– Слушай, может, в газету написать? – предложил Сергей. – У меня друг журналист. Пусть вздернут. Что это за советская власть.
– Ты почто такой наивный? – горестно усмехнулся Николай. – Вон Федора Михайловича послушай, он мне так сказал: "Ворон ворону глаз не выклюет". У председателя своя власть – мафиозная.
"Все верно, – подумал Сергей, – да Гришка, пожалуй, испугается. Не та тема".
– Послушай, а что у тебя с барабинскими вышло? – поинтересовался Сергей.
– Ничего. Я тут с остановки иду, смотрю ребятишки лет пятнадцати бормотуху хлещут. Сопляки, им бы мамкино молоко, а они – вино. Ну, я решил провести разъяснительную работу. А тут вожачок объявился, черный такой. Смотрю, они его Ханом навеличивают. Не понравились ему мои слова. Говорит: "Топай, парень". Ну, слово за слово – и пошло. Я сам такой был. Кровь играет. Вот до поры до времени и развлекаются. Потом смотришь, срок схлопочут, и начинается другая биография. Надо бы заняться этими ребятишками. Они ведь слепые, ей-богу, слепые! Куда поведут, туда и пойдут. А им водочку суют такие, как мой председатель.
– Дался тебе этот председатель.
– Ненавижу, – прищурив глаза, сухо сказал Колька. – Они, если разобраться, почище "духов". Сидят и нами точно в шахматы играют, вместо фигурок – люди. Им нравится, когда вся Россия сидит у них в приемных и на коленях ползает. И вроде бы наш, вместе в одном БТРе едет, только в разные стороны. А кто смикитит и дернется, мол, не туда едем, на того смирительную рубашку. Раньше убивали, теперь ласково душат. Ей-богу, я бы сейчас без всякого вернулся в Афган. Там лучше было – честнее.
Сергей подумал, теперь для Кольки вся несправедливость, которая есть, будет иметь лицо председателя, и сколько ни убеждай, что есть честные люди, уже не поверит.
– Главное – они законы знают, – сказал он, – а мы даже в тех, что на нашей стороне, – ни бум-бум. А когда на них с графином – им только на руку. Прав Зарубин: это не Афган. Вспомни, ты хоть раз с генералом разговаривал? Нет? А тут попер сразу к генералу, гражданскому, правда, и графином его. Я тоже без тебя повоевал. Чуть дружка не подстрелил. Сорвался, нервы ни к черту. Он мне про законы хорошо все объяснил.
Глава 17
Утром начался ветер, затем пошел холодный, вперемешку со снегом, дождь. Они лежали в отдельной, приспособленной под мастерскую, комнате брата. Сергей на диване, Николай на раскладушке.
Дождь тыкался в окно, шершавым языком лизал стекла, мокла на балконе бельевая веревка, раскачивались полысевшие макушки тополей. Они с Николаем остались в квартире одни, Ритка ушла на работу, брат уехал на техучебу.
Петр положил на стул одежду: свитер, шарф, ветровку, туфли. Сергей встал, примерил брюки, они были одного роста, брат, правда, полнее. Между поясом и животом можно было свободно пропихать два кулака. Но брат, точно предвидев это, оставил ремень.
Сергей сходил в ванную, отыскал бритвенное лезвие, нитку с иголкой и принялся за работу – дело знакомое, привык в армии подгонять форму.
– Давай, давай, – приоткрыв глаза, подбадривал его Николай. – Глядишь, возьмут на курсы кройки и шитья. От скуки на все руки.
Брат ждал в аэропорту на остановке, укрывшись от дождя за газетным киоском.
– Туфли надо было почистить, – оглядев его с головы до ног, сделал он замечание. – Командир прежде всего обращает внимание на обувь.
– Я почистил – дождь, – начал оправдываться Сергей.
Но Петр, не слушая, протянул газету. Сергей протер туфли, и они пошли к Пухову.
Сергею уже приходилось встречаться с ним, один раз даже поскандалили, но вряд ли командир запомнил его. Тогда грузчикам в очередной раз срезали расценки и многие поувольнялись. Они вышли на работу на весь аэропорт втроем и не успевали. Пошли задержки с вылетами. Пухов приехал разбираться, начал кричать. Сергей не смолчал: они не могут разорваться, а если товарищ Пухов желает, чтобы самолеты улетали вовремя, то пусть не экономит на грузчиках и платит как положено… Пухов завелся, обозвал его сопляком и крохобором.
Петька был прав, когда говорил о ботинках. Пухов глянул на ноги, затем в лицо, и в его далеких глазах мелькнуло что-то похожее на интерес. Сергей подумал: "Соображает, где мог видеть меня". Продолжалось это недолго, какую-то долю секунды, и вот, словно отыскав недостающее звено, глаза у командира погасли, приобрели свое изначальное отсутствующее выражение.
– Может, пока поработает на складе, – проговорил он. – Таков порядок. Испытательный срок.
– Так он перед армией отработал почти год, – напомнил Петр. – К тому же служба в Афганистане разве не испытание? И он после госпиталя, – лицо у брата напряглось, он быстро, точно спрашивая, взглянул на Сергея. Тот пожал плечами, показывая, что ему все равно.
– Ну, хорошо, на складе так на складе, – легко сдался Петр. – Только чтоб дальше, как договорились.
Не сразу ответил Пухов, скользнув еще раз взглядом по Сергею.
– А может, ему лучше месяц-другой все же отдохнуть, – неожиданно предложил он. – Не на курорте был. На складе вкалывать надо, там не будут спрашивать, после госпиталя ты или после курорта. Подорвет здоровье – его потом не вернешь.
Лицо у Петра заметно омрачилось. И Сергею стало жаль брата. Да, задал он задачку всем, свалился на голову. Впервые Сергей понял, что своим возвращением причиняет одни неудобства. Ему нужна работа, нужен дом. За то, что воевал, он получит льготную книжку, но за нее-то как раз его возненавидят. Попробуй он у Пухова требовать квартиру! Поддаваясь минутной слабости, он подумал: может, не надо было оставаться в живых? Зачем? Неужели прав Николай, у них было лишь одно внеочередное право – умирать. А он-то, собираясь к Пухову, хотел просить еще за Русяева.
– Можно, я немного подумаю? – сказал Сергей.
– Хорошо, – облегченно вздохнул Пухов. – Надумаешь, заходи. С нового года курсы, пройдешь врачей – возьмем.
– Петя, давай договоримся так. Ты не хлопочи, я постараюсь свои проблемы решить сам. И мне лучше, и у тебя голова болеть не будет. Не беспокойся, все устроится, – сказал Сергей, когда они вышли от Пухова. И добавил: – Домой не жди, будем ночевать на Релке.
Ему стало легче: Пухов, сам того не понимая, освободил Петьку платить за него какую-нибудь дань, а его, Сергея, – тяготы осознавать, что попал на борт по блату.
Глава 18
С Анной они столкнулись лицом к лицу на Барабе. Сергей выскочил из автобуса прямо на нее. Нет, не так он представлял себе эту встречу – не на ходу и не в толчее под моросящим дождем, у мокрого забрызганного грязью автобуса. Толкаясь, лезли в дверь люди, он стоял, ловил ее взгляд, но она смотрела мимо.
– Здравствуй, Аня, – наконец тихо сказал он.
Она недоуменно посмотрела на него, затем на открытые двери автобуса, на стоявшего рядом Николая. Сергею показалось, она сейчас обойдет его и уедет. Он испугался. Неужели они разойдутся?
– Боже мой, Сергей! – Аня закрыла глаза руками. – Как ты попал сюда? Откуда?
– Как откуда? – через силу улыбнулся Сергей. – Из автобуса. Я контролером работаю, – пошутил он. – Проверяю этот маршрут. А это мой друг Николай.
– Русяев, – представился Николай. – Певец, поэт и композитор. У вас здесь на Барабе на гастролях. А это мой лучший друг Сергей Рябцов. Хочу сказать, он тоже кое-что может.
– Очень приятно, – засмеялась Аня.
Они отошли в сторону от дороги к старому, исписанному всякой всячиной, забору.
– Ну, рассказывай, где ты и как? – улыбнувшись забытой улыбкой, проговорила Аня и глянула на часы.
– Торопишься? – забеспокоился Сергей.
– Какое это имеет значение. Это я по привычке. У нас в три часа лекции.
– Если не возражаешь, мы проводим. И на лекции посидим. Верно, Коля?
– "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью", – дурашливо пропел Колька. – До вечернего концерта время есть. Мы к вашим услугам.
– Мне не надо делать одолжения, – ответила Аня. – Не люблю. Но вам, – она сделала паузу, – вам в виде исключения, разрешаю.
И они поехали обратно в город, в мединститут.
За Барабой Сергей, кивнув головой за окно, показал тот самый мостик, под которым кошевочники разделывались со своими жертвами.
В мединституте Аня попросила подождать их в коридоре, а сама ушла сдавать курсовую. И тут Сергей услышал рядом, из-за двери актового зала, песню. Они приоткрыли дверь и тихонько вошли в зал.
Со сцены женским голосом пел патлатый парень, весь в черном, тянул заунывно, как мулла призывает к вечерней молитве. Немного погодя они поняли: шел городской конкурс авторской песни. Были, правда, и вокально-инструментальные ансамбли. Но то ли на них действовала погода, то ли студенты порастратили силы на лекциях – конкурс шел вяло, на какой-то одной тоскливой ноте. Неожиданностью для Сергея было встретить здесь Дохлого. Тот ходил по залу, прицеливался объективом, иногда поднимался на сцену, цепкими глазами посматривал в зал. Казалось, все собрались здесь ради него. Заметив Сергея, он махнул рукой, подбежал.
– Тебя-то мне и нужно, – сказал он, торопливо сунув руку. – Нина Ивановна – историчка – тебя в школу приглашает. Просит перед девятиклашками выступить. Обрадовалась, все расспрашивала. А я для "Молодежки" материал отснял. Сейчас съезжу в лабораторию, проявлюсь и – к Женьке.
– Ты про него говорил? – проводив Дохлого взглядом, спросил Русяев.
– Про него, – сознался Сергей. – Когда-то он был нашим с Релки. Вместе росли.
После конкурса должна быть дискотека, и все терпеливо ждали. Дело шло к концу.
– Чего они все ноют? – бросив взгляд на сцену, нетерпеливо прошептал Колька. – Чего им не хватает? Ноют и злятся, а на кого – непонятно.
Уже в конце ведущий спросил, есть ли среди зрителей желающие выступить. Желающих не находилось. И тут Сергей увидел, как Колька отделился от стены и, упрямо согнув голову, двинулся к сцене – точно в атаку пошел.
– Можно мне? – громко спросил он. – Я, правда, не в форме, но ничего, попробую, если, конечно, не возражаете.
Ему протянули гитару, он тронул струны, попробовал настрой. Затем глянул в зал, отыскал Сергея, подмигнул.
– Бой гремел в окрестностях Кабула! – начал он. – На костре дымился крепкий чай…
Но уже после первых резких, как команда строиться, аккордов смолк.
Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Запах пожарищ, крики мусульман,
Как грохотал мой грозный эскаэс.
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!
Песню эту пели они с Колькой в госпитале и имели успех. Даже стали среди врачей и раненых популярными людьми. Песня эта была переделана в Афганистане, и первым ее исполнителем был Евгений Кирсанов.
Кольке хлопали, как никому, даже, пожалуй, громче, чем на концертах в госпитале. Просили еще. Он спел еще одну афганскую.
Требовали еще и еще. И тут в зал вошла Аня. Она махнула Сергею рукой, но, увидев на сцене Николая, удивленно замерла у двери.
– А теперь, если не возражаете, я спою песню моего тезки поэта Николая Тряпкина, – вдруг объявил Русяев. – Песня о зимнем очаге. Посвящаю ее моему другу Сергею Рябцову и его любимой девушке Ане.
Едва Колька упомянул их имена, Аня вздрогнула и, наливаясь краской, беспомощно оглянулась. Сергею показалось, что она сейчас выскочит из зала. Не вышла, осталась, видно, побоялась привлечь к себе внимание.
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
стели постель,
На старой крыше, срывая дранку,
дурит метель.
В лесную темень
Уносит ветер
Собачий вой.
А нам так славно
При ясном свете,
Ведь мы с тобой.
Колька был в ударе, и зал принял, признал его власть, полюбил. Права была мать, когда говорила: делая добро, богатым не станешь, но только оно способно пробудить душу, сделать ее лучше и отзывчивее.
– Старина, давай останемся на дискотеку, – сказал Колька, пробравшись к нему после своего сольного концерта. – Народ просит. Девушки уж больно хороши.
Сергей заметил прежний блеск в его глазах, ожил Колька. Не знал он одного: по всем отделениям милиции уже пошла на него ориентировка, был объявлен всесоюзный розыск.
– Давай так: ты оставайся, а мы погуляем, – поглядывая на Аню, предложил Сергей. – Не возражаешь?
Колька не возражал, и Сергей с Аней вышли.
Свернув от ветра в первую попавшую улицу, они наткнулись на кафе, зашли в него. Сергей попросил, чтоб им принесли мороженое и шампанское.
– Говорят, замуж выходишь? – сказал он. – Давай обмоем.
Разговор не клеился, и Сергей понял: хватит играть в прятки. Он боялся лишь одного, что в голосе его прозвучит обида. Хотел сказать небрежно, чтобы слова не высунулись, но не вышло, голос дрогнул. Она это почувствовала, в тон ему попыталась отшутиться:
– Ты же мне не сделал предложения.
– Как это можно было сделать? – спросил Сергей. – Может быть, в письме? Но я не знал даже твоего адреса.
– Можно было узнать, – грустно ответила Аня. – Я ведь ждала, что ты напишешь. Еще когда ты не уходил в армию. Потом эта дурацкая драка. Ахмет и так висел на волоске, а вы его подтолкнули. Пропадает, жалко его.
– А ты знаешь хоть, как все было?
– Хочешь сказать, ты не виноват, – с непонятной злостью оборвала его Аня. – Я разговаривала и с Ахметом, и с Женькой. Если бы ты не привел своих релских, ничего бы не было. Понимаешь, ни-че-го! Что вы имеете против Брюхина? И ты, и Ахмет. И какое он имел право вмешиваться тогда, запрещать. И сейчас, напьется, кричит: "Выйдешь за него – зарежу". Что я, его собственность? Женька – умный парень и знает, что делать в этой жизни. А это, поверь, немало.
– Но я ведь ничего не имею против, – печально улыбнулся Сергей. – А тебе надо было на суде выступить, защитить Ахмета. Он, может быть, меньше всех был виноват, но оказался крайним. Ты права, каждый должен опираться на свое, на то, что есть в тебе самом…
Он сказал и тут же пожалел о сказанном. До этой встречи ему казалось, что слух о свадьбе – ошибка, которую и можно и нужно исправить. И только сейчас понял: нет, исправлять поздно.
– Как-то мы не так с тобой заговорили, – сказала вдруг Аня. – Нехорошо. Лучше расскажи о себе, чем собираешься заниматься.
– Работать. Чем же еще? Твой отец предлагает поехать к нему в артель.
– Не езди, – не думая, быстро сказала Аня. – Не все деньгами измеряется. У меня такое чувство: все, кто там побывал, заложили душу дьяволу. Нет, отец умный, но у него всему одна мера – деньги. Иногда кажется, и мне назначена какая-то разменная цена. Ты же учился, можно снова попробовать. Тебя должны взять без конкурса.
– Ну да, у меня сейчас льготы. Могу по удостоверению колбасу в магазине брать. Заслужил, говорят. Наверное, и в университет возьмут. Только, в отличие от некоторых, я не знаю, нужно ли мне туда?
– Нет, ты знаешь, – задумчиво проговорила Аня. – Трудно с тобой разговаривать. Непонятно в чем, но чувствуешь себя виноватой. Я встречала ребят, которые служили там. Некоторые героями себя считают, правда, вслух не говорят, но что-то такое есть. А мне кажется, вас всех, кто побывал там, надо пожалеть.
Он молча смотрел на нее. Аня расцвела. Ну, как шиповник весной. У него даже не возникло мысли сравнить ее с Тамарой, хотя можно было и сравнить. И та и другая собирались стать врачами, но, как это ни странно, Тамара была ему ближе, может быть, потому что видела и знала их поломанными, покалеченными. И, чем могла, старалась помочь. Аня, возможно, повинуясь атмосфере, в которой жила, как и тогда в детстве, кусала всех подряд. В том числе и собственного отца. Но все равно ему было больно терять ее, он искал хоть маленькую зацепку, с той надеждой, с которой безнадежные больные смотрят в лицо доктора, вслушиваются в голос: авось, не все еще потеряно. Говорят, надежда умирает последней.
– Не надо нас жалеть, – сказал Сергей. – Единственное, чего нам надо, так это понимания.
Мимо прошла официантка. Сергей подозвал ее, попросил рассчитать. В кармане у него была десятка, которую утром оставил ему брат. Пока официантка считала, он мял в кармане бумажку, подсчитывая, хватит или не хватит. Официантка протянула счет – девять рублей с копейками.
– Сдачи не надо, – облегченно сказал Сергей, протягивая десятку.
У него гора с плеч свалилась. Какое значение имел весь сегодняшний разговор по сравнению с тем, если бы не хватило. Аня молча наблюдала, слабая улыбка бродила у нее на губах.
– Может быть, зайдем ко мне? – неожиданно предложила она. – И Николая пригласи. Хороший парень, девчонок прямо с ума свел. Как он нас с тобой: "Сергей и его любимая девушка". Я готова была провалиться. Так как?
Мысль пошла зигзагом: отказаться – пойти, сейчас ему больше всего на свете хотелось именно пойти к ней, но с другой стороны, получалось: она только поманила, и он тут же побежал. И он решил выдержать характер.
– Сейчас не могу, – стараясь говорить как можно мягче, отказался он. – Мы с Николаем на Релку поедем. Надо с жильем определиться. На свадьбу-то пригласишь?
– Ты знаешь, я тебе забыла сказать. Сегодня умер дед Евсей. Крышу разбирали, ему плохо стало. Так что, Сережа, свадьба откладывается. Может, и к лучшему.
Сергей ничего не почувствовал, услышав о смерти деда Брюхина. Два слова "свадьба откладывается" ярко вспыхнули в сознании и затмили все остальное.
Они опять зашли в институт, разыскали Кольку. Вдвоем проводили Аню домой и поехали на Релку.
На том месте, где стоял дом, зияла дыра, точно кто-то в пьяной драке вышиб улице зуб. Так вот о какой крыше говорила Аня. Еще оставался забор, стояли ворота, но дома не было. Над ямой, что когда-то была подпольем, склонила ветви яблоня. Но не пожалели и ее, та часть, что лежала на крыше, была обрублена и валялась неподалеку под забором. В углу двора, составленные в кучу, стояли диван, шкаф, кровать, стол – все, что осталось от прошлой жизни, от родителей.
Сергей присел на краешек дивана. Лицо, руки покалывал летящий откуда-то из темноты и тут же тающий снег. Подполье почему-то напомнило ему могилу, куда должны были опустить покойника. Этим покойником было его детство. Сколько раз он лазил сюда за картошкой. Раньше было страшно, он думал, там живет домовой. Нет, нечистая сила жила рядом, по соседству, и домовому, так же, как и ему, наверное, сейчас, бесприютно и одиноко. Нечего и некого охранять – порушен дом. Если бы не смерть деда Евсея, он бы сейчас пошел и устроил Брюхиным веселую жизнь, пусть потом разбираются.
Посидев немного, Сергей двинулся к воротам, где, прислонившись к забору, ждал его Колька. Под ноги попала брошенная балалайка, она, точно живая, жалобно брякнула, тоненько, почти неслышно, простонали струны. Он поднял ее, обтер рукой от налипшего мокрого снега и протянул Русяеву.
– Отцова, – грустно сказал он.
Колька взял балалайку, начал перебирать струны.
– Коротка дорога, не хандри, Серега. Может, и правда, начнем сочинять песни? – вдруг предложил он. – Ни кола, ни двора, лишь в заборе дыра. Бараба, Бараба, до чего ты меня довела. Как тот парень. И хоть с шапкой по вагонам. Подайте израненным ветеранам афганской войны. А что, я думаю, будут подавать?
– Будут, будут, – сердито буркнул Сергей. – А потом уж точно в дурдом.
– Пошли к деду Федору, – предложил Николай.