Теперь такси сигналило среди тележек с фруктами, погонщиков ослов, коричневых и черных горлопанов в остроконечных капюшонах и сдобных тюрбанах, даже в маленьких вязаных шапочках, как у мистера Мерсера. Дома фекального цвета, лавки без окон (булки, битая птица, бусы, баклажаны) сближались друг с другом верхними этажами. Кто-то на близком расстоянии ныл про Аллаха. Все это считается в высшей степени живописным, за что несет ответственность Уинстон Черчилль, художник-любитель. Потом, под крики сквозь золотые или отсутствующие зубы, под звучные кулачные удары в бока машины, въехали на огромную площадь, полную очень шумных людей в хламидах. Видно, тут шло какое-то местное представление: Эндерби мельком заметил глотателя огня и мужчину, сплошь обвитого змеями. Потом в воздух над головами толпы взлетел мальчик, взмахнул над ушами руками и вновь приземлился. Фактически, Эндерби ничего не понравилось. Шофер остановился, вульгарным пальцем показал, куда ему идти. Что-то вроде ларька с безалкогольными напитками, одного из множества подобных стоявших на площади. Шофер ногой вытолкнул Эндерби. Тот вылез с сумкой и со стоном. Таксист поспешно дерзко развернулся, задевая помятыми крыльями голые ноги, одними проклинаемый, другими зубасто и, по мнению Эндерби, непристойно приветствуемый, сунулся в босоногий, битком набитый переулок, откуда приехал. Он медленно пробирался с гудками между грохочущих барабанов и слабых волынистых дудок, птичьего кудахтанья и ослиного рева, потом затерялся в ночных рубашках, оживленных хламидах, протискиваясь в мир, где бывает аэропорт вместе с поджидающей мисс Боланд. Эндерби одолели слепцы, воющие про бакшиш. Он грубо их игнорировал, нащупывая башмаками дорогу среди огромного множества косолапых босых ног к тому самому безалкогольному ларьку, в который было ткнуто пальцем. В любом случае, надо выпить какой-нибудь безалкогольный напиток. Вреда не принесет. Совершив этот поступок, он возьмет вершину, откуда откроется следующая. Но прямо у ларька, только что опробованного кучкой черни, которая выходила оттуда, жуя что-то предположительно гадкое, он увидел патриарха, который присматривал за маленьким костром. Мальчик с выбритой, как от стригущего лишая, головой нанизывал резиновые кусочки козьего, по мнению Эндерби, мяса на вертел. Эндерби кивнул с благоговейным удовлетворением. Значит, воображение его не подвело. Пора избавляться от паспорта.
Он встал у огня с открытым паспортом в руках, бубня про себя литургию по автобиографическим надкрыльям. Столько оставшихся пустых страниц мог бы еще заполнить Эндерби-путешественник; теперь они останутся незаполненными. Может быть, думал он, осторожно его обходившие люди в хламидах, в паранджах, видят в нем некоего зороастрийского миссионера, бормочущего дневные молитвы огню. А когда приготовился бросить обреченный документ, какое-то восточное чудо предотвратило это. Костлявая коричневая рука перехватила мясистую белую, дернула и спасла. Смиренно изумившийся Эндерби перевел взгляд с кисти на плечо. Потом выше, к лицу. Мужчина, белый, хоть и смуглый. Хитрый, морщинистый, с голубыми, однако взыскующими глазами. Волосы прямые, как бы обесцвеченные.
- Я, - осторожно сказал Эндерби, - просто его выкидываю. Никакой больше пользы, если вы меня понимаете.
- Крякнулся? С горки сверзился? Чересчур налимонился? Иисусова бабушка, никогда такого не видал. - Мужчина не старый. Произношение и диалект трудно идентифицировать. Акцент типа британского колониального. Одной рукой он еще держал Эндерби за запястье, другой цапнул паспорт. Потом выпустил Эндерби и засопел над паспортом, как над маленькой эротической книжечкой. - Пресвятой дедушка Иисуса Христа, аминь, - сказал он. - Да ведь это ж тут ты, все тип-топ, ни скребка. Малина малиновая, а ты ее врастопырь. Не тебе, так другим сгонобешится. Клевая ксива. Пощекочите его дядюшку, о незаконнорожденные дщери Иерусалима.
Эндерби почти улыбнулся, потом со щекоткой в венах решил пуститься на хитрость.
- Я пробовал продать, - сказал он. - Покупателей не нашел. Мне только до Танжера надо добраться. Понимаете, денег нет. Или есть, но немного.
- Подшандыбивай лучше, - предложил мужчина. - В закромах у Арифа кой-чего натетешится. - И повел Эндерби к тому самому ларьку с безалкогольными напитками, в который ткнул пальцем шофер.
- Забавно, - заметил Эндерби. - Привезший меня человек велел тут обождать, или что-то еще. Я все думал зачем.
- Кто? Таксятник? Ахмед?
- Не знаю, как его зовут, - признал Эндерби. - Я просто объяснил, что мне надо уехать.
- Ноги, значит, конопатишь? Откуда он знал, что сегодня? Какой-то говнюк хлебало раззявил. - Ведя Эндерби, он бормотал про себя какие-то никем и никогда не слыханные проклятия. Ларек с напитками представлял собой деревянную квадратную конструкцию, обтянутую полосатыми тряпками. Был там прилавок с мутными стаканами и бутылками с разноцветными яркими жидкостями. Были масляные лампы, в данный момент притушенные, ибо солнце еще не зашло. Несколько мавров, берберов, или кто они там такие, пили какой-то липкий желтый кошмар. За прилавком стоял гибкий смуглый мужчина в жилетке, с руками обвитыми змеями вен. На всей его голове, имевшей форму пули, дыбом, точно в шоке, стояли кудрявые волосы.
- Ну-ка, - сказал британский колонист, - набурбонь-ка нам парочку волдырей фу-ты ну-ты.
- Откуда вы? - полюбопытствовал Эндерби. - Никак произношение не могу угадать. Не хочу вас обидеть, - поспешно добавил он.
- Какие обиды. Звать меня Изи Уокер. Зови Изи. Как тебя звать, я знаю, да зявкать не стану. Как знать, кто лопухи тут разгондобобил. Ну, ты навскидку слыхал про Вест-Ротгар в Новом Сандерленде. Миль полста от столицы, трехнутая дыра крысиная. Ворота широко открытые, решил дунуть. То да сё. - Как бы изображая то да сё, он скривил влево губы, напряг слева шейную жилу и удерживал, трепеща, эту мину. Потом почесал левое ухо паспортом Эндерби и заметил: - Ты, по-моему, какой-то нефиндебо-берный. - Эндерби вытаращил глаза. В нетерпении Изи Уокер ворчливо прорычал полный комплект. - Насчет Великой Непотребной Мамы, - объяснил он. - Как мы ее восславим?
- Прошу прощения?
- Да кто ж тебя на свет намастырил, - заплясал Изи Уокер. - Вон. Ставь торчком, - предложил он с изощренным неколониальным акцентом, - иными словами, кверху задницей. - На прилавке стояли два высоких стакана с какой-то масляной водицей. Изи Уокер обхватил губами ободок, придержал донце пальцем, направил субстанцию внутрь, словно это была солонина, с трудом вылезающая из банки. Облизнулся с любовью и облегчением. Эндерби попробовал, ощутив вкус аниса, смазки, метана, лекарственного корня, который его мачеха называла "хочется-колется". - Такого же, - бросил бармену Изи Уокер. - Ну, - обратился он к Эндерби, - и чего? Почему чешешь, браток?
- На самом деле, нельзя просить "такого же", если хочешь того же самого. "Такое же" значит что-то другое. Что касается этого дела, - прервал Эндерби свои педантичные рассуждения, остро напомнившие ему славные времена на побережье среди инвалидов, - дело отчасти в женщине.
- А. - На Изи Уокера это не произвело впечатления.
- И, - повысил ставку Эндерби, - полиция меня ищет по подозрению в убийстве поп-звезды.
- Ты его устаканил?
- Ну, - сказал Эндерби, - у меня была возможность и мотив. Но я хочу попасть в Танжер, повидаться со старым врагом. Главное - время.
Изи Уокеру это показалось разумным.
- Секу, - сказал он. - Лады, лады. Индюки зыркают в аэропорту и на железке. Стало быть, умный этот сукин таксист. Должно быть, Ахмед. Ну, - сказал он, помахивая на Эндерби паспортом Эндерби, - хряпай мне вот это, и потрюхаешь вместе с лимончиками по большой дороге. Прям до Тангея на горке. Усек, нет вопросов? Индюки отваливают ровно на старом гонобобеле. Только чтоб я из-за тебя не грюкнулся. Это уж твое дело, браток. Не мельтеши култышками, не приманивай мясорубщиков, понял?
- О да, - сказал Эндерби. - Большое спасибо. А, - добавил он, - вы чем занимаетесь?
- Ну, - сказал Изи Уокер, опрокидывая вновь налитый стакан, - обфурычиваю, главным образом, лагеря янки, наркота, бедолаги. Кумекаешь?
- Американские войска в Марокко? - спросил Эндерби.
- Молоток, - подтвердил Изи Уокер. - Только все втихаря. Форты, можно сказать. Ни гугу. Московское золото в Нигерии, я имею в виду, в Алжирии. Прибарахляю гарнизонные военторги, в основном холодильники, в Касабланке, Тангее. Поэтому и надыбал трехтонку.
- Грузовик? Где?
- На большой дороге. Тебя не касается.
- Но, - осторожно спросил Эндерби, - что вы тут тогда делаете?
- Ну, тут прям настоящий курорт, - объяснил Изи Уокер. - Видишь вон там черномазых? Не марокканцы, те коричневей других, а другие, как бы из по-настоящему черных земель.
- Сердце тьмы, - молвил Эндерби.
- Называй их как хочешь, браток. Берберы, варвары. Дерьмо черное, не в обиду будь сказано. Волокут сюда всякую мутоту и толкают.
- Какую мутоту? Что это вообще такое?
- Все, - объявил Изи Уокер, неожиданно просветлев, - чего может пожелать сердце тьмы. Сказки Али-бабы, Синдбада, я не знаю чего; заговорщики змей и так далее. Клянусь больной задницей Джей Коллинза, они тут и зелье фурычат. Слышишь барабаны?
- И что? - спросил Эндерби.
Изи Уокер изобразил пантомимой, будто затягивается опасным дымом, и повалился на липкий прилавок. Бармен зажигал лампы.
- Фунтами, браток, фунтами. Я тебе как бы это рассказываю, потому что ты варежку не станешь разевать. Лучше сказать, пороху у тебя на это не хватит в твоем сам знаешь каком положении. Лямзят семена, орехи, раскочегариваются до окоченения, до полного окоченения, как сосульки. Янки просто балдеют.
- Наркоманы, - уточнил Эндерби, - в армейских лагерях?
- И колеса болбошат, - спокойно подтвердил Изи Уокер. - Такие же люди, как мы с тобой, правда? Любимая тетушка Фло нашего истекшего кровью Спасителя, ты что, только на свет прикапутился? Ты нормально кто? Чем заколачиваешь?
- Я, - сказал Эндерби, - поэт. Поэт Эндерби.
- Поэт. Знаешь поэта Артура Сагдена по прозвищу Мосол Сагден, потому что лабает на старых мослах?
- Едва ли, - усомнился Эндерби.
- Я всего до корки знаю. Можешь нынче ночью по дороге послушать.
- Большое спасибо, - сказал Эндерби. - Когда отправимся?
- С луной. Сперва прошвырнемся. И ты со мной прошвырнись. Эта говенная улица просто тошниловка. Чуть подальше Хасан, сотня радостей. Сечешь? Глицериновые ириски с маком, тягучие, к зубам липнут, печенье с шишом и марухой. Прям сплошное дерьмо. Не в моем вкусе. Ты как?
- Мне больше ничего такого не надо, - сказал Эндерби. - Просто хочу свое дело сделать.
- Тоже верно. А, вон обмылок идет.
Робко вошел чернокожий мужчина, сперва ухмыльнулся, потом оглянулся, словно опасался преследованья. Он был в вязаной шапке, в каких-то пеленках длиной до колен, в плотном вышитом кафтане с пятнами от еды. Нес серую заштопанную дерюжную сумку. Изи Уокер сунул паспорт Эндерби в нагрудный карман рубашки, вытащил из заднего кармана длинных, но не мятых полотняных штанов бумажник.
- Это, - пояснил он Эндерби, - вроде как бы мой агент, Абу.
Чернокожий мужчина отреагировал на свое имя каким-то слюнотечением.
- Рублик на бублик, мой пахан всегда говорил. Под Галлиполи гигнулся, несчастный старый валенок. Это мне тетушка Полли рассказывала, что он так всегда говорил. Сам я его никогда не видал. Абу процент получает с каждой дрючки, севшей на крючок. Навар. - Этому самому Абу Изи Уокер отдал, как показалось Эндерби, не больше пятидесяти дирхемов. Потом взял дерюжную сумку и прогнал Абу, словно муху. - Ну, теперь, - сказал он, беря Эндерби под руку и выводя в пылающий масляными лампами и порочным весельем вечер, - пришла пора кускуса. Уважаешь кускус?
- Никогда не пробовал, - сказал Эндерби.
- Самый лучший стих Мосла Сагдена, - объявил Изи Уокер по пути в дымном свете среди корзин и лунных фруктов, - "Песнь дерьмоныра". Не знаешь, браток?
- Что такое, - спросил Эндерби, - дерьмоныр?
Моложавая женщина подняла паранджу, крепко плюнула в куриные кишки. Двое ребятишек, один без левой ноги, сильно щипали друг друга.
- Дерьмоныр - это типус, что чистит сортирные ямы. Ну, злоблаговоние у сортира такое, что за ярд с глузда съедешь, если помнить, куда ты нырнул. Поэтому он затыкает все дыры, как бы под водой, а потом выныривает дохнуть. Сечешь? - Старик в мятом тюрбане просеменил мимо, плаксиво распевая молитву небесным архангелам ислама. Изи Уокер начал декламировать:
Делая вдох в мертвой сортирной тьме,
Мысленно вижу куст ясенца
в залитом южным солнцем порту,
Слышу ткачика щебет, трели жаворонка в вышине,
Чувствую сладкий вкус меда, тающего во рту.
- Неплохо, - одобрил Эндерби. - Хотя не так много смысла. - Смысла? В вашей поэзии чересчур много смысла, Эндерби. Архидьявол, размазавший истинное искусство в гнусное поп. Убить, убить, убить. Его совесть будет спокойна, что бы ни говорила юстиция.
Город заполоняет клоак круговерть
С барахлом, и с дерьмом, и с грехами,
В пивной блевотине роется ночная смерть,
Расползаясь гниющими потрохами.
Усатый мужчина с проступавшими из-под темного капюшона венами на голове хрипло окликнул Эндерби, указывая машущими руками на мальчиков в рубашечках, выстроившихся под фонарем перед его лавкой. Женщина сидела на корточках на ступеньке, деревянной лопаточкой снимала накипь с кипевшего на едком дровяном огне котла.
- Та самая выпивка, - рыгнул Эндерби, - что б это ни было, нехорошая мысль.
- Пошамаешь кускуса, почувствуешь себя мешком полосатых котов.
- Гра-а-ах, - сказал Эндерби. - Перфуитт.
В ведерке у меня за спиной настоящая
Господня трава,
Плеск черпака - птичьей песни мотив,
Вместо дерьма с блевотиной - озеро Суррава,
И зеленеющие кусты на Беллари-клифф.
- Роуклифф, - пробурчал зеленеющий Эндерби. - Теперь (эррррф) скоро.
Изи Уокер замер на месте, стряхнув вцепившегося в рубашку нищего, словно пепел.
- Роуклифф, говоришь, браток? Роуклиффа решил улепешить?
- Плагиатор, предатель (орррф), враг.
- Держит маленький пляжник. Какое-то "Акантиладо". Неподалеку от Рифа. Только его там нету. Сильно сметелился. На Скалу шарлатаны загнали.
- На Гибралтар? Роуклиффа? Он что, болен?
- Совсем кандык. Но намерен вернуться. Говорит, если зафинтилится, то уж на своей койке.
- Роуклифф, - заявил Эндерби, - (орррффф) мой.
- Ну вот, - сказал Изи Уокер. - Лезь по этому рахиту. Нюхни-ка сочный кускус. М-м-м-м. Потом пофурыкаем. Луна взошла.
Эндерби горько взглянул на луну. На ней как бы злобно бесилась мисс Боланд.
- Этот обмылок Роуклифф, - сказал Изи Уокер, влезая первым по лестнице, - довольно-таки корявый. Большие дела в кино делал, всякое такое. Круто знаешь, что делаешь, брат?
- Знаю (арррп), - заверил Эндерби, следуя за ним. Новый нищий с бельмастыми глазами страстно обнял его за левую ногу, вопя насчет милостыни. Эндерби пинком его сбросил.
Часть вторая
Глава 1
1
На другой кровати сидел Али Фатхи, скреб подошвы столовым ножом, наточенным на подоконнике до летальной остроты. Бежал он из Александрии, которую именовал Искандерией, и презирал мавров, считая язык их лишенным основ. Сам говорил, как диктор арабского радио, на языке, полном назойливых, застревающих рыбьей косточкой в горле звуков, гортанных болезненных придыханий. Очень худой, он со временем как бы отращивал больше и больше зубов и вечно рассуждал про еду.
- Beed madruub, - сообщал он теперь Эндерби, питая страсть к яйцам. - Beeda masluugha.
- Mumtaaz, - отвечал Эндерби со своей койки. Он учился, пусть не слишком быстро. Пока вряд ли стоит учиться чему-нибудь новому. Скоро уже нельзя будет давать деньги Вахабу на покупку английских газет, продающихся на бульваре Пастера. Цены жуткие, деньги быстро утекают. Когда ко всем чертям собирается вернуться Роуклифф, чтоб его можно было убить? Новые новости о Йоде Крузи. Думают, уже скоро. Йод Крузи в коме. У больницы день и ночь дежурят рыдающие поклонники. Швыряют камни в окна дома 10 на Даунинг-стрит. Вероятно, объявят день Общенациональных молебнов. Служба за здравие в Вестминстерском соборе. Песни протеста на Трафальгарской площади, некоторые связаны с вьетнамской войной. Попытка самосожжения отчаявшихся девочек в общеобразовательной школе.
- Khanziir.
Дурно со стороны Али Фатхи, мусульманина, хотя сам Эндерби не возражал бы против доброй тарелки до хруста поджаренного бекона. Рацион у него, вместе с Али Фатхи и двумя другими мужчинами, Вахабом и Сурисом, был очень однообразным: суп из кухонных отходов и риса, сваренный жирным Напо из закусочного бара внизу, время от времени тарелка жареных сардин, позавчерашний хлеб. Эндерби теперь жалел, что отдал паспорт всего-навсего за тряскую поездку из Марракеша в Танжер. Выяснилось, что на международном рынке за британские паспорта Дают очень высокую цену. Даже вот этот вот самый Али Фатхи взглянул на Эндерби, как на безумца, услыхав по-французски, на сколь малую, дискомфортную (и рискованную) услугу вместо денег тот добровольно обменял столь ценный документ. Будь он у него, Али Фатхи, его сейчас бы тут не было. Он был бы в Марселе, выдавал себя за англичанина, говорящего по-арабски.
- Beed maghli. - Снова яйца.
Ну, ценный документ, с которого срезана бритвой, потом вытравлена старая личность, и вставлена новая, теперь занимается благотворительной деятельностью в темном преступном мире. Спасает кого-то от так называемого правосудия. Ни сам паспорт, ни его бывший носитель (общепризнанным собственником остается правительство Ее Величества, хоть и бесплатно) не могли рассчитывать на лучшее. Эндерби несколько раз кивнул. Получив поощрение, Али Фатхи продолжал:
- Bataatis mahammara.
Эндерби уже знал: это жареная картошка. Неадекватное словосочетание, сыровато звучит. Поездка была действительно дискомфортной. Он ехал под луной (с любезного позволения распроклятой предательницы мисс Боланд) с Изи Уокером, который цитировал полное собрание сочинений Артура Сагдена, прозванного Мослом Сагденом за обычай, сочиняя стихи, отбивать ритм костяшками кастаньет, некогда служивших главным ударным инструментом певческого представления негров, или, скорее, загримированных неграми исполнителей негритянских песен. Изи Уокер продекламировал Эндерби не только "Песнь дерьмоныра", но и "Балладу о Красном Мике-попрыгунчике", "Женитьбу Тома Доджа под дулом пистолета", "Визит Уилли Моэма в Порт-Баттерс", "Трубка, мундштук и бычок" и прочие образцы народного творчества явно жизнеспособной, но определенно темной британской колонии.
- Kurumba.