Эти мысли сверлили его мозг даже тогда, когда он вошел в полупустой зал Верховной Рады, где выступал Курвамазин, страстно доказывая, что лошади как гужевой транспорт имеют право на жизнь, поскольку надвигается энергетический кризис и Россия снова может увеличить квоты на нефть и газ. Голос Курвамазина надоел всем хуже горькой редьки, и всякий раз, когда он выступал, а выступал он по тридцать-сорок раз в день, все демонстративно закрывали глаза, а кто-то даже не стесняясь похрапывал.
Ни Вопиющенко, ни Болтушенко в зале не было. Что это могло значить? Никто не обратил внимания на депутата и магната Пердушенко, и потому он спокойно прошел к своему креслу, дважды ущипнув певичку Белозирко за плечико, она негромко хихикнула и даже сказала: да ну тебя! Он сел напротив, но в следующем ряду, и уставился на ее покатые плечики.
40
Певичка Белозирко, рано растерявшая свой скромный талант, нашедшая пристанище на политическом Олимпе, долго кочевряжилась, но все же дала согласие на поездку по Крещатику в обществе своего коллеги Петра, а затем посетить дачу финансиста. А уж потом, как всякий человек, имеющий хоть какое-то отношение к сцене, раскрепостилась и дала волю своей буйной натуре. Она то пела, то произносила речь, как будто находилась на трибуне. Да и глупо было бы отказываться: как ни сладка власть, приносящая деньги, как ни хороши деньги, дающие власть, но никогда нельзя сравнить вкус пчелиного цветочного меда со свекольной сердцевиной, из которой добывают сахар.
Потом было все как в песне. Но не как в песне Селин Дион или Марая Кэрри, а как в песне Белозирко – навеселе, на радостях, на какой-то такой струне, которую как ни натягивай, все равно бренчит, отдает скукой и… надоедает.
– Меня ждут великие дела, – произнес Пердушенко, напяливая на себя мятый, давно не стиранный халат и направляясь в душ.
Белозирко, напевая прощальную песенку, облачилась в свои одежды, подошла к большому зеркалу и увидела довольно милое, немного мрачное личико, осененное печатью недальновидности и непредсказуемости в собственном поведении. "Не делай так больше, как бы говорило ей ее же отражение. – Если у тебя нет таланта, то у тебя есть смазливое личико и неплохая фигура, а главное, у тебя статус неприкосновенности, ты депутат страны. А у депутата страны так много возможностей: голова должна кружиться. Ты – закон, ты – все; ты – мораль, ты светоч эпохи. Иди, готовь речь и выступи с трибуны в защиту лидера нации. Если тебя как певицу не оценили, то как оратора оценят: трансляция заседаний в Верховной Раде по всей стране и по всему миру. Вперед, Белозирко!"
Она уже оделась, причесалась, припудрилась. А сумка, где сумка? Вот беда-то. Она подошла к кровати, откинула покрывало и увидела свою сумочку не в изголовье, а в ногах, невероятно мятую, почти жеваную; должно быть, Петя, старательно работая, нещадно мял ее босыми ногами и поцарапал нестрижеными ногтями. Петя, конечно, мужик что надо, однако слишком груб, он попросту кобель и целоваться не умеет. Никакой поэзии: животная случка, способная вызвать только разочарование, если не отвращение. Никогда-никогда больше я не должна попасться ему в лапы. Дура! Невыносимая безмозглая дура, так мне и надо. И даже мало того. Ему следовало надавать мне по морде и выдернуть клок волос во время страсти, когда он рычал как бык.
Прижав сумочку локотком, она уже двинулась к входной двери, как вошел высокий жеребец в распахнутом халате, нарочито демонстрируя свою безжизненную плоть, так похожую на лошадиную после случки.
– Ты куда?
– Я должна подготовить речь в защиту лидера нации, потому я спешу.
– Возьми, – предложил Пердушенко, кидая ей пятьсот долларов.
– Убери это. Я не продаюсь. Свой поступок я оценю сама, он дороже твоих грязных денег. Ты – бирюк, ты чучело огородное. Я никогда, никогда не приду к тебе больше. Скажи водителю, чтоб отвез меня домой.
– Сама доберешься. Ты слишком воображаешь, посредственная певичка. Голос совсем пропал, вот почему ты сменила сцену на трибуну Верховной Рады. Кончится твой срок, и ты превратишься в обычную, никому не нужную дурнушку. Пока! Увидимся в Верховной Раде.
Певица закрыла за собой дверь и растворилась в уличной толчее, а Петр Пирамидонович снова вернулся в ванную и стал внимательно рассматривать свою плоть, с которой творилось что-то необычное, во всяком случае, то, чего раньше не было.
Он, расстроенный, вернулся в свой рабочий кабинет, разыскал медицинский справочник, а затем и медицинскую энциклопедию с тем, чтобы найти заболевание мужских половых органов. Он много перелистал страниц, но ничего утешительного не нашел. И вдруг страшная мысль током пронзила его мозг: сифилис или гонорея. Одно из двух. Другого заболевания быть просто не может. Кто его наградил? Белозирко? Быть этого не может. Ни сифилис, ни гонорея не проявляются сразу после полового контакта. Это ясно как дважды два.
"Неужели эта ресторанная сучка, как ее звали? Рада, Ада или Лада, уж не припомню. Это точно она. Вот дурак, почему я на это пошел? И главное даже адреса не взял. Теперь ищи, свищи, где она живет. А сифилис – это ужасная болезнь. Той, что меня наградила, мало голову оторвать. Я раздеру ее на части. Ее подослали ко мне, это точно. Российские спецслужбы, должно быть. Да, это они. Но, дулю вам, голубчики. Умирать буду, а вы не узнаете, отчего. Никто не узнает о моей болезни. Мне, как и Виктору Писоевичу, надо уехать за границу и там пройти обследование…"
Деньги из Лондона пришли через четыре дня. Петр Пирамидонович тут же отправился к Вопиющенко и сообщил ему, что Борис Березовско-Гнильский выслал двадцать миллионов долларов на закупку палаток, одеял, подушек и прочего утеплительного материала для молодых революционеров.
– Мелочь, но все же приятно, – сказал Вопиющенко. – По подсчетам наших друзей из-за океана, нам нужно около миллиарда долларов для того, чтобы успешно провести кампанию. И эти деньги будут высланы, вернее, они будут доставлены и переданы нам. И тут я постоянно думаю, кому бы поручить эту, прямо скажем, солидную, тяжеловесную кассу. Юлии? Но… не растеряет ли она половину из этих денег? Может, Бздюнченко? Он хороший парень, молчаливый, все время кивает головой в знак согласия, но в нем что-то есть такое, и сам не знаю что. Но что-то такое недоброе, свое. Он, кажется, голоден, потеряет голову от такой суммы да еще сбежит в Америку, как наш Павлуша Лазаренко. Итак, суммируя все сказанное, выходит, некому поручить кассу. Остаешься ты, Петр Пирамидонович, а если ты откажешься, придется мне самому. Я уж точно не растеряюсь и весь миллиард, а то и два пущу в оборот, вернее потрачу на осуществление планов оранжевой революции. Мы уже обсуждали этот вопрос с супругой. Она категорически против того, чтоб эта касса была в нашем распоряжении. Что думаешь по этому поводу? Ты человек состоятельный, у тебя самого около миллиарда долларов, ты, если и присвоишь миллионов сто, это не так заметно.
– Будет более разумно, если этой кассой мы будем распоряжаться вдвоем, – лениво произнес Пердушенко. – Это конечно, лишняя нагрузка, но ничего не поделаешь: революция требует жертв.
– А может, подключим и Пустоменко?
– Пустоменко? Боже сохрани. Лучше Пинзденик.
– Согласен! Получится финансовый триумвират. У нас в наличии на сегодняшний день восемьсот двадцать миллионов долларов. Около пятисот из них надо направить в регионы. Там тоже оранжевые платки, машины, флаги, демонстрации. На все нужны деньги. Если подсчитать, то это не такая уж и большая сумма. Придется еще просить у наших друзей. Кстати, хорошо бы ввести должность вице-президента, как в США.
– Тогда обязанности президента придется возлагать на премьер-министра, не так ли?
– Конечно.
– Тогда мне надо строить свою жизнь так, чтоб я оставался в Киеве на время твоего отсутствия, ведь я же буду премьером?
– Не мучайте меня пока с этим вопросом. Кончатся выборы – тогда определимся.
– А что, есть какие-то сомнения?
– Слишком много особ претендует на эту должность.
– Кто конкретно? – спросил Пердушенко, глядя в глаза лидеру нации.
– Александр Морозов, например, Юлия Болтушенко, Володя Пинзденик, Кирилл Кикинах, да мало ли кто?
– Но ближе, чем я, у тебя нет людей, не так ли?
Тут дверь отворилась и на пороге показалась Юлия в длинном пальто, с косой, уложенной веночком на голове. Она тут же подошла к лидеру нации, поцеловала его в щеку, израненную неизвестной болезнью, а потом уставилась на Пердушенко, словно ожидая, что тот встанет и освободит кабинет. Но Петр Пирамидонович стал в ответ сверлить ее своими немигающими глазками, будто говорившими: да я тебя раздавлю, как букашку. Юлия поняла это и смирила свой гнев.
– Ну что вы тут без меня обсуждаете? Два мужика и ни одной женщины. Надо думать, ваши решения, если вы их уже приняли, недостаточно объективны, поскольку у них отсутствует истина. Ибо, как в семье, так и в политике присутствие женщины обязательно.
– Гм, гм, у нас речь шла о том, что Петру Пирамидоновичу надо отправиться на заседание парламента в Евросоюз, – не совсем уверенно заявил лидер нации.
– В Евросоюз? Зачем ему в Евросоюз, он здесь нужен, – сказала Юлия и устремила уже теплый взгляд на Пердушенко. – Для Евросоюза и других дел за пределами нашего государства у нас есть Борис Поросюк, лидер "Народного Руха" Украины. Пусть он и едет, а Петруша… он мне здесь нужен.
41
Наташа Белозирко вернулась домой довольно поздно, в первом часу ночи. Не раздеваясь, она, сняв туфли, прошла в спальню, отодвинула полотно приоткрытой двери и увидела шокирующую картину: ее муж Артемий в костюме Адама лежал на руке своей обнаженной подружки и издавал сильный храп. Ей показалось, что ему надрезали горло и потому он издает такие протяжные звуки. Артемий, контрабандист, был любвеобильным человеком и на неверность жены отвечал адекватно. Но чтобы такое… Вдобавок его напарница, кажется Рая, она ее немного знала, лежала на спинке, раскинув ножки в стороны, мирно посапывала. "Бог с вами, спите, отдыхайте после агонии, я ведь тоже не святая, – подумала Наташа, закрывая дверь. – Однако пора с этим завязывать. Вот только произнесу речь в парламенте, стану знаменитой на всю Европу и тогда начну действовать".
Вернувшись в прихожую, сняла верхнюю одежду и ушла в ванную. Наполнив ванную почти полностью, подумала, что если погрузиться с головой, то несколько минут спустя все может кончиться, и тогда все мирские страсти и людские страдания будут значить ровно столько, сколько упавший волос с головы во время их расчесывания после утреннего сна. Она легла в теплую мягкую воду, повернулась на спину и втянула в себя воздух.
Зажав ноздри двумя пальцами и плотно закрыв глаза, опустила голову и достала затылком дна ванны. Время тянулось слишком долго, разрывая грудь на части. "Экая глупость, – подумала она, чувствуя, как вода начинает проникать в ушные отверстия. – Я должна подготовить выступление в Верховной Раде. Это будет ошеломляющая речь. А тонуть в ванне… довольно глупо; пусть Артем тонет вместе со своей Раей".
Она думала это уже в сидячем положении, шлепая ладошками по поверхности теплой воды. В который раз она вспоминала свою карьеру певицы и то, как ей взбрело в голову заняться политической деятельностью в ущерб растущей популярности. И действительно, популярность, стала катастрофически падать… вместе с голосом.
"Теперь осталось выйти с депутатским значком на груди на Майдан Независимости и познакомиться с каким-нибудь простым парнем, студентом, инженером, а если повезет, то и с бизнесменом. И надо все начинать сначала. Мой Артем совершенно чужой для меня человек. Хорошо, что детей нет. А Петя Пердушенко – хам. Может, я и не гожусь в любовницы, но он не рыцарь, он скорее бугай. Брр! Случайный секс – яд для души и сердца. Больше я не попадусь. Еще не тот возраст. Двадцать семь лет, это так мало, так мало. Хотя столько душевных травм! Не знаю, как я перенесу все это!"
Вдруг послышались шаги. Шлепал явно не Артем. Это Рая. С заспанными слипшимися глазами она вошла в ванную и протянула руку за шлангом.
– Ты, сучка, что делаешь в чужой квартире? Хочешь, я вызову милицию и тебя посадят суток на пятнадцать? Я же депутат, разве Артем тебе не говорил об этом?
Гостья протерла глаза, а затем вскрикнула с перепугу:
– Артем! Спаси! Убивают!
Артем прибежал в том же костюме Адама. Он увидел супругу в ванне и схватился за голову.
– О Боже! Это сон, кошмарный сон. Не может такого быть! И не должно быть. Рая, ты где находишься, как ты сюда попала? И ты, Наташа, что это такое, ты нарочно это подстроила. Ты же со вчерашнего дня в командировке… в Швейцарии проводишь встречи со своими земляками, выходцами из Украины и временно живущими в сказочной Швейцарии. Рая, а тебя кто подослал, скажи? Неужели это происки Москвы?
– Нужен ты Москве, как собаке пятая нога, – сказала Наташа, зашторивая ванную. – А теперь уходите оба. От вас дурной запах исходит. Ну, кому сказано?! Ой, вы, очи, очи дивочи… – запела она каким-то легким прорвавшимся голосом.
Вскоре квартира опустела. Когда Наташа вышла из ванной в теплом халате и в мягких тапочках на босу ногу, ножки повели ее на кухню, где стоял холодильник. Она тут же открыла его, извлекла бутылку недопитого коньяка и бутылку непочатого шампанского.
– Я обязательно выступлю на заседании Верховной Рады, – успокаивала она вслух сама себя, разбавляя коньяк шампанским. Напиток приятно щекотал ей внутренности, согревал кровь и какую-то легкую струю посылал в немного воспаленный мозг. – Жизнь хороша. Несмотря ни на что. Семейные неурядицы, неудачи в любви – все это пустяки по сравнению со статусом депутата Верховной Рады. Я буду держать речь… на всю страну. Если меня не все смотрели на сцене, то на трибуне все увидят… не только в Украине, но и в западных странах.
Наташа наполнила уже третий бокал и немного окосела. Ей стало очень тепло, если не сказать жарко. Вдруг она почувствовала, что по обеим ее щекам текут теплые струйки. Теплый дождик, дождик слез полился на обнаженные колени, а полы халата раздвинулись так, что даже пупок сверкал.
– Му-у-у-у! – ревела она как белуга, сама не зная почему. Она поднялась с места и снова побежала в ванную, достала полотенце, осушила лицо. – Я обязательно выступлю с трибуны Верховной Рады… в пользу Писоевича. Он несчастный человек: отравлен спецслужбами России. Мы оба несчастны. Если и он поймет это, он бросит свою клушу Катрин и мы соединим свои судьбы. Мне больше ничего не надо от жизни.
И снова потекли слезы. Это продолжалось до пяти часов утра. Спиртное не скрутило, не сломило ее волю, а только подбадривало, оберегало от сна.
На рассвете она все же заснула, но ненадолго. Сильная доминанта, повязанная с выступлением в Верховной Раде, уже в восемь утра подняла ее на ноги. Наташа выпила две чашки кофе, взбодрилась, навела марафет, а в десять утра уже была в здании Верховной Рады. Ей немного не повезло: перед ней выступали такие зубры ораторского искусства, как Курвамазин, Пинзденик, Дьяволивский и Болтушенко.
Юлия Болтушенко звала народ на улицы, призывала рубить пальцы на руках, огородить колючей проволокой бритоголовых, проживающих в восточной части Украины, немедленно вступить в НАТО и в Евросоюз. Во время своего выступления она заглядывала в конспект, отрывалась от него и устремляла взор в лица слушателей, а чаще поверх голов и стучала при этом кулачком по микрофону. Получалось довольно громко и внушительно. Как только кончилось выступление Юлии, к ней тут же подбежало несколько мужчин, подхватили ее под руки и отвели на место. Эмоциональное возбуждение Юлии было так велико, что никто не мог бы поручиться, что она устоит на собственных ногах.
Наташа Белозирко не на шутку испугалась, когда объявили ее выступление. А вдруг с ней произойдет то же самое? Как она пройдет к своему креслу, кто ей подаст руку, кто подойдет к трибуне, чтобы увести ее, не дать упасть? Пердушенко? Но ведь его, кажется, и нет в зале. Школь-Ноль? Он всякий раз строит ей свои бараньи глазки. А еще этот вепрь Бенедикт Тянивяму.
Она поднялась с кресла, крепко сжимая текст, свернутый в трубочку, и нетвердым шагом направилась к трибуне. Путь показался необычайно длинным и трудным, а у самой трибуны, когда надо было взойти на подмостки, она задела носком туфли за небольшой выступ нижней доски и споткнулась. Да так сильно, что стукнула головой о верхнюю доску, на которой обычно раскладывали ораторы листы бумаги с текстом своего выступления. Текст выступления, свернутый в рулон, выпал у нее из рук, пришлось нагнуться, достать и только потом развернуть, расположив перед глазами первую страницу.
Проделав эту нудную работу, Наташа прилипла к тексту, но никак не могла начать: буквы расплывались перед глазами, разрушали любое слово. Тогда она подняла голову, глаза к потолку и воскликнула до боли знакомое ей выражение:
– Слава Вопиющенко, слава "Нашей Украине!"
Сто двадцать депутатов "Нашей Украины", возглавляемой Вопиющенко и Юлией Болтушенко, разразились громкими аплодисментами, а депутат Школь-Ноль, обнявшись с депутатом Бенедиктом Тянивяму, начали скандировать:
– Вопиющенко – слава, Болтушенко Юлии – вечная слава!
Теплая струя опоясала бюст оратора, а затем горячей струей поднялась вверх, звеня в области позвоночника, и застряла в темени Наташи. Теперь она уже различала не только буквы, но и слова, улавливала целые части предложения, знала, где надо делать ударение и как делать целые предложения вопросительными и восклицательными.
– Вопиющенко – наш президент, он победил в первом туре! Зачем нам второй тур, скажите на милость, господин Яндикович? Вы же судимы советским судом за измену Родине, за воровство, за грабеж и убийство Гонгадзе! Как вам не стыдно лезть в президенты? Я и мои товарищи, певцы и музыканты, решительно протестуем против этого, разэтакого действия. Я призываю Руслану-дикарку объявить голодовку в знак протеста против несправедливости. Я уже такую голодовку начала… с сегодняшнего утра. Только две чашки кофе выпила, а больше ничего в рот не брала, клянусь. Короче: слава нашему президенту Виктору Федоровичу Вопиющенко!!!
– Не Федоровичу, а Писоевичу, – поправил оратора Бздюнченко, что сидел в президиуме.
Наташа, правда, не слышала этой поправки и еще несколько раз неправильно повторила эту фразу, приведшую в шоковое состояние депутатов Школь-Ноля и Бенедикта Тянивяму, которые тут же стали топать ногами в знак протеста.
Вот почему никто не подошел к Наташе Белозирко, когда она окончила свою несколько бледную и малоубедительную речь. Она неуверенно сошла с трибуны, трижды сделала наклон головы председательствующему и, хватаясь за спинки кресел, побрела к своему месту. Зал воздержался от аплодисментов. Это автоматически свидетельствовало о полном провале речи начинающего оратора. Молодые глаза снова стали на мокром месте у Наташи, и тут ей взбрело запеть, казалось, и голос прорезался. Да вот только петь было нельзя: на трибуну уже в который раз взбирался Курвамазин.