знали, что уже ведра нужны. А то бы купили. Но пока – у нас нет.
– Тут я не советчик. Решайте сами. Вода будет. У второго подъезда. Остальное – в процессе.
– Будет вода. Когда-нибудь. Не волнуйся, – успокоила мама Марусю. – Вон уже ко второму подъезду цистерну подогнали. Знают о наших чаяниях.
– Значит, долго не дадут, – расстроилась Маруся. – И вечером все будут грязные, злые.
– А ты ни о чем не думай. Ищи в жизни светлые стороны, – посоветовала мама. – Расслабься. Я с тобой. Температура падает. Сейчас вкусного тебе дам. А вечером чумазики наши вернутся, будем их веселить, чтобы были добрыми. Как тебе вариант?
– Хороший вариант, – довольно согласилась Маруся. – Правда. Давно мы с тобой вдвоем не оставались, мам. Давно не болтали просто так. Не хочу думать об этих генетических уродах.
– А генетические уроды – это кто? – полюбопытствовала мама.
– Да все вокруг. Все разваливается в быстром темпе. То света нет, то воды. Ведрами вот уже надо запасаться. Может, дровами нынче пора закупиться? И буржуйку завести? И коромысло, чтоб удобнее от второго подъезда воду носить.
– И хорошо. С песнями будете по воду ходить. Встречаться у цистерны, новости друг другу рассказывать. А то отъединились все друг от друга, не знаете соседей в лицо, – подхватила мама.
– Эх! – вздохнула Маруся и закашлялась.
– Ладно, лежи. Как с тобой болтать? Давай расскажу тебе историю.
– Как мама была маленькой, – подсказала Маруся.
Она снова очутилась в детстве, когда болеть было хорошо и приятно из-за маминых рассказов, чтения, малинового варенья и сладкого ничегонеделания.
* * *
– Вот ты говоришь: генетические уроды. Далеко идущее заявление. То есть наследственность плохая у окружающих, да? – начала мама.
– У кого-то – да, мам. Но вообще-то я просто так. От злости, что воды нет.
– Странное совпадение. Я, знаешь, очень долго думала о себе: генетический урод. Без обиды. Без досады. Просто – определяла себя в этом мире. И, определив, дала себе название. Вот сейчас тебе и поведаю, почему и отчего.
Маруся укуталась в одеяло и с удовольствием приготовилась слушать.
– Училась я в школе в советские времена, как известно, – продолжала мама, – И внушали нам с младенчества, что главное – трудись, старайся, помогай другим, сам погибай, а товарища выручай. И так далее. И только в этом случае сложится твое счастье. Потому что – кто не работает, тот не ест. Кто плохо работает, тот мало ест. Ну и так далее. Если ты сильнее – помоги слабому. И воздаваться тебе будет всегда по мере вложенных в дело усилий.
Мы были маленькие и во все это свято верили. Очень старались расти хорошими, добрыми, помогать, выручать и прочее. До сих пор радуюсь, что именно так нас учили. У нас даже, представь себе, были организованы занятия с отстающими. Вот если ты хорошо учишься, то остаешься после уроков и помогаешь делать домашнее задание своему однокласснику, которому труднее, чем тебе, а дома некому помочь.
У меня лично был такой прикрепленный ко мне отстающий. Миша Огородников. Я с ним носилась, как с малышом настоящим. Водила его руки мыть и уши, учила ботинки чистить. И зубы, кстати, тоже. За ним дома совсем не следили. Тетрадки я ему оборачивала. Тогда обложки не продавались, мы сами их сооружали из цветной бумаги. Я Мише их и делала. И надписывала аккуратно. А он сидел и смотрел. Так что был у меня свой родной отстающий, перед которым я оказалась в долгу только потому, что мне легче давалось учение. Хотя, надо сказать, он не был таким уж тупым. Просто не приучили его родители думать, работать. Не занимались им. Соображал он вполне хорошо, только его заставлять все время надо было.
А училась еще у нас в классе девочка, про которую поначалу трудно было понять, какая она. То есть – к какой категории относится. Девочку звали Лена Стефанова. Одета она всегда была очень нарядно. Да, мы все ходили на занятия в школьной форме. Но все равно – выглядели по-разному. К коричневому форменному платью полагалось пришивать белый воротничок и манжеты. Воротничок должен был быть белого цвета. В выборе фасона и материала предоставлялась полная свобода. Вот тут все зависело от фантазии и умения рукодельничать. Воротнички делали кружевные, с рюшечками, с вышивкой. И менять их приходилось чуть ли не каждый день: пачкались быстро. За чистотой воротничков и манжет следили в классе строго, по утрам дежурные проверяли у входа в класс.
Так вот у Ленки всегда все было очень красивое, чистое, сияющее. И косички аккуратнейшие, и бантики отглаженные. И фартук самый модный. Поверх коричневого платья по форме полагался черный повседневный фартук и белый для торжественных случаев. Ленкин фартук был самый престижный, как сейчас бы обозначили, с плиссированными крылышками. Они будто бы продавались в магазинах школьной одежды, но мало у кого получалось достать именно такой. У Стефановой имелся как раз этот. Но что интересно: ей никто никогда не завидовал.
При всей своей нарядности, аккуратности и умытости Ленка была самой незаметной девочкой в классе. Мало того: ее даже к доске никогда не вызывали. То есть почти никогда. Ну, бывало, стишок еле-еле наизусть прочитает. А так – нет. В тетрадках ставили оценки, что-то как-то выводили в четверти. Одни тройки, конечно. Мама ее, дородная, красивая, ухоженная, заходила в школу почти каждый день, спрашивала о дочке у учителей, просила одноклассниц позаниматься с ее девочкой.
Вот моя лучшая подруга Лялька и стала Ленку опекать. Они жили рядом, так что Лялька приходила к Стефановым домой и старательно делала со своей подопечной уроки. В принципе, Ляльке очень нравилось ходить в их дом. Там царили чистота, уют и покой. В столовой, на полированном столе, за которым занимались Лялька с Ленкой, всегда стояла хрустальная ваза, наполненная самыми лучшими конфетами: "Трюфели", "Мишки", "Белочки", грильяж. Ленкина мать уговаривала брать конфеты, не стесняясь, сколько душе угодно. Нам дома такие конфеты выдавали только по праздникам. И то – не сколько хочешь, а не больше двух.
Конечно, каждый день ходить делать уроки к девочке, которая вообще, как оказалось, ничего не понимала, Ляльке было тяжко. Она звала меня с собой. Ну я и ходила, ради подруги. Мы как приспособились? Я писала ей задания по русскому языку, а Лялька по математике. Ленка все это старательно переписывала. Потом мы проверяли, не наделала ли она при переписывании ошибок. Она, конечно же, ошибалась, не понимала же совсем ничего. Тогда приходилось переписывать. Ленка никогда не роптала: она отличалась исключительным терпением и старательностью. Устные предметы она зазубривала, ничегошеньки не соображая. Вообще. Пересказывая, путала слова, произносила что-то невообразимое, не понимая, о чем речь. Ее мама умоляла нас помогать, приходить, угощала деликатесами. Известно было, что папа у Ленки – знаменитый летчик, прославившийся в войну герой, занимает какой-то высокий военный пост. Ну а мама всю жизнь посвятила мужу, дому и дочери. Дом их был идеальным. Дочь – с проблемами. Хотя, если не брать способность к наукам в расчет, Ленка была симпатичной и доброй девочкой, хорошо воспитанной и любящей родителей. Мы тогда не догадывались, что это-то как раз и есть самое главное, а не пятерки по школьным предметам.
А потом мы вообще узнали кое-какие детали, многое объясняющие. Мама моя вернулась после родительского собрания в школе и рассказала, что к ней подходила Ленкина мама и очень благодарила меня за помощь ее дочери. Мама моя, конечно, ответила, что взаимопомощь – это главный принцип юных пионеров. Или мы тогда еще октябрятами были? Нет, уже пионерами. Хотя не в этом суть. А суть в том, что мама Стефановой рассказала, что дочь свою они взяли в детдоме! Мол, жили-жили с мужем, а детей все не было. Ну, она и взяла девочку грудную, от которой в роддоме мать отказалась. Взять взяла, а про наследственность не подумала! Девочка была хорошенькая и, сказали, здоровенькая. И не обманули. Так здоровенькая и растет. И характер хороший. Но умственно развивается плохо. Тут наследственность, ничего не поделаешь. Еще Ленкина мать сказала, что ей не раз предлагали дочку в школу для умственно отсталых перевести, ей там, мол, легче будет учиться. Но Стефанова-старшая ни в коем случае не хотела забирать ребенка из нормальной школы. Сменить школу – это же значит всю судьбу человеку поломать. Дочка-то так вполне нормальная. А что с ней станет в школе для дурачков?
В общем, мы с Лялькой поняли, что у Ленки ситуация – ужас. И учиться не может (это же каждый день какую муку выстрадывает!), и родители неродные! Ну, содействовали, чем могли. Помню, помогали ей устные уроки зазубривать. По словечку вбивала она непонятное для себя в свои не приспособленные к учению мозги. Старалась изо всех сил. Результат оказывался почти нулевым. Но мы всегда заступались за нее перед учителями. Она же не от лени ничего не запоминала! У нее наследственность! Сейчас бы сказали – гены. А тогда слово это только-только перестало быть опасным. Генетиков ведь при Сталине травили, расстреливали. Ну и старшее поколение как-то привычно остерегалось пользоваться иностранными терминами, признанными когда-то вражескими. Как бы там ни было, никто не сомневался, какую роль играет то, что унаследовал человек от своих кровных родителей.
Были у нас и свои собственные мечты и планы, никак не связанные с отстающими учениками. Я, например, мечтала попасть в "Артек". Лучший в стране пионерский лагерь. Крым. Черное море. Медведь-гора. В "Артек" попадали самые лучшие. Надо было очень хорошо учиться, но этого мало. Необходимо было себя еще в чем-то проявить. Ну я и старалась. Училась, общественные поручения выполняла, в олимпиадах по истории и литературе постоянно участвовала. И всегда первое место занимала, заметь! Но как ни старалась, кроме грамот, ничего не получала. Я не горевала по этому поводу. Понимала, что нет предела совершенству: надо стараться еще больше, тогда будет мне "Артек". Я к тому времени еще ни разу не была на море. Вообще! Только мечтала о нем. Представляла, как увижу его бескрайнюю даль, синеву… Еще все, кто был уже на море, говорили, что оно как-то особенно пахнет. Как же мне хотелось вдохнуть его запах!
Я все повторяла слова Пушкина: "В морях твои дороги". От этих слов так и веяло духом странствий. И я мечтала, мечтала, стремилась. Я и сейчас к морю стремлюсь, знаешь сама. Оно для меня по-прежнему очень много значит. А уж тогда! Детские мечты – они же такие настырные, никак не давали о себе забыть. При этом я знала, что надо набраться терпения и трудиться. И все тогда будет.
Наконец, примерно после шестого класса, когда мы уже выросли настолько, что надоело носить пионерские галстуки, я поняла, что "Артек" так и останется моей несбывшейся мечтой. То есть на море я когда-нибудь обязательное поеду, а вот в "Артек" не получится. Возраст брал свое. Стара я становилась для пионерлагеря. Я даже не очень горевала: понимала, что страна у нас огромная, на всех ее необъятных просторах много очень достойных ребят, которым этот лагерь – единственная, может, радость в жизни. Я-то в Москве жила. У меня все рядом: и музеи, и театры, и Дворец пионеров, и кружки всякие. А ребята с Крайнего Севера, например, – что они видят? Благодаря своей сознательности я легко решила, что о море мечтать продолжу, а об "Артеке" лучше забыть.