– Ну, чего ты, чего ты смотришь?! – вдруг громко зарыдал, задрожал плечами, закрыл ладонями лицо, падая на скамейку.
Через некоторое время дверь опять загремела, отчего Гребцов стал отползать по скамейке в угол. В камеру вошел полицейский, наклонился над Сержем:
– Ну ты, псих чокнутый, выметайся! Пусть тебя в психушке лечат, а здесь для тебя койки нет!
Серж поднялся, и его выставили из участка на морозную улицу, где уже горели в темном небе сочные фонари, торопились люди, скользили машины, и город казался огромной глыбой светящегося льда.
У него был жар и озноб, и он блуждал по ночному городу, путаясь в улицах, не узнавая площадей, натыкаясь на освещенные здания, в которых с трудом угадывал знакомые церкви, колоннады театров, высотные дома. Город казался разноцветным бредом, словно в мозг вкололи ядовитую сыворотку, порождавшую галлюцинации и кошмары.
Ему чудилось, что кругом вырастают огромные разноцветные грибы на прозрачных ножках, сквозь которые к шляпкам сочатся едкие струйки света, призрачно переливаются, опадают зеленоватыми каплями, разбиваясь на невесомые брызги. Тянулись вверх прозрачные стебли, распускаясь в небе фантастическими цветами, ядовито-красными, золотыми, с шевелящимися злыми лепестками, вокруг которых воздух воспаленно светился. Извивались водянистые побеги, сквозь которые вверх проталкивались пузырьки отравленного газа, испарялись, зажигая в небе туманное млечное зарево.
Серж ощущал город как средоточие зла, порождающего невиданные формы, которых не могло быть на земле и которые бред приносил из других миров. Он двигался по другой планете среди таинственной жизни, которая была враждебна ему и воспринималась им как зло.
Он оказывался среди геометрических объемов, созданных бесчисленными искривлениями и преломлениями света. Лучи свертывались в спирали, разворачивались в гиперболы, создавали сферы и эллипсоиды, которые превращались в призмы и пирамиды. И все это меняло цвет, скользило, рассыпалось и складывалось. Формы, исчезая, издавали звуки боли, а нарождаясь, источали музыку страха и муки, словно рождение обрекало их на невыносимые страдания и неизбежную скорую смерть.
Сержу казалось, что он сходит с ума. Его разум попал в пространство, исчисляемое другой математикой, описываемое иной геометрией. Быть может, той, существование которой доказал великий отшельник и любитель лесных грибов Перельман. И не этими ли ядовитыми, голубыми и красными, "грибами зла" питался ученый, прежде чем доказал свою непостижимую теорему?
Иногда Серж натыкался на памятники. Каменные или бронзовые, они были прозрачные, что позволяло видеть их внутренние органы. Пушкин был похож на стеклянную колбу с золотистым свечением, у него было два сердца, одно большое, другое поменьше. Оба алые, пульсирующие, гнали кровь по всему телу, пронизанному красной кровеносной системой. Тимирязев был полон прозрачного зеленоватого студня, и внутри, среди ребер и позвонков, чуть выше тазовых костей, чернела крупная шестеренка. Она медленно вращалась, но не было понятно, что заставляет ее крутиться. Гоголь светился, как прозрачная жемчужная медуза, и у него в животе явственно просматривался эмбрион, но не человека, а козленка. Точеная головка с рожками, согнутые в коленях ноги с крохотными копытцами, извилистая пуповина, соединяющая плод с маткой.
Серж знал, что враждебность мира можно преодолеть, слившись с ним. Если жить и дышать по законам зла, по которым дышат ядовитые стебли, горькие грибы, плотоядные цветы. Но для него это было невозможно. Он был русский, принадлежал к мессианскому народу и, как утверждал Профессор, превратившийся в бомжа, был вынужден, в силу своего мессианства, бросать этому миру вызов, не принимать его законов и за это испытывать давление мира, быть гонимым и побиваемым.
Улицы, на которые он выходил, были полны скользящих сияющих существ. Казалось, проносятся стаи глянцевитых жуков-плавунцов, пробегают разноцветные огненные жужелицы. Перебирая членистыми лапками, проскакали оранжевые пауки, разбрызгивая лучистые вспышки. Огромный зеленый клоп с гранатовым орнаментом прополз, окруженный туманным ореолом.
Серж задыхался и кашлял. Атмосфера планеты, на которой он находился, была не пригодна для дыхания. Он хотел убежать из этого мира, покинуть злую планету. Но у него не было космического корабля. Он не обладал чудодейственными способностями Лукреция Кара, чтобы преодолеть гравитацию зла. Он метался по призрачному городу, похожему на сон безумца, и световые потоки подхватывали его, перевертывали, окружали ядовитыми радугами.
Он вдруг увидел, как через улицу по натянутому проводу идет канатоходец. Он был в блестящем трико, жонглировал двумя взлетающими факелами, из-под ног у него сыпались медно-зеленые искры. Из переулка выкатилось огненное колесо, в котором танцевала обнаженная танцовщица с рыжими волосами и ярко-красными губами. Ее голые груди плескались, и к ним прицепилась живая малахитовая ящерица. Прошел, переваливаясь, огромный эмбрион с двумя лобастыми водянистыми головами. Глаза у голов были закрыты. Недоразвитые руки скрючены у груди. На ногах были одутловатые синюшные складки.
Серж понимал, что это бред его воспаленного разума. У него нет сил, чтобы остановить безумную карусель. Мир, в котором он оказался, не поддавался воздействию, не подлежал преображению. Он заслуживал одного – быть уничтоженным. И надо было найти заряд, чтобы взорвать этот город зла.
Он блуждал в беспамятстве, и его возносило на призрачных лучах и опускало в самых разных концах города, среди миражей и видений. Ему вдруг привиделся огромный мраморный камин с чугунными украшениями, в котором пылали поленья, осыпались красные угли. Но камин оказался Триумфальной аркой, в которой мчались белые и красные огни, и он не понимал, как очутился в этой части Москвы. На его пути возник огненный петух с алым гребнем, изумрудной грудью, золотыми летучими перьями. Хлопал крыльями, бил в землю когтистой чешуйчатой ногой, мерцал рубиновым глазом. Но потом обнаружилось, что это церковь в Хамовниках, и он не помнил, как здесь очутился. Впереди, огромная, сизо-стальная, повисла в воздухе рыба. Отливала зеленым, голубым, фиолетовым. Ее плавники огненно, драгоценно дрожали. Но мираж канул, и рыбой оказался Крымский мост, и Серж не помнил, как от Хамовников он вышел к набережной.
Он шел по Остоженке в районе Зачатьевских переулков.
Его обгоняли холеные автомобили, несущие своих хозяев в ночные клубы и роскошные рестораны. Задерживались на перекрестке перед красным огнем светофора. Подкатил и встал мощный, похожий на черную стеклянную торпеду автомобиль в сопровождении джипа, напоминавшего гору черного кварца.
Серж загляделся на упитанное тулово "бентли", ожидая, что оно превратится в очередной безумный мираж. Боковое стекло плавно опустилось, и выглянуло лицо, в котором Серж с ужасом узнал тата Керима Вагипова, будто карлик все это время следил за ним, играл, посылал мнимую погоню, пугал воем несущейся по следу гиены. Теперь же игра окончена, и его схватят, ввергнут в подземелье, где его ожидает театрализованная ужасная казнь.
Но тат не замечал Сержа. Его глаза были устремлены куда-то вверх, в ночное небо, словно он старался разглядеть какое-то неведомое светило, приближавшуюся из мироздания звезду. И она, не видимая Сержу, отбрасывала на лицо Керима Вагипова спектральные отсветы. Лицо тата постоянно меняло цвет, от фиолетового, голубого, зеленого к желтому, оранжевому, красному. Он казался хамелеоном, менявшим окраску в зависимости от внешних раздражителей и воздействий.
Тат некоторое время смотрел вверх, словно принимал сигнал из космоса. Стекло пошло вверх, и лицо исчезло.
Красный огонь светофора сменился зеленым. Машины помчались. Автомобиль с татом, охраняемый джипом, свернул в переулок, и Серж, повинуясь неясному влечению, кинулся следом. Увидел, как обе машины въезжают в ворота особняка и за ними закрывается стальная плита.
Это был дворец из мрамора, стекла и сияющих сплавов, где жил тат. Быть может, он поднялся на поверхность из подземелья, где присутствовал при очередной казни. Вернулся ночевать в свой дворец.
Серж освободил свой мозг от подступавших бредов, и в открывшийся, не замутненный безумием уголок памяти поместил название переулка, номер дома, расстояние до угла, за которым горел зеленый огонь светофора.
Глава семнадцатая
Встреча с Керимом Вагиповым была бы невозможна, если бы не существовал изначальный план и чертеж, в который был помещен Серж и который осуществлялся нечеловеческим разумением. Этот план предполагал конечную цель. Эта завершающая цель была непостижима. Чтобы ее обнаружить, следовало решить систему уравнений с тысячью неизвестных, доказать теорему, подобную той, что доказал любитель экзотических грибов Перельман. У Сержа не было таких дарований, но он твердо знал, что план существует, система уравнений существует и он в этой системе занимает ключевое место.
Он вышел на Садовое кольцо, которое переливалось красными и бело-золотыми огнями. Остановился на краю тротуара у проезжей части, и ему казалось, что он упадет без сил и замерзнет, превратившись в осколок разноцветного льда. Кто-то стоял рядом и смотрел на огни. Внезапно, среди шелеста и рокота улицы, послышалась музыка. Громче, громче. Какой-то шальной кавказский напев с завихрениями, визгом, свистом сабель и пуль. Музыка налетала. По Садовой мчался джип, светя прожекторами и фарами. Окна были раскрыты. Из них дико выплескивалась музыка. Из окон высовывались хохочущие счастливые лица – кричащие рты, круглые чеченские шапочки, бараньи папахи. Кто-то высунул наружу автомат и стал пускать в небо грохочущие безумные очереди. Джип промчался как чумное видение, распугивая машины, и музыка растаяла вдали.
– Черножопые совсем обнаглели! Пора унимать! – произнес стоящий рядом с Сержем человек.
Серж тускло на него посмотрел, отводя глаза. Снова посмотрел и узнал в нем Семена Каратаева, телеведущего в программе "Планетарий", который под светом прожекторов, весь в красном, перескакивал по студии, словно перелетал с планеты на планету, развевая огненный плащ.
– Каратаев, ты? – спросил Серж.
Тот вгляделся и ахнул:
– Серж? Молошников? Какими судьбами? На кого ты похож? – Каратаев всматривался в изможденное, заросшее лицо Сержа, в его неопрятную куртку, приплюснутую вязаную шапочку. – А говорили, ты уехал в Америку. Где ты пропадал?
– Умоляю. Мне нужен стакан горячего чая. У меня жар. Я почти умираю.
– Хорошо, хорошо! – заволновался Каратаев. Подхватил Сержа под руку и отвел к машине, которая стояла тут же, у тротуара. И опускаясь без сил на сиденье, чувствуя горячую струю воздуха из кондиционера, Серж, забываясь, подумал, что их встреча не случайна, вписана в уравнение с тысячью неизвестных.
Они остановились у дома в глубине переулков, где-то недалеко от Тверского бульвара. Каратаев провел Сержа через турникет охраны. Ввел в просторную, ярко освещенную комнату, где были расставлены стулья, теснились люди, гудели голоса, висели на стенах флаги с геральдикой из животных, птиц, странных, человекоподобных существ. В углу стоял стол с электрическим чайником, блюдом, где еще оставались недоеденные пирожки.
– Грейся, отдыхай. Не буду к тебе приставать, – произнес Каратаев. Включил чайник, усадил Сержа, смешался с людьми, наполнявшими комнату.
И Серж с туманными, оттаявшими глазами пил раскаленный чай, съедал один пирожок за другим, зная, что не умрет, не замерзнет. Испытывал благодарность к Каратаеву, к незнакомым, пустившим его к себе людям.
Ему было тепло, уютно. Над ним свисал красный флаг с изображением зеленой хвостатой ящерицы, у которой были человечья голова и крупные, похожие на очки глаза. Он дремал, сквозь дремоту слушал раздававшиеся вокруг него речи, старался понять, что собрало среди ночи этих возбужденных людей.
– Соратники, создавая программу нашей партии, необходимо, прежде всего, внести ясность в отношения русского национализма и империи… – Это говорил круглолицый, с золотистой бородкой человек, нервный, нетерпеливый, с розовыми от волнения ушами, делая рубящие жесты ладонью, что предполагало решительное отсечение. – Мы говорим: "Нет империи!" Имперская политика царей, имперская политика коммунистов привела к полному истощению русской нации, на теле и крови которой, как множество древесных грибов, взросли никчемные народы. Они пили и продолжают пить наши соки, тучнеют, как вампиры, но вместо благодарности платят нам ненавистью и презрением. Это в первую голову касается Кавказа. Мы за отделение Кавказа от России, этого векового нахлебника, источника преступности, агрессивности, постоянной нестабильности. Пусть пасут овец и режут "кровников". Мы от тебя устали, Кавказ! Пошел вон!
– А что делать с кавказской диаспорой? Москва провоняла шашлыками и бараньими шкурами! – раздался выкрик с места.
– Депортация! Поголовная! – Оратор рубанул ладонью воздух. – По всей границе с Кавказом – колючая проволока, минные поля, вышки с пулеметами! И никакой третьей кавказской войны! Атомную бомбу, вот вам и будет окончательное решение кавказского вопроса!
Все повскакали с мест. Ударяли правой рукой в сердце, а потом резко отводили руку в сторону, выкрикивая: "Воля России!"
Серж не понимал до конца смысл произносимых слов. Но эти бурные, на едином дыхании, возгласы, всплески энергии и силы, грозно звучащее слово "воля" взволновали его. Он почувствовал, как в его измученное беззащитное тело плеснула живительная волна. Он был теперь не один. Был среди решительных, сильных людей, готовых постоять за себя. Не выдать его врагам, населяющим "город зла". Заслонить от того, чье лицо переливается злыми спектрами, как чешуя хамелеона.
Говорил другой оратор. У него было загорелое, изрезанное морщинами лицо, ниспадавшие до плеч седеющие кудри. Его лоб перетягивала золотая тесьма, а грудь облегал грубо связанный, напоминавший кольчугу свитер.
– Соратники, – говорил он гулко и раскатисто, словно дул в рог, – нам нужно сбросить с себя кандалы православия, в которые заковали славян евреи. Это тлетворное вероучение лишает нас природной силы, отсекает от наших древних богов, которые десять веков терпеливо ждут нас в дубравах, в лугах, на берегах русских рек и озер. Наши враги отравили нас ложным смирением, тоскливым непротивлением злу, а сами, под унылые звуки псалмов, грабят наши дома, глумятся над нашими женами, привязали русский народ к своей иудейской колеснице и бьют его бичами. Разорвем путы православия, вернемся к нашим дивным богам, и враг испытает разящий удар русских богов. – Он указал на флаги с языческими изображениями птиц, животных, фантастических человекоподобных существ. Был похож на волхва, владеющего тайными энергиями мира, понимающего язык птиц и цветов, говорящего с небесными звездами.
– А не следует ли перенести русскую столицу в Сибирь, на берег Байкала, ведь Байкал – это русский бог? – спросил его кто-то с места.
– Евреи много лет отравляют Байкал, стремятся убить великого русского бога. Русские леса, заслоняя Байкал, совершили акт самосожжения, превратили Россию в океан огня. Эти горящие леса – восстание русских богов. Встанем под огненный покров наших истинных древних богов!
Вновь загрохотали отброшенные стулья. Вновь удары в сердце, взмахи рук, страстные возгласы: "Воля России!"
Серж чувствовал, как исцеляется. Жар схлынул. Телу возвращалась бодрость. Глаза стали зорче, слух острее. Словно лесной кудесник с золотой повязкой обратил на него целящие силы деревьев и трав, заводей и лугов. Чудесная русская природа спасала его. Те синие дубы на окраине пшеничного поля. Тот сверкающий дождь, орошающий куст жасмина. Та божественная радуга над июньским лугом, где синели слипшиеся от дождя колокольчики, и он шел, путаясь в лиловом горошке, розовых кашках, золотых цветах зверобоя.
Теперь выступал господин средних лет с гладкими, на прямой пробор волосами, светлыми усиками, щегольски закрученными вверх. Его холодные синие глаза строго оглядывали ряды, стараясь выявить несогласных.
– Когда национальная партия возьмет власть, первым постановлением правительства должен стать Декрет о сбережении русской нации. Он будет предусматривать жизненный уровень русских не ниже, чем у народов, населяющих Европу. Он запретит аборты, введет насильственное лечение наркоманов и алкоголиков, резко ограничит обращение алкоголя и отменит мораторий на смертную казнь для наркодельцов, педофилов и злостных сутенеров. Мы будем рекомендовать русским воздерживаться от межнациональных браков. Евгеника должна стать наукой и практикой национального возрождения.
– А сироты? А матери-одиночки? Россия – страна сирот! – перебили его с места.
– Сироты и беспризорники должны стать сыновьями и дочерями Отечества. В элитных учебных заведениях из них будут воспитывать русскую гвардию. "Партия русской воли" повторит германское чудо тридцатых годов, когда освобожденная и окрыленная нация добилась в кратчайшие сроки невиданных успехов!
И снова восторженные крики: "Воля России!", взмахи рук, сияющие восторгом глаза.
Серж чувствовал себя совершенно здоровым. Энергия и воля, исходившая от скандирующих, сделала его мускулы гибкими и сильными. Его дух торжествовал. Все унижения были позади. Отвратительный хамелеон был больше не страшен. Он, русский, был хозяин великой страны, наследник великой истории, сбрасывал иго, соскребал с ненаглядной России хлюпающих кровью вампиров. Все, кто его окружал, были прекрасны. Мужчины исполнены светлой силы. Женщины красивы и благородны. Его Нинон, его невеста, была зеленоглаза, с золотистым отливом волос, нежно-розовой благоухающей кожей. Была совершенна, как те, что водили хороводы у синих рек и озер, славили Коляду, кидались в ночные воды своими жемчужными телами.
Выступал дородный бородач в костюме-тройке, с менторскими поучающими интонациями:
– Руководство партии оказало мне честь и поручило вести культурную политику. Мы сменим руководство телеканалов и отдадим их под начало национально мыслящих патриотов. И первое, что мы сделаем, это вернем в культуру русскую музыку, русские народные песни, русские романсы и оперы. Через музыку нация соединяется с глубинными родниками, питающими ее дух. Оккупанты отсекли русский народ от великой музыки предков. И я обещаю, Россия вновь зазвучит народными хорами, русская опера станет достоянием народа, и вместе с музыкой к нам вернутся воля, непобедимость, бесконечность и красота русского мироздания.
Серж чувствовал, как пылают его щеки. Он был среди единомышленников, тех, для кого был готов творить. Был готов создавать свои мистерии, свои космические композиции, выражающие необъятность и красоту русского Космоса.
Вышел подтянутый, в военном френче, с офицерскими усиками человек:
– Соратники, завтра мы пройдем по Москве нашим Русским маршем. Прошу начальников боевых дружин обеспечить безопасность марша и, в случае необходимости, вступить в схватку с полицией. В нашем марше участвуют соратники из Европы, лидеры национальных партий и движений. Националисты всех стран – соединяйтесь! – Он ударил себя в сердце, словно растворил в нем клокочущий жаркий ключ. Все вскочили, взмахивали руками, похожие на гребцов, направляющих могучую ладью:
– Воля России! Воля России!
Серж вскочил и вместе со всеми возглашал громогласно:
– Воля России!
Чувствовал он себя свободным и сильным.
Публика расходилась, оставляя в воздухе накаленные стихии. Серж подошел к Каратаеву: