– Там, в клубе "А12", я сделал тебе предложение. Рассказал о проекте, под который дают колоссальные деньги. О замысле, который способен осуществить только ты. Но ты не обратил внимание, отмахнулся. Для меня же этот проект – главный шанс жизни. Может быть, главное дело, ради которого я появился на свет. Я не мог рисковать, не мог полагаться на твои капризы. И я решил прибегнуть к насилию.
Серж был потрясен. Среда, которая его окружала, не предполагала подобного вероломства. Необязательность приятелей, измены легкомысленных женщин, обманы деловых партнеров – все это огорчало, мешало, но не меняло суть суматошной, торопливой и в целом увлекательной жизни, в которой он чувствовал себя независимым и свободным. И вдруг обнаружилось зверство, чудовищное насилие, ломавшее все представления о дружбе, добре, законе. Зверство, побудительные мотивы которого казались неубедительными и ничтожными, таили в своей глубине изуродованную картину мира. Казалось, Вавила, с его респектабельной внешностью, холеными усами, сытым румянцем, существовал в другой реальности, неведомой Сержу, откуда веяло смертельной опасностью. Чувствуя эту опасность, боясь ошибиться в выборе слов, выражении глаз, Серж прятал от Вавилы свой страх, свое изумление, свою к нему ненависть.
– Я не дал тебе позавтракать, – произнес Вавила. – Да и завтраки у вас, кажется, не больно сытные. – Он обернулся к дверям и щелкнул в воздухе пальцами.
На этот тихий щелчок появился служитель, неся поднос, на котором дымилась чашка кофе, виднелись бутерброды с икрой, красной и белой рыбой, ломтями копченого мяса, стояли бутылка французского коньяка и стаканы.
– Угощайся. Пью за твое здоровье, гений. – Вавила налил коньяк в стаканы, поднял один и чокнулся с тем, что оставался на подносе. – Еще раз, прости меня, гений.
Серж с наслаждением пил душистый кофе, ел вкусные бутерброды, сладко пьянел от выпитого коньяка, продолжая чутко следить за Вавилой, ожидая от него внезапного смертоносного выпада.
– Но почему именно я? Мог бы выбрать кого-нибудь другого. Много блистательных режиссеров, стилистов, художников, создающих перформансы европейского уровня, – произнес Серж, стараясь казаться небрежным.
– Мне известны все, но тебе нет равных. Ты знаешь, я очень разборчив. Сам многое умею. Участвовал в создании павильона России на Всемирной выставке в Шанхае. Режиссировал открытие и закрытие Олимпиады. Мне принадлежит создание образа ночного клуба "Дягилев". Но мне до тебя далеко. Ты гений. Я не завидую тебе. Ты не Моцарт, а я не Сальери. Я восхищаюсь тобой. Все твои проекты, все телешоу, все мистерии, в которые ты превращаешь ординарные Дни города, все Праздники на воде я изучаю, как классику. Проект, о котором я веду речь, под силу только тебе. И я готов на все, чтобы заставить тебя его выполнить.
В холодных, как синее стекло, глазах Вавилы была спокойная непреклонность. И Серж вспомнил голые плечи Раджаба, торчащие среди окровавленных собачьих туш, его плачущее лицо, когда оно удалялось в сумрак тоннеля, и ободранная собачья лапа в голубых сухожилиях с остатками меха на когтистой стопе болталась, свисая из клетки.
– Но ведь ты совершил уголовное преступление. За похищение людей полагается тюрьма.
– Не говори глупости, Серж. Человек, который задумал проект и инвестирует в него грандиозные деньги, не подвластен закону. Он сам закон.
– Керим Вагипов?
– Да.
И сразу возникло миниатюрное, в блестящем трико существо, перелетающее по воздуху на коньках. В каждом легком прыжке таилась чудовищная сила, способность преодолевать громадные расстояния, переносить колоссальные тяжести. Существо было сконструировано по законам иных миров, в его основе лежали принципы неземной жизни. Оно дышало атмосферой ядовитых планет. Его органы были отлиты из неизвестных металлов. Оно не ведало жалости, сострадания, благородства, ибо принадлежало к реальности, асимметричной по отношению к той, в которой существовал Серж.
– Меня здесь бьют, мучают, заставляют смотреть на казни… – Серж боялся, что Вавила угадает его страх и его отвращение. – Неужели ты думаешь, что в таких условиях возможно творчество? Что здесь я смогу создать космическую мистерию солнца, света и звезд? Разве в этой подземной тюрьме может родиться образ космической красоты, к которой стремится человечество, желая одолеть черную гравитацию греха? Здесь не может родиться образ "Русского рая".
– Но здесь может родиться образ "Русского ада", – спокойно заметил Вавила, делая глоток из стакана. – Видишь ли, к Богу можно приближаться с двух разных сторон. Не важно с какой, лишь бы приближаться. Можно постоянно уменьшать материю в себе и вокруг, становиться все духовней и бестелесней, пока не превратишься в чистый свет и сольешься с Богом. Но можно постоянно увеличивать материю в себе и вокруг, сгущать ее до тех пор, пока она не превратится в первичную глину, в которую Бог еще не вдохнул свет. Таким образом, к Богу можно приблизиться через свет. А можно через тьму. Через рай или ад. Лукреций Кар создает препараты, уменьшающие в человеке материю. Но он может создавать препараты, которые увеличат ее непомерно. Он хочет направить психику в лучезарные миры, но может ее направить в темные антимиры.
– Так значит, Лукреция Кара похитил тоже ты? Заставляешь его работать в своей адской лаборатории?
– Ты угадал.
Вавила был философичен. Замысел, ради которого он похитил Сержа и Лукреция Кара, был не просто коммерческим проектом, он воплощал космогонию, о которой Серж имел слабое представление. Средневековую космогонию ада, которую описывали фрески Страшного суда на западных стенах храма.
– В чем же смысл твоего сатанинского проекта? – спросил Серж, и испугался, не задел ли он Вавилу своим язвительным вопросом.
– В Курской области есть старый карьер огромных размеров, откуда уже вычерпали всю железную руду. – Вавилу не покоробило слово "сатанинский", и он принялся объяснять: – Ты, должно быть, видел такие карьеры – лунный кратер, воронка, ведущая в центр земли. Керим Вагипов купил этот заброшенный карьер и хочет создать в нем то, что я назвал "Русским адом". Это будет суператтракцион, магический театр и, если угодно, своеобразный храм, в котором люди приближаются к Богу не из небесной лазури, а из черной магмы земли. Храм, опрокинутый своей вершиной в мертвую материю. Ярусы этого храма сужаются к центру земли по спирали, и на каждом ярусе происходит своя мистерия, как в кругах Дантова ада. На верхних ярусах – римские оргии, дионисийские таинства, содомские игрища. На нижних ярусах – ритуальные жертвоприношения, какие практиковали ацтеки и инки, инквизиторские пытки, мучения в концлагерях и газовых камерах. Чем ближе к центру кратера, тем сильнее страдания, острее наслаждения плоти. На дне воронки, а значит, в опрокинутом куполе храма плещет огненное озеро, из которого под вопли казнимых, хруст костей, стоны оргазмов поднимается божество, прекрасное, всеведающее и всесильное. Вот замысел в общих чертах. Но он требует грандиозной метафоры, на которую способен лишь ты. И он требует психотропных препаратов, создающих галлюцинации, и для этого существует Лукреций Кар.
Сержу стало жутко – не от самого рассказа Вавилы, а оттого, что этот кратер уже являлся в его воображении. Там, на рынке, среди торговых рядов, когда у ног его разверзлась пропасть, как опрокинутая в центр земли Вавилонская башня. И в отсеке со стиральной машиной, где подземная железная музыка вырезала фрезой чудовищную воронку, повторявшую своими спиралями башню Татлина. Значит, образ ада уже гнездился в его сознании. Среди лучистых прозрений и космических преображений существовала кромешная тьма, в которую погружалась его душа.
– Но кому это нужно? Кто отправится в курское захолустье на какой-то старый карьер? – спросил Серж, стараясь изжить из себя воспоминание о черных видениях, вырвать из рассудка эту впившуюся стальную спираль.
– Ты ошибаешься, гений. Есть очень богатые люди, богатые общины, разбросанные по всему миру, которые готовы стекаться к этому храму, как христиане стекаются к Гробу Господню, а мусульмане – к священному камню Кааба. Религия, о которой я говорю, уже народилась и нуждается в своем алтаре.
– Но разве такое возможно в России?
– В современной России все возможно.
Серж испытывал неведомое прежде страдание. Он был далек от политики, не выходил за пределы легкомысленной пестрой среды, состоящей из богемных художников, острословов, веселых прожигателей жизни, для которых угрюмые пророчества о гибели России, о злодеях, захвативших страну, о вымирающем народе были дурным безвкусным бормотанием, набившем оскомину, лишенным поэтического смысла и художественного содержания. Но все, что случилось с ним самим: существование чудовищного подземелья в центре Москвы, с пытками и казнями, с безмолвными рабами, которых, как зверей, отлавливают среди московских площадей и проспектов, – это показало ему другую, подземную Россию. Над этой подземной страной золотятся главы церквей, несутся роскошные автомобили, звучат заверения политиков и проповеди властителей дум. Теперь же, узнав о замысле адского храма, о торжестве сатанинской церкви, которая вьет гнездо в самом центре России, он почувствовал всю безысходность русской судьбы, всю беззащитность и обреченность Родины, захваченной беспощадными колдунами.
– Ты думаешь, в твой храм потянутся люди?
– И люди, и миллиардные вклады. Если американцы в пустыне Невада создали игорную столицу Лас-Вегас, то почему в России не создать столицу новой религии? Пресыщенные миллиардеры платят миллиарды, чтобы на космическом корабле взлететь в Космос. Они с еще большей охотой заплатят миллиарды, чтобы попасть в антимир. Ты возьмешься за это дело. К твоим услугам самые современные спецсредства, технологии иллюзий, образы Босха и стихи Бодлера, хроника нацистских концлагерей. Когда ты готов приступить к работе?
– А если я откажусь?
– Твоя очаровательная невеста Нинон может пострадать от твоего упрямства.
Серж почувствовал, как огненная ненависть, зародившись под сердцем, жарко плеснула в голову, растворила во лбу заросшее костью око, была готова ударить Вавилу, как бьет броню танка кумулятивный снаряд. Но Вавила протянул руку, осторожно коснулся его лба, словно прикрыл растворившееся жерло. И ненависть отхлынула, вернулась под сердце, улеглась, свернувшись кольцом, как затаившийся зверь.
– Где Нинон? – спросил Серж, укрощенный прикосновением руки.
– Рядом, наверху, над тобой. Как только ты сделаешь первый эскиз, вы окажетесь вместе.
– Лукреций Кар посвящен в твой чудовищный замысел?
– С ним работают. Он предоставил нам некоторые препараты, воздействующие на реликтовую память. Если хочешь, я продемонстрирую тебе их эффект.
Вавила подошел к экранам. Стал перебирать на панели клавиши, зажигая цветные мониторы. Один за другим появлялись отсеки подземной тюрьмы. Спальный отсек с двухъярусными койками. Уборная с подставками для ног, похожими на железные лапти. Рабочее помещение, где белорус Андрей строчил швы на распоротых пиджаках и юбках. Верстак с горой мертвых собак и кошек, где теперь, вместо казненного Раджаба, работал другой таджик. Столы с грудами испорченных скользких кур, с которых счищали слизь, отбеливали, опрыскивали, заворачивали в блестящий целлофан с нарядной этикеткой. Другой стол, на котором были разбросаны полусгнившие рыбины с выпученными глазами. Их скоблили, вдавливали на место глаза, заворачивали в целлофан. Серж увидел свою стиральную машину с ворохом грязного белья. Машина бездействовала, дожидаясь возвращения Сержа. Вдруг появился огнедышащий зев печи с лохмотьями сгоравшего мусора – место гибели несчастного Раджаба. И тут же возникла устрашающего вида установка, превращавшая отходы в мелкую крошку, – контейнер с мусором, в котором вращалась острая, как бритва, фреза, и у Сержа от ее отточенных кромок возникла боль в каждой клеточке, словно фреза рассекала его на корпускулы.
– Сегодня Керим Вагипов устраивает прием ветеранам. – Вавила задержал палец на одной из клавиш. – Ему не чужда благотворительность. Сегодня он пригласил ветеранов войны в этот сталинский бункер, чтобы вручить им конверты с деньгами, снабдить продуктами. Давай посмотрим, как протекает их встреча.
Вавила нажал клавишу. На экране возник просторный кабинет, обшитый деревянными панелями, с рабочим столом, на котором горела лампа под зеленым абажуром, стояли телефоны. На стене висел портрет Сталина в простом френче, с черными, очень густыми волосами и тяжелыми усами, закрывавшими верхнюю губу.
В кабинете собрались старики, тощие, в вислых пиджаках, густо посыпанных орденами и медалями. Несколько генералов, на которых неловко сидели парадные мундиры советских времен с потускневшими золотыми погонами. Их животы перетягивали потертые пояса, с которых свисали кортики. Была маленькая седая старушка, сплошь увешанная наградами, знаками отличия, юбилейными эмблемами, которые своей тяжестью тянули ее к земле, и, чтобы не упасть, она опиралась на палку. Все они благоговейно поглядывали на портрет Сталина, гладили край стола, касались зеленой лампы и телефонов, по которым мог говорить генералиссимус, спускавшийся в бункер во время атомных учений.
Внезапно в кабинет вошел Керим Вагипов. Серж едва узнал его – маленький рост, кукольные руки и ноги, несоразмерность головы и других частей тела, которой отличаются лилипуты. Но теперь тат сменил обличье. На нем уже не было сверкающего чешуйчатого трико и роликовых коньков. Ладно сшитый, белоснежный китель генералиссимуса был украшен небольшой, под стать росту самого тата, бриллиантовой звездой Победы. Алые лампасы спускались вдоль темно-синих брюк вплоть до маленьких, ярко начищенных ботинок.
К верхней губе прилепились седоватые усы. Одна рука была заложена за борт кителя, в другой дымилась трубка. Он обошел гостей, посылая в их стороны струйки дыма.
– Здравствуйте, товарищи, – произнес мнимый Сталин.
Ветераны обомлели, колыхнулись сначала назад, а потом вперед, словно на их тростниковые тела дунул ветер. Они смотрели на портрет вождя, украшавший стену. Переводили взгляд на тата, который окуривал их голубыми дымками. И в их склеротических головах происходило смятение. Их полуслепые слезящиеся глаза не могли оторваться от бриллиантовой звезды. Их стариковская память озарялась сполохами давних салютов, когда над Москвой расцветали пышные букеты, а в темно-синем небе, в перекрестье прожекторов, парило любимое лицо генералиссимуса.
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – воскликнул генерал с вытекшим глазом, туго перетянутый парадным ремнем.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – произнес дребезжащим голосом худой старик, чей пиджак блестел медалями за взятие европейских столиц.
И уже не было сомнения, что пред ними их любимый вождь, который вел их сквозь смертельный пожар войны, взламывая врата европейских твердынь. Старушка, согбенная под тяжестью военных наград, распрямилась, отбросила палку и, обращаясь к остальным ветеранам, тонко, задыхаясь, воскликнула:
– Товарищу Сталину, ура!
И все нестройно, блеклыми голосами, подхватили:
– Ура!
Тат легким мановением руки, благосклонно, с доброй усмешкой, остановил восторги. Подошел, поздоровался с каждым, расспрашивая, кто, где воевал.
– Второй Украинский фронт, товарищ Сталин.
– Первый Белорусский!
– Четвертая воздушная армия!
– Дивизион подводных лодок Балтийского флота!
– Пятый танковый корпус.
Они молодели на глазах. К ним возвращалось зрение. В дряблые мускулы вливались силы. Сердца дышали волей и счастьем. Они были снова солдатами несметной армии, и с ними был их вождь, их грозный и непобедимый полководец, с чьим именем они бросались в атаку, горели в танках, топили немецкие транспорты, умирали под пытками, неодолимой лавиной катились к Берлину, неся перед собой алое священное знамя.
Вождь заглядывал в их преданные счастливые лица, желая убедиться, что народ по-прежнему верен вождю, по его первому слову пойдет на муки и подвиги, сберегая великую красную Родину.
– Мы тут с товарищем Микояном посовещались и решили выделить из стратегического запаса немного продуктов и "наградные", скромно, в условиях послевоенного времени.
Тат хлопнул в ладоши, и служители вкатили тележку с пакетами. Тат извлек из пакета курицу золотисто-янтарного цвета, обтянутую целлофаном с яркой наклейкой, и рыбину с серебристым отливом, упакованную в целлофан. Показал ветеранам и снова спустил в пакет. Раздавал подарки, конверты с деньгами. Ветераны благоговейно принимали дары, ставили пакеты на пол, засовывали в них конверты.
– А теперь, как водится на Руси, можно и по сто грамм фронтовых, – бодро, расправляя усы, произнес генералиссимус, оглядывая гостей озорным взглядом.
Снова появились служители с тележками, на которых поблескивали граненые стаканчики с водкой и лежали кусочки черного хлеба с селедкой. Ветераны дрожащими руками разбирали стаканчики. Смотрели на вождя, который поднял стакан.
Сержу, наблюдавшему фантастическую картину, казалось, что он сходит с ума. Он присутствовал в театре галлюцинаций. Лилипут с бриллиантовой звездой, раздававший ветеранам испорченные продукты, был для них истинным Сталиным. Их не смущал его крохотный рост. Они забыли о том мартовском дне пятьдесят лет назад, когда рыдающие толпы провожали к мавзолею артиллерийский лафет с гробом вождя. Им были нипочем антисталинские кампании, огнеметом выжигавшие в народе сталинский образ. Сталин был жив, был с ними. И опять их жизнь была полна великого смысла, и они были готовы запускать моторы своих неистовых танков, поднимать в небеса над Берлином краснозвездные самолеты, кидаться грудью на пулеметные амбразуры.
– Не удивляйся, – сказал Вавила, заметив потрясение Сержа. – В трубочке у Керима Вагипова не табак "Герцеговина флор", а экстракт дурманных препаратов, создающих иллюзии. Сейчас они выпьют водку, куда подмешены специи, воздействующие на реликтовую память. И ты увидишь, что будет.
– Я произношу этот тост за великий русский народ! – Чарка с водкой мерцала в руке генералиссимуса. – Я пью за народ-победитель, народ-герой. Только русский народ, которому нет равных среди других народов земли, был способен одолеть черную силу мирового зла, принести невиданную жертву, чтобы солнце продолжало светить, а история человечества не рухнула в черную бездну. Миллионы русских мужчин и женщин, стариков и детей поднялись на Священную войну и выиграли ее в бесчисленных боях и сражениях. Только русский народ был способен в неисчислимых трудах создать государство в одну шестую часть мира и основать это государство на принципах справедливости, братства и добра. Воплотить в реальность мечту людей о рае земном, одолеть силы ада. Только русский народ мог создать культуру Пушкина, Толстого, Тургенева, которая дышит любовью к человеку, к природе, ко всему живому, и на языке этих великих правдолюбцев скоро заговорит все человечество. И только среди русского народа, верящего, преданного, благородного, мог возникнуть генералиссимус Иосиф Сталин, символ наших сегодняшних и завтрашних победных свершений.