Жрец придумал хитроумный ход. Он сотворил над кольцом такое заклятие, что любой человек, получивший его в дар, непременно должен был в скором времени захотеть передарить кольцо. А в момент дарения вместе с кольцом одариваемый получал в сознание некую метку, как сказали бы в наше время – код программы, который срабатывал при встрече человека с кошкой. И человек, не задумываясь, приносил себя в жертву Сохмет.
Но с течением веков заклятие ослабевало и порой давало сбои. Так и Серега, получив кольцо в дар от Ирины, сам не подарил его никому. Зато это совершенно случайно сделал его отец. Друг Игоря Аркадьевича Михаил стал невольной жертвой, зато – волею судьбы или случая – последней перед стотысячной, после которой жрец мог получить тело. Но Михаил, почувствовав тягу подарить кому-нибудь кольцо, кое-что понял. И он решил его уничтожить, забрать с собой в могилу. Не получилось… И теперь кольцо мог передарить только предыдущий его "законный" владелец, то есть Серега.
– Но как это кольцо вообще попало в наш город?! – воскликнула Валентина Ивановна.
– Скорее всего, это случилось еще в позапрошлом веке, а то и в самом начале истории нашего города, – откликнулся Александр Михайлович. – Он ведь образовался на торговом пути, скорее всего купцы его и основали. Вот, видимо, какой-то купчина и вывез его из Египта. Перекупил у тамошнего расхитителя гробниц…
– Не перекупил, – поправила отца Ирина. – Это кольцо ему подарили.
– Ах, ну да, конечно, – согласился Александр Михайлович. – Вот, кстати, почему и кошки в наш город потянулись.
– Почему же самоубийства вспыхнули лишь в последнее время? – спросил Серега, который слушал рассказ Ирины и комментарий ее отца с раскрытым ртом.
– Вряд ли только в последнее. Возможно, кольцо пролежало где-то, забытое или потерянное, а теперь вот его снова нашли, на беду…
– И почему погибали только подростки? – задал Сергей очередной вопрос, но тут же сконфуженно поправился: – До дяди Миши…
– Ну, это можно объяснить, – забарабанил по столу пальцами Александр Михайлович. – Ведь кому обычно такие вещи дарят? Друзьям, подругам… Вот оно среди школьников и покрутилось. Наделало дел…
– Самое интересное, почему возникало полярное сияние? – вступил в разговор Артем. – Да еще такое… музыкальное.
– Я знаю, – тихо сказала Ирина. – Это Сохмет… Так она высказывала свою… благодарность за жертву.
– Да ну, – не поверил Артем. – Это ж не древнеегипетская музыка!
– Она ведь богиня, – посмотрела на парня Ирина. – И она ведь не умерла тысячелетия назад. Боги вообще не умирают, на то они и боги. А про Сохмет я не просто так сказала, я это… от жреца знаю. Сохмет очень нравится Моцарт. И если она "играет" Моцарта, значит – удовлетворена и довольна.
– Так вот почему после дяди Мишиной смерти был не Моцарт, а Верди! – воскликнул Серега. – Ей не понравилось, что он сделал!..
– Но почему все же полярные сияния, я не могу понять? – не унимался Артем. – Что у них общего с Египтом?
– Сохмет, в первую очередь, – сказала Ирина, – это богиня уничтожающей силы, палящего солнца, войны и болезней.
– Да-да, – поддержал дочку отец. – Помните, я вам рассказывал?
– И… что? – не понял Серега, и Артем напомнил:
– Солнца!.. Богиня солнца. Я ведь еще тогда говорил! Полярные сияния – это…
– Помню, помню!.. – замахал руками Сергей. – Все теперь понятно.
– Кроме самого главного… – тихо произнес Артем и опустил глаза. – Как все это вообще может быть?.. Ведь такого просто не бывает! – Он вновь поднял голову и обвел присутствующих вопрошающим взглядом.
– Не хочу показаться банальным, – хмыкнул в кулак Александр Михайлович, – но лучше, чем сказал Шекспир, все равно не скажешь…
– Есть многое на свете, друг Горацио… – подхватил Игорь Аркадьевич.
– …Что и не снилось нашим мудрецам! – торжественно закончила Валентина Ивановна.
В субботу похоронили последнюю жертву кровожадной богини – Михаила. Поздно вечером Серега сказал вернувшемуся с поминок мрачному отцу:
– Пойдем завтра на рыбалку?
– Какая рыбалка?.. – отмахнулся Игорь Аркадьевич.
– Пап, надо. Правда.
– Да уже сезон закончился…
– Ничего. Пожалуйста, я прошу, – не отставал Сергей.
Удивленный настырностью сына, который в общем-то рыбной ловлей не увлекался, Игорь Аркадьевич пристально посмотрел тому в глаза:
– Выкладывай. Зачем тебе это?
– Вот… – Серега положил на стол перед отцом блестящую вещицу. – Блесна. Я сам ее сделал.
– Из кольца? – задал риторический вопрос Игорь Аркадьевич и стал разглядывать изделие сына – несколько корявую, но вполне похожую на блесну выгнутую овальную серебряную лепешку.
– Да, – сказал Сергей. – Я ведь должен его все-таки подарить…
Отец все понял.
– Ложись спать, завтра рано разбужу.
По черной глади реки медленно плыли желтые листья. Сам Игорь Аркадьевич почти не ловил, в основном, помогал сыну – у Сереги почти не было рыбацкого опыта. Но после десятка-другого неудачных забросов, у него стало наконец что-то получаться, и отец отошел, чтобы и самому попытать удачу.
Но первым повезло все-таки Сергею.
– Есть! – коротко вскрикнул он, и спиннинг в его руках ощутимо выгнулся.
– Вываживай, вываживай! – подскочил к сыну отец. – Не торопись!.. Сейчас подсачек принесу.
– Не надо, – сказал Серега и криво усмехнулся. – Дай лучше нож.
Игорь Аркадьевич выгнул дугой брови, но в следующее мгновение понял, что хочет сделать Сергей. Он вынул из ножен охотничий нож и протянул его сыну рукояткой вперед.
Серега покрепче перехватил удилище правой рукой, взял в левую ножик, помедлил немного и чиркнул лезвием по леске:
– Дарю!..
Ночи во второй половине октября были уже очень темные. Но только не эта. Разноцветные отблески сполохов играли в потухших глазах здоровенной щуки, выбросившейся около часа назад на глинистый берег реки Кошка. Из ее разинутой пасти свисала серебряная блесна, отражавшая блики полярного сияния, столь редкого в этих широтах.
По обе стороны от мертвой рыбины в позе сфинксов лежали две кошки. Их пасти щерились в злобном оскале, а морды были задраны к небу, на котором неведомый исполнитель красками вместо звуков играл "Реквием" Шнитке.
Кошмар второй. Призрак города кошек
1
Город Кошково получил свое имя из-за обилия живущих в нем кошек, считали многие кошковчане. И, наверное, не напрасно – кошек в нем и впрямь была тьма. Особенно до прошлого года, когда странные, по слухам даже мистические события всколыхнули этот небольшой город. Загадочную гибель более десятка подростков связывали потом именно с кошками. Не все верили слухам, да и самоубийства детей, к счастью, прекратились, но кошек в городе после этого и впрямь стало меньше.
А как раз год назад кошка появилась и в семье Стаса. Мама принесла от своей подруги, тети Лизы, черный пушистый комочек и сказала им с папой:
– Вот, познакомьтесь, новый член нашей семьи, Виолетта.
– Скорее, Чернушка, – ухмыльнулся папа.
– Чернушка – это корова, а не кошка, – не согласилась с ним мама.
– Кстати, от коровы куда больше пользы, – заметил тот.
– Нет, кошка лучше коровы, – внес в обсуждение свой голос и Стас, – она меньше, ее можно на руки брать. Только и впрямь, мама, почему ты зовешь ее Виолеттой?
– Когда я первый раз увидела котят у Лизиной Серафимы, они были еще слепые и почти голенькие. Там было три серых и один – непонятного цвета, мне он показался фиолетовым, наверное потому, что розовенькое тельце просвечивало сквозь черную шерстку. Вот я и назвала его Виолеттой, и попросила Лизу оставить его для нас, очень уж он мне понравился. Она, в смысле. Это кошечка.
Кошечка подросла и стала очень красивой черной кошкой. Стас и папа звали ее Вилкой; отчасти потому, что так было проще, а еще, пожалуй, в отместку – из всех членов семьи Виолетта признавала только маму. Причем, мама говорила, что все происходит наоборот: это кошка обижается на папу и Стаса за дурацкое прозвище, потому и относится к ним безразлично.
Зато накануне дня, когда со Стасом произошло несчастье, Вилка повела себя странно: она так и ластилась к нему, так и терлась о его ноги, точнее, об одну – правую. Но тогда никто не придал этому особого значения, поудивлялись слегка, да и только. А самому Стасу в тот день вообще было не до кошки – ему наконец-то купили компьютер!
Папа обещал еще в прошлом году, что купит его сыну, когда тот будет учиться в восьмом классе, и Стас предположил, что родители приурочат эту покупку к его четырнадцатилетию в ноябре. Вышло же еще лучше! Так, по крайней мере, думал Стас в тот радостный вечер. На самом же деле компьютер и стал одной из причин случившейся с ним беды.
Рассуждая здраво, Стас, конечно, понимал, что виноват во всем лишь он сам, его разболтанность и невнимательность. Но уж очень он торопился на следующий день из школы, чтобы засесть поскорей за новенький, волнующе и остро пахнущий свежим пластиком монитор. Так торопился, что тащиться до перехода показалось ему досадной и напрасной тратой времени. И даже покрутить как следует головой, когда перебегал дорогу, он не удосужился – все мысли были заняты компьютером.
Что ж, теперь ему эту голову и вовсе не повернуть полностью: мешают и боль, и воткнутые повсюду трубочки, а что-либо перебегать и вообще бегать ему теперь однозначно придется не скоро…
Самого удара Стас не почувствовал, услышал лишь визг тормозов, а в следующее мгновение мир исчез, словно его выключили. Но еще через мгновение снова включили. Только вокруг уже не было того мира, к которому привык Стас. Там, где он очутился, был один свет – яркий-яркий и очень добрый и теплый. Стас купался в нем, будто в море. Но уж очень недолго. Скоро он почувствовал, что не может пошевелиться, что ему очень больно, и он даже заплакал оттого, что не удалось остаться в той теплой, яркой доброте.
И хотя Стасу показалось, что все случилось быстро: визг тормозов – добрый свет – боль, на самом деле, как признались ему потом папа с мамой, он провел без сознания пять дней. А боль… с одной стороны, даже хорошо, что она была, ведь это означало, что он жив. Родители, опасаясь его волновать, не стали рассказывать Стасу, насколько тот близок был к смерти. Но однажды, когда мама и папа думали, что он спит, Стас услышал, как они шептались о том, что доктор, который делал ему операцию, настоящий волшебник, вернул его с того света. Стас этому вовсе не удивился, ведь он и правда побывал на каком-то другом свете, где было удивительно хорошо и тепло. Гораздо лучше, чем здесь, где у него так сильно болели голова и нога. Та самая, правая, о которую накануне трагедии долго терлась Вилка, будто хотела его предупредить о грядущей беде. "А может, и правда хотела?" – подумал Стас, но сам же себе и ответил, что все это ерунда, обычное совпадение, ничего подобного попросту не бывает. "А как же добрый свет, в котором ты купался? – задал он себе новый вопрос. – Он-то ведь точно был. А это значит…" Что именно это значит, Стас додумать не успел, поскольку очень устал и уснул.
Когда он проснулся, была уже ночь. Стас снова закрыл глаза, собираясь спать дальше, но услышал вдруг, что в палате кто-то плачет. Сначала он подумал, что это мама. Стас кое-как сумел повернуть голову, но в тусклом свете фонаря из-за окошка смог разглядеть, что мама спит, свернувшись калачиком на раскладушке. Это потом он узнал, что те пять дней, пока он купался в теплом свете, мама не закрывала глаз. Так что теперь она спала очень крепко. И тогда Стас решил, что плач ему только приснился, или что это ветер шумит с таким звуком. Но только он так подумал, как рядом опять кто-то всхлипнул. Но как-то странно, очень тихо и шелестяво, будто и правда ветер решил поиграть с листьями. Из-за гипса и всяких воткнутых в него трубочек, Стасу было не повернуться, и он тихонечко позвал:
– Эй! Тут кто-то есть?
– Ес-с-сть… – прошелестел в ответ листьями ветер. Или все же не ветер?
Стасу вдруг стало холодно. Он даже забыл про боль. Хотелось позвать маму, но язык не захотел шевелиться.
Он долго лежал, боясь закрыть глаза, и прислушивался. Он и впрямь услышал звуки ветра за окном, услышал глухой отрывистый кашель за стенкой, далекую трель телефона, тихое мамино дыхание… Но это были вовсе не те звуки, что его напугали. Пытаясь убедить себя, что плач и всхлипывание ему все же послышались или приснились, Стас не заметил, как снова заснул.
Ему приснился город, очень похожий на Кошково. И все-таки это было не Кошково, хотя бы потому, что в этом городе не было ни одного современного здания, зато была крепостная стена – высокая, с трехэтажный дом, и почти такая же широкая. Стена начиналась у реки, огибала город и заканчивалась у реки же. А по ту сторону реки, где в "его" Кошкове был Зареченский район, Стас увидел лишь черную, будто выжженную землю. Она простиралась до самой линии горизонта, и казалось, что по ту сторону реки мир погружен в вечную тьму, что там нет не только жизни, но и вообще ничего. Впечатление усиливали низкие темные тучи, повисшие над Заречьем.
Стас невольно поежился и стал пятиться, не находя в себе мужества повернуться спиной к черной пустыне. Казалось, сделай он это, темнота перепрыгнет реку, проглотит его и растворит в своей жути.
Но пятился он недолго, через три-четыре шага споткнулся и упал – плавно и мягко, как и положено во сне. А потом увидел мальчишку, который стоял рядом и тянул ему руку. Стас сжал протянутую ладонь, и мальчишка легко поднял его на ноги, словно Стас весил не больше котенка. А может, этот мальчишка просто был очень сильный, тем более что и одет он был, словно воин – древний воин, – в серые штаны из грубой ткани и кольчугу, перетянутую кожаным поясом. На ногах у "воина" были добротные с виду сапоги, а вот шлема, против ожидания, у странного парня не было; его длинные светлые кудри свободно развевались на легком ветру. Если бы не эта "повышенная волосатость", мальчишку было бы легко принять за самого Стаса – он был одного с ним роста, такой же курносый, широкоскулый, и сероглазый. Собственно, и у самого Стаса, волосы тоже были светлыми, только гораздо короче.
С полминуты мальчишки рассматривали друг друга, а когда Стас открыл рот для первого вопроса, он заморгал и проснулся.
2
Стас провел в реанимационной палате еще пять дней, а потом, когда боль поутихла и дела его, как сказал доктор, пошли на поправку, его перевели в обычную палату, где лежали двое взрослых мужчин, тоже с загипсованными ногами, но уже передвигающихся с помощью костылей.
Потянулись утомительные и тоскливые больничные дни. Перевязки, капельницы, уколы прямо-таки замучили Стаса. Но еще, пожалуй, мучительней, были вынужденная неподвижность и тоска по дому. Даже в школу Стас побежал бы сейчас вприпрыжку, с огромным удовольствием! Сердце его порой сжимала такая грусть, что он бы, пожалуй, заплакал, лежи в палате один. Правда, соседям Стаса и так не было до него дела. Они то играли в шахматы, вытянув ноги в гипсе на табуретах, то шелестели газетами, то попросту спали, сотрясая храпом палату. Но плакать при посторонних Стасу все равно не хотелось. Тем более что до дня рождения оставалось каких-то два месяца, а четырнадцать лет – это уже тот возраст, когда плакать парню недопустимо в принципе. Так, во всяком случае, думал сам Стас. Пора было к этому привыкать и закаливать волю. Благо что и времени было для этого достаточно, и текущие обстоятельства способствовали подобной закалке как нельзя лучше.
Мама, конечно, больше не ночевала в больнице, но все равно то она, то папа, то и та, и другой вместе навещали его порой не по одному разу в день. И все равно было очень тоскливо и скучно. Поэтому, когда дней через десять к Стасу пустили Андроида – он чуть не пустился в пляс, несмотря на сломанную ногу. Андроид тоже выглядел радостным от встречи. Точнее, выглядели, поскольку данное прозвище носили сразу два человека: брат и сестра – Андрон и Даша, близнецы, одноклассники Стаса и его лучшие друзья. Андрона звали именно Андрон, а не Андрей, это не было его вторым прозвищем. Да никакое другое прозвище ему и не подошло бы, потому что один он никогда не был, как, соответственно, никогда не была одной Даша – они всюду ходили вместе, словно приклеенные. Даже собственные родители подшучивали иногда над детьми, называя тех сиамскими близнецами. Так что прозвище, придуманное кем-то как простая сумма двух сокращенных имен, приклеилась к близнецам намертво, и разделять его на отдельные составляющие попросту не имело смысла. Пожалуй, в их классе один только Стас звал Андрона и Дашу их настоящими именами. Зато, когда сам он в этом дуэте стал третьим, их попытались переименовать в Стандроида, но это прозвище не прижилось – все-таки Стас на фоне близнецов был слишком отдельной, чересчур самостоятельной личностью. Да и большую часть времени он все-таки проводил без них.
Как раз за день до прихода Андроида Стасу первый раз разрешили подняться с постели. Пока даже без костылей; с одного боку его придерживал доктор, с другого папа. И хоть стоял – а, скорее, висел на руках у взрослых – он не больше пары минут, устал так, словно пробежал трехкилометровый кросс. И все равно это событие Стаса очень обрадовало; он уже начинал опасаться, что от него скрывают правду, и что весь остаток жизни ему доведется провести в кровати.
Так что Андрон и Даша застали друга в прекрасном настроении и после приветственных возгласов и осторожных рукопожатий сознались:
– Мы думали, что застанем тут живой труп, даже идти немного боялись, а ты вон какой, словно и не случилось ничего.
– Ага, не случилось, – задрал одеяло и постучал по гипсу Стас, – а это что?
– Подумаешь, – синхронно пожали плечами близнецы, – от тебя же не убыло, а наоборот прибыло. Вот если бы ногу совсем оторвало – тогда да.
– Или голову, – буркнул Стас, но не сумел сдержать улыбку. – Бестолковую глупую голову. Зато теперь я буду умней, стану переходить улицу только по переходу! Подземному.
– А если подземного не будет?
– Вырою.
– Тогда тебе придется повсюду таскать лопату. А мы будем всегда носить фотоаппарат, чтобы не пропустить моменты твоих героических пересечений проезжей части.
Удивительно, но Андроид говорил о себе исключительно во множественном числе, независимо от того, кто это был – Андрон или Даша. Даже в те исключительные моменты, когда они ненадолго разлучались – например, у врача, или в спортивной раздевалке. Поэтому возникало некое лексическое несоответствие – они говорили о себе: "Мы пришли; мы сказали", а о них говорили: "Андроид пришел; он сказал". Но те, кто общались с Андроидом часто, к этому быстро привыкали.