Впрочем, те из вас, дорогие мои, кто не заметил столь искусно исполненного мною приема и все еще пребывает в приятном заблуждении относительно канарского периода жизни Умной Эльзы и Случайного Охотника, пусть читают дальше: очень может статься, что в конце концов Канары и не окажутся сном! Поскольку есть ведь еще и высший пилотаж литературного искусства. Он в том, чтобы, объявив нечто сном, впоследствии тонко намекнуть: сон-то это, дескать, сон, да вот почему-то откликается он в реальности и имеет в ней не только место, но и самые что ни на есть трагические последствия. Этакий сон, перерастающий в еще более кошмарную явь… отличный, между прочим, ход! Он, кстати, дает читателю полное право не подкарауливать автора в темном переулке за много километров от ближайшего жилья, а расцеловать его прямо где придется, причем расцеловать без суда и следствия. Впрочем, особенно-то, конечно, не обольщайтесь: художественное время покажет, объявлять ли реальностью то, что объявлено сном, или так и оставить сном то, что объявлено сном, но обещано быть реальностью!
…Очнувшись от сна далеко во льдах, Случайный Охотник обнаружил себя с трудом – настолько он был затерян в бескрайних просторах Севера. В лед вмерзла записка, написанная интеллигентным почерком Хухры-Мухры. Случайный Охотник прочел: "Собаке собачья смерть" и не понял, какое отношение приведенный афоризм имеет к факту его пробуждения.
Через некоторое время оказалось, что не только записка Хухры-Мухры, но и нагое тело Случайного Охотника основательно вмерзло в лед. "Наверное, со стороны под ледяной толщей это выглядит поразительно красиво", – подумалось Случайному Охотнику, и он мысленно залюбовался действительно впечатляющей картиной. Оставалось лишь представить себе, как лет приблизительно через сто глыбу льда, заключающую в себе его, Случайного Охотника, вырежут ледорубом прямо из Северного Ледовитого океана и повезут в какое-нибудь научное собрание, где подвергнут всестороннему осмотру как документ эпохи. Тут лед постепенно начнет таять и, когда растает весь, Случайный Охотник сделает несколько шагов вперед – нагой и статный – и скупыми правдивыми словами поведает неизвестным потомкам о своих бедах и радостях, а также о яркой жизни, которую довелось ему прожить. Внезапно от приятных этих мыслей его отвлек шум поспешных шагов, которыми приближался к нему знакомый эскимос с некрасивым именем Хухры-Мухры.
– Чего тебе? – из-под толщи льда резко оборвал шаги эскимоса Случайный Охотник.
– Я… это… извиниться пришел.
– Извинись и ступай, – распорядился Случайный Охотник, предвкушая миг, когда он сможет вернуться к размышлениям о роли собственной личности в общей истории.
– Извини меня, Случайный Охотник, что я оставил тебя тут голого помирать и за все это время ни разу не вспомнил о тебе. – Хухры-Мухры стряхнул прямо на лед замерзшую на лету слезу.
– Извиняю, больше так не делай, – машинально ответил Случайный Охотник и зачем-то полюбопытствовал: – Не вспомнил, говоришь… А как же ты пришел-то тогда?
– Я не к тебе пришел. – Хухры-Мухры был честен, как телефонный справочник. – Я пришел посмотреть, не разметало ли тут мои спички, которые я выкладываю по заданной Деткин-Вклеткиным траектории. А на тебя я ненароком наткнулся: вижу, кто-то в лед вмерз. Тут только и решил извиниться… Слушай, давай я тебя назад вырублю, а? Как Пигмалион Галатею из куска мрамора! – Хухры-Мухры подозрительно воодушевился.
– Из какого мрамора? – растерялся Случайный Охотник.
– Ну… он из мрамора, а я-то, конечно, изо льда! "Из мрамора" – это я так, образно говоря.
– Ступай, – отрезал Случайный Охотник.
– Так околеешь ведь тут – образно говоря! – неискренне воскликнул Хухры-Мухры, явно скрывая в лохматой своей душе грязные чувства.
– Не надо лукавить, – психолого-антрополого-педагогическим голосом укорил его Случайный Охотник. – Поведай мне лучше, что у тебя на душе.
– Ой, пусто у меня на душе, ой, сиротливо, – бабьим голосом запричитал Хухры-Мухры, но, не выдержав тяжелого взгляда из-под толщи льда, опустил глаза на поверхность Северного Ледовитого океана.
– Начнем с начала, – сказали из толщи льда. – Итак, что в данный момент заставляет тебя вырубить изо льда мое нагое тело?
– Волшебная сила искусства, – пристыженно пролепетал Хухры-Мухры.
– А если попробовать высказаться менее образно? – неумолимо допытывались из толщи льда.
– Ну, если попробовать менее образно… – Хухры-Мухры напрягся, как китовый ус. – Нет, менее образно не получится. Мы, эскимосы, мыслим образами.
– Тогда валяй дальше образами, – смилостивилась ледяная глыба.
– Это пожалуйста! – обрадовался Хухры-Мухры. – Дело в том, что здесь, в суровых условиях Крайнего Севера, слава далекого Пигмалиона не дает мне покоя ни полярным днем, ни полярной ночью.
– Ну и?.. – поощрила глыба.
– Ну и… вот. А реальная возможность бросить ему вызов появилась у меня только теперь!
– Так брось! – необдуманно высказался Случайный Охотник.
– Можно? – заюлил Хухры-Мухры, приближаясь к Случайному Охотнику.
– Погоди, – остановил его тот. – Я не понял, ты Пигмалиону хочешь вызов бросить или мне?
– Пигмалиону! – заорал Хухры-Мухры. – Ты тут вообще ни при чем. Ты только средство.
– Средство для… чего?
– Экий ты отморозок! – окончательно разозлился Хухры-Мухры. – Ты, образно говоря, Галатея!
Случайный Охотник задумался: что-то явно мешало ему увидеть в себе Галатею. Впрочем, эскимосу Хухры-Мухры со стороны было, конечно, виднее.
– Так. Короче. Чего ты хочешь от меня конкретно? – со всей определенностью спросили из толщи льда.
– Конкретно я хочу вырубить тебя изо льда и насладиться зрелищем превращения мертвой глыбы в живое существо. Мне мечтается, – тут Хухры-Мухры начал последовательно впадать в экстаз, – как ты, выйдя из-под вековой власти ледяной породы, заговоришь, запоешь и затанцуешь подобно людям!
– Тебе-то что до людей, когда ты волк? – с хитрецой напомнил ему Случайный Охотник.
– Оставим разговор обо мне! – отмахнулся от неприятного воспоминания Хухры-Мухры. – Итак, ты заговоришь, запоешь, затанцуешь подобно людям…
– И дам тебе по харе – подобно людям! – прозаически закончил Случайный Охотник.
Хухры-Мухры горько усмехнулся и спросил:
– Знаешь, почему я горько усмехнулся?
– Да плевать мне на то, почему ты горько усмехнулся!
– Ну, не скажи… – Тут Хухры-Мухры погладил глыбу чуткими пальцами ваятеля. – Сейчас в тебе говорит буйство неокультуренной породы. Но придет час – и само искусство заговорит в тебе. Тогда уста твои просто не смогут изрыгать хулу… Напротив, уста твои станут источать хвалу твоему создателю.
– Тебе, что ли, создатель? – скептически усмехнулся из-подо льда Случайный Охотник, окончательно утрачивая надежду поведать через сто лет неизвестным потомкам о своих бедах и радостях, а также о яркой своей судьбе.
– Дурак ты каменный, – мягко пожурил его Хухры-Мухры и, не обращая больше внимания на Случайного Охотника, вонзил ледоруб в холодную массу. Причем Случайному Охотнику показалось, что ледоруб прошел прямо сквозь его тело – неокультуренную породу, которой предстояло преобразиться в чудесных руках мастера. Слезы хлынули из его глаз, и ему уже начинало немного хотеться говорить, петь и танцевать подобно людям…
Оставим его с этими светлыми мыслями и перенесемся в Змбрафль, чтобы взглянуть на внезапно очнувшуюся от сна о Канарах Умную Эльзу. Каково-то ей сейчас?
…Умной Эльбе было неуютно, поскольку лежала она, значит, на столе справок и потому производила сложное впечатление антропоморфной справки, – это невозможно себе представить, но это так…
– Ничего себе справочка! – непонятно как оценил Умную Эльзу налогоплательщик из Змбрафля, с гнусными целями забредший в стол справок. Смысл его гнусных целей был известен ему одному, но он сохранил его в тайне, так что судить об этом никто не вправе.
Налогоплательщик обошел пробуждающуюся Умную Эльзу и нашел ее простоватой на свой сложноватый вкус.
– А не воспользоваться ли мне ее простотой? – сразу подумал Налогоплательщик и положил влажную ладонь Умной Эльбе на плечо. Плечо распрямилось и идущей прямо от него рукой заехало Налогоплательщику в новую челюсть. Новая челюсть с характерным щелчком состарилась на глазах.
– Вы хотели воспользоваться моей простотой, – карающим голосом сказала Умная Эльза, – но просчитались. Да, я проста. Но одновременно я честна, ибо полна стыда и совести. Кроме того, я уже прабабушка. Стыдитесь, юнец.
Налогоплательщик во все глаза (а глаз у него было штук пятьдесят) уставился на Умную Эльзу.
– На вид Вы совсем дитя, – плохо справляясь со своей теперь уже состарившейся челюстью, поделился свежими, как овощи, наблюдениями Налогоплательщик. – Вы, наверное, очень испорчены, если умудрились в таком юном возрасте стать прабабушкой. – Он немного подумал и добавил: – И дети Ваши, наверное, испорчены… и внуки, сделавшие Вас прабабушкой. Ну и семейка! – Придерживая капризничающую челюсть, Налогоплательщик расхохотался прямо в выразительное лицо Умной Эльзы.
– Не трогайте моей семьи своей сломанной челюстью! – гневно выкрикнула Умная Эльза. – Это благородная семья потомственных дворян.
Тут Умная Эльза в гневе тряхнула своими огненно-рыжими волосами и осознала, что больше не спит. И что, стало быть, ее брак со Случайным Охотником и родившиеся в этом браке дети суть обрывки только что миновавшего страшного сна. От облегчения она разрыдалась
– Ваши неуместные рыдания похожи на уханье ночной совы, – ни к селу ни к городу сказал Налогоплательщик, из чего Умная Эльза правильно заключила, что пресловутый Налогоплательщик совсем не уважает ее, раз изобрел такое некрасивое сравнение.
– Похоже, что Вы, пресловутый Налогоплательщик, совсем не уважаете меня, раз изобретаете такие некрасивые сравнения, – так прямо и заявила Умная Эльза, чтобы Налогоплательщик не подумал чего-нибудь другого.
– Это сравнение некрасивое? – изо всех сил напирая на первое слово и чуть не сломав его, возмутился Налогоплательщик. – Вы еще скажите, что "совоокая" некрасивое сравнение!
– Конечно, некрасивое! – Умная Эльза достала из кармана носовой платок, поскольку ей на тот момент так еще и не удалось прекратить рыдания.
Налогоплательщик же вынул изо рта челюсть, приставил ее к своему виску и, покрутив челюстью у виска, с трудом вернул ее на прежнее место, что должно было означать отсутствие у Умной Эльзы необходимого человеку количества ума.
Потом он сказал, как отрубил телячью ногу:
– "Совоокая" – это эпитет Геры, а Гера – это седая античность, овеянная славой.
– У меня такое впечатление, что Вы идиот, – усталым голосом ответила Умная Эльза, прервав рыдания на то время, пока говорила. Потом возобновила рыдания с новой силой, демонстрируя слабость, присущую женщинам как половой группе.
Налогоплательщик обиделся на "идиота" и, чтобы произвести более благоприятное впечатление, наизусть процитировал фрагменты эпоса "Малая Эдда" на языке большого оригинала. Цитата, к сожалению, прозвучала неубедительно.
– Вы не убедили меня, – как на духу призналась Умная Эльза и вдруг подозрительно спросила: – А не мужик ли Вы любви?
– Нет, я налогоплательщик, – сказал лексически бедный Налогоплательщик.
– Откуда Вы взялись среди нас?
– Я пришел с улицы, – был ответ.
– С какой улицы? – без интереса спросила Умная Эльза.
– С улицы Марата, – разоткровенничался Налогоплательщик – причем разоткровенничался настолько, что перечислил основные события Великой Французской революции в календарном порядке.
– Теперь перечислите их в обратном порядке, – дала ему задание Умная Эльза.
Налогоплательщик блестяще справился с заданием.
Умная Эльза взглянула на смышленого идиота с невыразимой тоской, потом деликатно напомнила:
– Вам не пора ли уже налоги платить?
– Ой, – спохватился Налогоплательщик, – давно пора!
– Ну так идите и платите, пока все не закрылось! – вскричала Умная Эльза трагическим голосом – и Налогоплательщик стремглав бросился вон из помещения, забыв о своих гнусных намерениях, которые так и остались для нас тайной.
А Умная Эльза вздохнула из глубины души – и вместе со вздохом выскочил оттуда же неприятный ей облик Случайного Охотника, с которым во сне ей довелось жизнь прожить не поле перейти. Решив, что этой своей ошибки она никогда не забудет, Умная Эльза сразу же сделала запись в дневнике, который вела с детства: "Не забуду Случайного Охотника", – украсив текстовую часть изображением тяжелого мужского ружья, штыком протыкающего легкое девичье сердце. Само же сердце она украсила еще глазками и носиком с ротиком. Потом, с отвращением взглянув на убогие результаты своего титанического труда, коротко сказала: "Кич" – бросила дневник, который, как сказано, вела с детства, в огонь, облегченно вздохнула и приступила к своим непосредственным обязанностям, а именно – к приему телеграммы со следующим текстом:
"НИЧЕГО НЕ ДЕЛАТЬ – ЗПТ – ЖДАТЬ МЕНЯ ЗМБРАФЛЕ – ТЧК – НЕЖНО ЦЕЛУЮ – ЗПТ – ЯПОНСКИЙ БОГ".
Умную Эльзу поразил предлагаемый ей уровень общения, и она с благоговейным трепетом принялась ничего не делать, как и велел ей нежно поцеловавший ее Бог – хоть и Японский.
ГЛАВА 11
Конфликт как с цепи срывается
Конфликт не всегда ведет себя так. Обыкновенно он долго зреет и только потом приносит плод, который медленно падает, прежде чем ударить читателя по башке и убить его насмерть. Кстати, читатель, как правило, умирает быстро. Задолго и хорошо подготовленное убийство всегда эффективно. Однако антигуманно. Гуманно убийство непреднамеренное, это каждому известно. Даже читателю, который, разумеется, предпочтет, чтобы его неожиданно хватили из-за угла мешком свинцовой пыли, чем исподволь убивали arsenicum’ом в течение продолжительного срока, время от времени давая понять, что конец все ближе и ближе… кто ж на такое согласится? И правильно, не надо соглашаться – тем более что в данном случае это вообще ни к чему: на страницах нашего художественного произведения все происходит чрезвычайно быстро. Опомниться не успел – а уже на том свете! Если смерти, как говорится, то мгновенной…
Впрочем, что это мы все о потустороннем да о потустороннем! Будет еще время о потустороннем поговорить. Сейчас же – станемте веселиться! Вместе, например, с приехавшим в Змбрафль Рединготом, полным свежих японских впечатлений.
Проходя безлюдным Змбрафлем, Редингот улыбается каждому встречному, несмотря на то, что встречные попадаются раз в год по обещанию. Причем обещаний часто не выполняют или заставляют ждать обещанного по три года. У Редингота нет времени ждать: он весь обуреваем идеей Окружности…
Один из обещавших появиться вдруг появился и в самом деле.
– Что с Окружностью? – сразу спросил его Редингот.
– С какой окружностью? – спросил обещавший и появившийся.
– Вы иногородний? – опешил Редингот. – Тут, видите ли, весь город живет этой Окружностью…
– Сами Вы иногородний, – не дослушал собеседник. – Почему Вы говорите, что город живет, когда город вымер? И нечего мне тут улыбаться!
Редингот перестал улыбаться – и ему, и вообще. С удрученной миной замедленного действия выслушал он короткий рассказ о сильных морозах, о гибели всего населения города, о последующем восстании мертвых из могил и о воцарении их в Змбрафле…
– Теперь мы называем наш город Городом Мертвых, – закончил тоже, скорее всего, мертвый человек.
– Стало быть, Вы лично… в некотором смысле не живы? – вежливо уточнил Редингот.
– В некотором смысле и Вы не живы, – внес поправку мертвец, подмигнул автору настоящего художественного произведения и, поплотнее закутавшись в толстый саван, пошел своею скорбною дорогой.
Редингот оцепенел от свежей, как утренняя газета, информации. Город Мертвых… Веселенькая ситуация.
Конечно, первым делом он устремился к столу справок, чтобы завести Книгу Мертвых, как в таких случаях полагается. На столе справок, не двигаясь и не моргая, сидела милая, но, кажется, мертвая девушка… С полчаса понаблюдав за ней, Редингот решил, что перед ним чучело, набитое опилками, и хотел было снять чучело со стола, но услышал тихий вздох.
– Вы живая? – воскликнул Редингот.
Мертвая снова вздохнула.
– Извините, – сконфузился Редингот. – Здравствуйте.
Мертвая слабо кивнула.
– А что… осадки ожидаются? – спросил Редингот.
Мертвая пожала плечами. Они помолчали. Редингот обошел девушку со всех сторон, чтобы найти еще хоть какие-нибудь признаки жизни на земле, но не нашел никаких и прямо спросил:
– Простите, что с Вами все-таки?
– Меня нежно поцеловал Бог, – был ответ.
– Куда? – опешил Редингот.
– Вероятно, в губы. Или куда-то еще, мне все равно.
– Вы, видимо, неразборчивы, – осудил Редингот неприемлемую для него форму поведения.
– Скорее, неприхотлива… – позволила себе слабый протест мертвая. – Тем более что Бог ведь поцеловал – не простой смертный, не Вы.
– Я бы Вас и не стал целовать, – неожиданно для себя сказал Редингот и понял, что сказал правду. – Вас целовать – это все равно, что Уральский хребет целовать… результат тот же.
– А Вам какой результат нужен? – Мертвая оказывалась любопытной.
– От Вас мне никакого результата не нужно, упаси Боже!
Мертвая закрыла глаза и вообще прекратила быть.
– Эй!.. – крикнул Редингот через некоторое время, почувствовав себя чуть ли не в предгорьях Урала. Ему ответило эхо. Редингот поежился.
– Пусто тут… – тихо сказал он в пространство.
– Это пока, – ответили из пространства. – Скоро сюда явится Японский Бог.
– И что будет?
– Жизнь забурлит! И Японский Бог войдет в меня. И я понесу!
– Вы уже несете, – предупредил Редингот.
– Как? – чуть не упала со стола справок мертвая.
– Дело в том, что волею судеб Японским Богом оказался я.
И мертвая упала-таки со стола справок.
Редингот поднял ее. Чтобы перевести разговор на иностранный язык, он обратился к ней по-японски, начав наводить справки сразу обо всем. Мертвая выдавала справки, как автомат по выдаче справок, причем особенно охотно – справки о состоянии своего здоровья, которое каждую секунду менялось, все улучшаясь и улучшаясь. Редингота испугала столь поспешная эволюция самочувствия мертвой. В этой эволюции он даже усмотрел угрозу для себя лично.
– Предупредите меня, когда Вам станет совсем хорошо… я тогда уйду, – пообещал Редингот, но мертвая вдруг припала к его груди.
– Вы зачем припали именно к груди? – подозрительно спросил Редингот.
– А какой у меня выбор? – полезла на рожон мертвая. – Припадают либо к груди, либо к коленям, а больше ни к чему не припадают. Извините, если я ошиблась – я исправлюсь!
И она припала к коленям Редингота.
– Довольно, – сказал Редингот, – встаньте. Как Вас зовут?
– Меня зовут Умная Эльза, – ответила мертвая, вставая и отряхивая подол.
– Вас неправильно зовут, – заключил Редингот. – Лучше называть Вас Безумная Эльза.