нет, я его вижу, когда лягу под куст а хуже всего было для Пако, что Асариас днем и ночью, когда угодно, уходил из дому, находил местечко у стены, или у беседки, или в цветах, или под ивой, и садился на корточки, и делал свое дело, так что Пако что ни утро выходил с лопатой, как могильщик, и убирал за ним, и возвращался, и говорил жене
ничего не держит, надо полагать, а то что ж это такое?
и дважды в неделю приезжала ассенизационная машина, и Пако трудился, убирая кучки, и, только выйдет из дому, нюхал воздух (сквозь ноздри его, по словам сеньорито Ивана, можно было увидеть мозги), и горевал, и сокрушался
опять воняет, никакой управы на твоего братца!
и Регула грустно говорила
что ж я могу поделать? одно слово, крест и тут Асариас соскучился по былому и, увидев, что Пако сидит-отдыхает, всякий раз канючил-просил
отвези меня в горы, Пако, я сову погоняю, а Пако молчал, хоть ты что, и Асариас молил
отвези, погоняю сову
а Пако ухом не вел, пока, неизвестно как, в его небольшом мозгу не закопошилась мысль, и он кивнул
хорошо, отвезу, а ты не будешь кучки класть? в горах и ходи
и Асариас сказал
как прикажешь
и с той поры, каждый вечер, Пако сажал его на круп кобылы и ехал в горы, и, когда стемнеет, они останавливались на склоне, и Пако ложился среди камней, под невысоким дубом, а шурин его, пригнувшись, зверушкой нырял в заросли и шуршал там, и через малое время Пако слышал его зов
эгей! эгей!
и наступала тишина, и снова слышался гнусавый голос э-эгей!
и раза через три-четыре сова отвечала
у-ух! у-ух!
и Асариас пускался наутек, хрюкая и хрипя, а сова ухала сзади, а иногда хохотала, и Пако слышал со склона, из-под дуба, как хрустят кусты и ухает птица и хохочет, а через четверть часа являлся исцарапанный Асариас, умиленно улыбаясь, и пускал слюну, и говорил
и погонял я ее, Пако
а Пако гнул свое
нужду справил?
и Асариас говорил
не успел пока что
а Пако говорил
что ж, иди опять
и Асариас улыбался, зализывая раненые руки, и уходил в сторонку, и присаживался в вереск, и клал кучки, и так всякий день, а в конце мая пришел Рохелио, и принес птенца, самочку черного коршуна, и сказал
дядя, смотри, что у меня!
и все вышли из дому, и Асариас, увидев беззащитную птицу, чуть не заплакал, и ласково взял ее в руки, и забормотал
хорошая птичка, хорошая птичка
и, гладя ее, вернулся в дом, и положил ее в корзинку, и пошел искать, из чего ей сделать гнездо, и вечером попросил у Кирсе корму, и намешал с водой в жестянке, и пододвинул все это птице к самому клюву, и ласково сказал
кар-кар-кар
а птица копошилась в соломе и говорила
кар-кар-кар
а он, Асариас, клал еду в разверстый клюв грязным пальцем, и птица глотала, и он клал еще и еще, пока она не наелась и не умолкла, а через полчаса, оправившись от смущения, она закричала снова, и Асариас кормил ее, нежно приговаривая
хорошая птичка
говорил он очень тихо, но сестра увидала его и шепнула сыну
молодец, славно придумал
и Асариас день и ночь возился с птицей, а когда у нее появились первые перья, побежал по соседям, блаженно улыбаясь, блестя желтоватыми глазами, и кричал
у птички перья растут
и все поздравляли его и спрашивали про брата, только Кирсе спросил, глядя на него
зачем тебе такая пакость?
а Асариас взглянул на него удивленно и сказал
это не пакость, это птичка
но Кирсе мотал головой, а потом сплюнул и сказал
тьфу! черная птица добра не приносит
и Асариас растерянно смотрел на него, а потом ласково взглянул на жестянку с соломой, и забыл про Кирсе, и сказал
завтра найду ей червя
и наутро стал яростно копать землю, и выкопал червя, и взял его двумя пальцами, и дал его птице, и она проглотила угощенье с таким удовольствием, что Асариас на радостях пустил слюну и сказал
видишь, Чарито? она уже большая, завтра найду ей другого червяка
и птица выросла, и пух сменили перья, и всякий раз, как Асариас ездил в горы, он торопил Пако
едем, птичка кричит
а Пако говорил
нужду справил?
и Асариас отвечал
птичка меня ждет, Пако
но Пако не сдавался
не сходишь, продержу всю ночь, птица твоя помрет с голоду
и Асариас спускал штаны, и говорил
нельзя так делать
и присаживался у камня, и клал кучку, и поскорее вставал, и говорил
пошли скорее! птичка ждет
и застегивал штаны, и улыбался влажной, слабой, жалобной улыбкой, и что-то жевал, и так каждый вечер, но однажды, через три недели, когда он носил птицу по двору, она стала робко махать крыльями, и взлетела, и полетала немного, и опустилась на иву, а он, Асариас, увидев, что она так далеко, запричитал
Регула, птичка улетела
и Регула высунулась в дверь и сказала
пускай полетает, на то ей господь дал крылья
но Асариас сказал
а я не хочу, пусть будет у меня
и жалобно, жадно глядел на макушку ивы, а птица вращала глазами, оглядывая окрестность, и, обернувшись, поклевывала себе спину, почистила перья, а он, Асариас, вложив в свои слова всю любовь и нежность, на которую был способен, ласково сказал
хорошая птичка, хорошая
но птица на него не глядела, а когда Регула приставила лестницу к иве и влезла на вторую перекладину, она расправила крылья, помахала ими с минуту, и нерешительно, неуклюже поднялась, и долетела до часовни, и опустилась на флюгер, а он, Асариас, глядел на нее, чуть не плача, и говорил, укоряя
плохо тебе со мной
и тут появился Криспуло, а потом Рохелио, и Пепа, и Факундо, и Креспо, все вместе, и стали глядеть наверх, на флюгер, где неуверенно стояла птица, и Рохелио засмеялся и сказал
ворона не приручишь
а Факундо говорил
видно, любят свободу
и Регула твердила
господь дал птице крылья, чтобы она летала
а у Асариаса текли по щекам слезы, и он пытался стряхнуть их и причитал свое
хорошая птичка, хорошая птичка
и, пока он так говорил, люди сгрудились под ивой, где тень прохладней, все так же глядя вверх, и он оказался один на большом дворе, под беспощадным солнцем, и тень его лежала у ног черным мячом, и губы у него кривились, и дергались щеки, и вдруг он понизил голос и ласково позвал
ку-ру-ку-ру-кур!
а наверху, на флюгере часовни, птица закачалась сильнее, и посмотрела сверху на двор, и тревожно забилась, и встала ровно, и Асариас, глядевший на нее, сказал еще раз
куру-куру-кур!
и птица вытянула шею, и взглянула на него, и втянула шею, и вытянула, и он сказал погромче
ку-ру-кур!
и, против всех ожиданий, между ним и нею пробежал какой-то ток, и птица встала твердо и радостно закричала
ку-ру-ку-ру-кур!
а в тени ивы все молча ждали, и птица ринулась вперед, и взмыла вверх, и, к удивлению зрителей, сделала над двором три широких круга, летя у самых стен, и опустилась на правое плечо своего кормильца, и принялась клевать его седой затылок, словно выбирая вшей, а он улыбался, не двигаясь, только чуть-чуть повернул к ней голову, истово бормоча
хорошая птичка, хорошая птичка.
Книга четвертая
ПОМОЩНИК
К середине июня Кирсе стал выводить каждый день овечье стадо и, когда солнце садилось, наигрывал на дудочке, тогда как брат его Рохелио так и носился то сверху, на джипе, то снизу, на тракторе, туда-сюда
карбюратор барахлит - сцепление заело и всякое такое, а сеньорито Иван вроде бы не замечал их, но, приехав в усадьбу, глядел на того и на другого, на Кирсе и на Рохелио, и отзывал Креспо, и тихо говорил ему
Креспо, не упускай их из виду, Пако стареет, а я не могу без помощника
но ни у Рохелио, ни у Креспо не было отцовского нюха, ведь таких, как Пако, поискать, ах ты господи, маленький был, выпустят ему в горы куропатку со сломанным крылом, а он встанет на все четыре и пошел по следу, и пошел, нюхая землю плоским носом, как ищейка, а потом он научился различать старый след от свежего, самца от самки, а сеньорито Иван отплевывался, и крестился, и прикрывал в наслаждении зеленые глаза, и спрашивал
чем же, черт тебя побери, пахнет охота?
а Пако спрашивал его
вы правда не чуете?
а сеньорито говорил
чуял бы, тебя бы не спрашивал
а Пако говорил
вы уж скажете, сеньорито Иван!
а когда сеньорито Иван был маленьким и Пако звал его Ивансито, они заводили ту же песню
чем пахнет охота, Пако?
а ты не чуешь?
честное слово, не чую, ничем она не пахнет
а Пако говорил
ничего, запахнет, когда подрастешь
ведь Пако не сознавал своего дара, пока не понял, что другие ничего не чуют, и потому говорил так, маленький хозяин рано полюбил охоту, просто помешался, рябчики в июле на току или на болоте, перепела в августе на жнивье, лесные голуби бабьим летом, когда идешь из рощи, куропатки в октябре на поле и на нижних склонах, в феврале, под Люция-театинца, а прочее время - крупная дичь, олень и косуля, вечно он с ружьем или винтовкой, вечно стреляет там-та-ра-рам
что за мальчик!
говорила сеньора
он просто разум потерял
а он, днем и ночью, зимой и летом, стрелял и стрелял, трах-та-ра-рах, ружье или винтовка, в лесу или на поляне, и в 43 году, неполных тринадцати лет, на первой облаве, в день открытия сезона, оказался одним из трех первых, невиданное дело, бил по четыре птицы влет, не увидишь - не поверишь, мальчишка, сопляк - как лучшие стрелки Мадрида, и с той поры он стал ходить вместе с Пако, и пользоваться его нюхом и его службой, и решил его подшлифовать, потому что Пако неважно заряжал, и дал ему старое ружье и два патрона, и сказал
каждый вечер, перед сном, заряжай и разряжай по сто раз, пока не устанешь
и подождал, и прибавил
станешь заряжать быстрее всех, тебе равного не будет, с твоим-то чутьем, поистине божий дар, с твоей-то памятью, помощник самого высшего класса, ты уж мне поверь
и Пенёк Пакито, послушный по природе, каждый вечер заряжал ружье, вжик-вжик, вжик-вжик, вкладывал и вынимал патроны, и Регула говорила
ты что, одурел?
а он ей отвечал
Ивансито сказал, я буду самый лучший а через месяц сообщил
Ивансито, дружок, я их мигом кладу и вынимаю
а Ивансито сказал
проверим, меня не обманешь
и Пако доказал ему свою ловкость, и он похвалил
неплохо, так и держи
и то, и се, Ивансито, Ивансито, и время бежало, и однажды утром, как и следовало ожидать, Пако радостно сказал
ну, Ивансито, дружок, бери ружье, стреляй
и сеньорито молча взял ружье, и прицелился, и мигом уложил двух куропаток спереди, двух - сзади, и первая еще не упала, когда он посмотрел на Пако, и властно сказал
с этого дня говори мне "вы" и "сеньорита Иван", я уже, не мальчик
потому что ему исполнилось шестнадцать, и Пако попросил прощенья, и стал говорить "сеньорито Иван", он ведь и впрямь подрос, его правда, а у сеньорито росла страсть к охоте, и все уже знали, что он не только настреляет больше всех, но и подстрелит самую дальнюю, самую быструю куропатку, ему не было равных, и он призывал Пако в свидетели
министр говорит, далеко, а вот скажи, Пако, на каком расстоянии была птица, которую я уложил там, на болоте, она еще взмыла в облака и свалилась в Черепашью заводь, ты помнишь?
а Пако широко открывал глаза, и гордо поднимал подбородок, и говорил
как не помнить, куропатка, метров девятьсот, не меньше
а если речь шла о быстроте, они вели такую беседу
скажи-ка, не крути, как летела та куропатка, ну, в лощине, я еще удивился, что она пьет из колоды?
и Пако наклонял голову набок, и подпирал пальцем щеку, и думал
ну, вспомни, за рощей, где земляничные деревья, ты еще сказал, ты сказал
и Пако прикрывал глаза и складывал трубочкой губы, словно собирался свистнуть, но не свистел, а говорил
быстрей самолета
и хотя сеньорито не знал, как высоко были чужие птицы и быстро ли они летели, его куропатка оказывалась и быстрее, и выше, и, чтобы это доказать, он призывал в свидетели Пако, и Пако гордился, что мнение его так весомо, и хвастался, что друзья сеньорито завидуют первым делом, что у того такой помощник
самая лучшая собака не сослужит тебе такой службы
говорили они
ты и сам не знаешь, что у тебя есть
и часто друзья сеньорито просили Пако найти подбитую птицу, и не садились тогда закусить после охоты, и не спорили с другими егерями, а шли за ним, чтобы посмотреть, как он ищет, и, увидев, что его окружили такие охотники, он гордился и говорил
а куда вы стреляли, разрешите спросить?
и посол, или помощник министра, или самый министр говорил
вон перья, Пако
а Пако спрашивал снова
куда же она полетела, разрешите спросить?
и охотник отвечал
туда, прямо за кусты
а Пако говорил
одна она была, или две, или много, разрешите спросить?
и охотник отвечал
две их было, Пако, да, теперь я вспомнил, пара
и сеньорито Иван насмешливо глядел на гостей и взмахивал головой, как бы восклицая, а, что я вам говорил, и Пако без промедления садился на корточки, и вынюхивал землю метра на два там, где она упала, и бормотал
двинулась вот отсюда
и сколько-то метров шел по следу, а потом вставал
вот ее след, значит, она или в тех кустах, или там, у дуба
и все шли за ним и находили птицу или в кустах, или у дуба, и посол, или помощник министра, или министр говорил в удивлении
а по какому такому правилу она не могла быть еще где-нибудь?
и Пако, гордо на него взглянув, говорил, не скрывая пренебрежения
если куропатка низом пошла, хочет спрятаться, она не вильнет в сторону
и они глядели друг на друга и кивали, а сеньорито Иван, заложив большие пальцы в прорези куртки, широко улыбался
а, что я вам говорил?
и гордился, словно показывал американскую винтовку или Гиту, породистого щенка, и, возвращаясь вдвоем с Пако, говорил ему
ты заметил? этот кретин француз не отличит куропатки от рябчика
или так
этот кретин посол плохо владеет левой рукой, ты заметил? ай-ай-ай, как же он стал дипломатом!
ведь для сеньорито Ивана всякий взявший ружье был кретин, и он, как на беду, то и дело повторял это слово, просто наваждение какое-то, а иногда в разгар облавы, когда голоса охотников смешивались вдалеке, и на опушках пели рожки, спугивая птиц, и куропатки метались над лесом, свистя крыльями, и сеньорито вскидывал ружье и сбивал двух сразу, и еще двух, дуплетом, и выстрелы трещали справа и слева, как на фронте, и Пако считал про себя, тридцать две, тридцать четыре, тридцать пять, и едва успевал перезарядить ружье, и оба ствола раскалялись, и он запоминал, где упала какая птица, - так вот, иногда Пако распалялся, как охотничий пес, и рвался в дело, и, сидя на корточках у болота, скулил потише, чтобы не спугнуть птиц
пустите меня, сеньорито, пустите!
а сеньорито отвечал
тихо!
а Пако молил
богом прошу, пустите!
распаляясь все больше, а сеньорито Иван вскидывал ружье и говорил
слушай, Пако, не доводи меня, подожди, пока отстреляем
но Пако не мог спокойно смотреть, как перед его плоским носом падают куропатки, и кричал
пустите меня, сеньорито, пустите, бога ради!
пока сеньорито не рассердится, не даст ему пинка в зад и не скажет
если вылезешь раньше времени, в тебя и выстрелю, а ты знаешь, метко ли я бью
но сердился он недолго, для острастки, и когда через считанные минуты Пако отправлялся за дичью, и приносил шестьдесят четыре птицы из шестидесяти пяти, и беспокойно докладывал
одну куропатку, сеньорито, которую вы застрелили вон там, где дрок, Факундо забрал, он говорит, это его хозяина
гнев сеньорито Ивана переключался на Факундо
Факундо!
грозно кричал он, и Факундо являлся, и он говорил
ах ты, какой проворный! а куропатка-то моя, это уж как хочешь, давай поладим
и протягивал руку, но Факундо пожимал плечами, и тупо глядел на него, и говорил
вы другую убили, нехорошо так
а сеньорито Иван все держал руку, и пальцы у него затекали
не доводи меня, Факундо
говорил он
не доводи, ты знаешь, терпеть не могу, когда забирают моих птиц, так что давай куропатку
и загнанный в угол Факундо отдавал птицу, и так бывало всегда, и Ренэ, француз, который пока что не пропускал ни одной охоты, удивленно говорил
как можно, что Иван убей шестьдесят пять птицы и Пако найди шестьдесят пять, не понимай
и довольный Пако хитро смеялся и говорил
да, это мы быстро, раз - и нашел
а француз широко открывал глаза и восклицал
это быстро, жоп-ля - и готов
а Пако, вернувшись к сеньорито, удивлялся
жоп-ля говорит… неприлично вроде… наверное, так у них принято
и сеньорито подтверждал
да, ты угадал, именно так у них принято и с того дня и сам он, и его гости говорили, собравшись без женщин в лесу или на поляне
патроны хорошие, сразу уложат, жоп-ля - и все!
или
шустер, однако, жоп-ля - и прошу, готово!
и повторяли это десятки раз, и всегда смеялись, хохотали, никли от хохота, и охотились снова, и, после пятой облавы, уже в сумерки, сеньорито Иван совал два пальца в карман охотничьей куртки и протягивал Пако бумажку, двадцать дуро
бери, да не трать на выпивку, ты мне недешево обходишься, а жизнь и так дорожает
и Пако незаметно брал бумажку, и быстро клал в карман, и говорил
так сколько раз я с вами ходил, сеньорито Иван?
и на другое утро Регула, с Рохелио на буксире, отправлялась в Кордовилью, к Хашимиту, купить ситцу для ребят или какую утварь, в доме вечно что-нибудь нужно, и так всякий раз после охоты на дичь или на голубей, и все шло хорошо, пока у сеньорито не разгорелась ссора, потому что, Ньевес говорит, за завтраком шла речь о культуре, и сеньорито Ренэ сказал, что во Франции или там в Германии уровень выше, а сеньорито Иван обиделся
это ты так думаешь, Ренэ, а у нас нет неграмотных, сейчас не тридцать шестой год
и пошло, и пошло, и все кричали, и совсем разошлись, и ругались хуже некуда, и сеньорито Иван не мог вытерпеть, и с горя велел позвать Пако, и Регулу, и Сеферино, и заорал
глупо нам спорить, Ренэ, сейчас ты все увидишь собственными глазами
и когда пришел Пако и все прочие, сеньорито Иван сказал французу важно, как сеньорито Лукас
смотри-ка, Ренэ, эти люди когда-то не умели читать, а теперь, Пако, сделай милость, возьми шариковую ручку и напиши свое имя, только получше, ты уж не поленись
и сладко улыбнулся
речь идет ни мало ни много о национальной чести