Не привыкший к угрозам со стороны штатских, жандарм смущенно забормотал:
– А я чего? Я ничего! Отдал – и отдал… Молодец!
Из-за кулис счастливая Настенька жестами благодарила своих коллег.
Внезапно распахнулась дверь, ведущая из фойе, и в зал вбежал филер в гороховом пальто. Его лицо светилось торжествующей улыбкой.
– Господин Артюхов, – закричал он, – я его поймал!
– Бубенцова?
– Какого Бубенцова? – отмахнулся филер. – Лучше! Можете меня поздравить. Я поймал того проклятого мужика, который продал мне птичку…
– Какую птичку?
– Неблагонадежную. Помните, она выкрикивала такое, что я не решаюсь повторить… Он побежал, я – засвистел. Вон его ведут!
На этих словах два жандарма ввели в зал упирающегося Ивана Сусанина.
– Ошибка, братцы, ошибка произошла! – напирая на "о", по-вологодски говорил Бубенцов.
– "Ошибка"? – зашелся филер. – Я твою бороду из тысячи узнаю…
Актеры замерли. Настя выбежала на сцену.
– Ты мне жизнь поломал! – продолжал кричать агент. – Я из-за тебя ищейкой стал, не в театре будет сказано. И ты еще за того попугая целковый содрал, глаза твои бесстыжие!
Артюхов злорадно разглядывал бородача.
– Сусанин, говоришь? – Он протянул руку и дернул мужика за бороду.
– Ой! – вздрогнул филер, увидев лицо Бубенцова. – Это не он!
– Это – он! – улыбнулся Артюхов. – Здравствуй, Афанасий, здравствуй, голубчик!
Полковник Покровский в сопровождении господина Мерзляева шел по двору казармы. Гусарский полк жил своей обыденной жизнью: рядовые чистили коней, цирюльники прямо на улице брили гусарские физиономии, точильщик разбрасывал искры, заостряя вороненые клинки, повар в громадном котле помешивал поварешкой.
– Какой удалец ваш Плетнев! Мне доложили, он отчаянно сражался с заговорщиками! – лебезил Мерзляев. – Примите, Иван Антонович, мои искренние поздравления!
– Благодарю! – елейно ответил полковник. – А вас тоже можно поздравить? Поймали бежавшего бунтовщика?
– Пока нет! Но далеко не убежит… Хотя дело непростое. За всем этим кроется явный заговор…
– Уж конечно, – согласился полковник. – Желаю вам его поскорее раскрыть.
– Не сомневайтесь, раскроем… Хотелось бы потолковать с героем приключения.
– К сожалению, невозможно! – сокрушенно вздохнул полковник. – Корнет в лазарете. Налетчики сильно его повредили.
– По долгу службы я обязан его навестить, – сказал Мерзляев.
– К сожалению, не могу сейчас этого вам позволить, – вежливо заметил полковник.
– К сожалению, придется обойтись без вашего позволения, – так же вежливо ответил штабс-капитан. – Кстати, а как получилось, что Плетнев поехал сопровождать опасного преступника?
– Был бы не опасный – не поехал, – парировал Покровский.
– А вам не кажется странным, что боевой офицер вызвался помогать жандармам?
– Не понимаю вас, господин Мерзляев, – насупил брови полковник. – Странные у вас мысли… Он ведь помогал нашим жандармам, а не каким-нибудь там японским.
– Нет, порыв я одобряю! – отступил Мерзляев перед демагогическим демаршем. – Я к тому говорю, что это не положено… Не по уставу!
– А не по уставу – зачем же вы позволили? Как же вы маху дали, господин штабс-капитан?
Армия явно одерживала верх над жандармерией. Жандармерии это явно не нравилось.
– Дорогой мой Иван Антонович, – в слащавом голосе Мерзляева послышалась некоторая угроза, – в этой истории немало подозрительного. По вашему приказу корнет конвоирует бунтовщика. Далее… На экипаж нападают невесть откуда взявшиеся головорезы. Далее… Кто-то бьет по голове моего помощника. Далее… Корнет сражается как лев, много стреляет, – а он известен как меткий стрелок, попадает в туза за сто шагов, – а мы не находим ни одного трупа… Согласитесь, дорогой полковник, много неувязок! Я просто вынужден сообщить обо всей этой авантюре в Петербург, и тогда кое-кому может не поздоровиться.
– Совершенно с вами согласен, дорогой господин Мерзляев. – Полковник подошел к походной кухне, сделал знак повару. Тот привычным жестом налил ему миску щей. Полковник стал снимать пробу. – История действительно подозрительная… Не желаете отведать? – Полковник протянул миску жандармскому офицеру, тот жестом отказался. – Так вот… – Покровский начал свою речь и одновременно с аппетитом уплетал за обе щеки солдатский харч. – Жандармское отделение везет опасного бунтовщика и, заметьте, почти без охраны. Хорошо, я догадался послать на помощь храброго офицера. Далее: на экипаж нападают головорезы, про которых представитель третьего отделения изволит говорить, что они "невесть откуда"… Далее: помощника бьют по голове, а его начальник не знает кто! И далее: мой корнет, известный меткостью стрельбы, кладет на месте нескольких заговорщиков, а наши доблестные жандармы являются так поздно, что трупы успевают увезти и, может, даже закопать. И последнее, о чем вы забыли упомянуть: корнет в этой авантюре пролил кровь, а жандармы – чернила в допросах! Согласитесь, что я не могу не сообщить об этом в Петербург, и тогда кое-кому может не поздоровиться. – Полковник с аппетитом облизнул ложку.
– Господин полковник, – козырнул ему адъютант, – вас тут барышня ожидает…
– Не до барышень мне сейчас! – буркнул полковник.
– Она, собственно, не к вам, а к Плетневу хочет! – пояснил адъютант.
– А тому и подавно… не до того. Передай: у него все забинтовано, – по-солдатски пошутил Покровский.
– Зачем же так строго? – вмешался Мерзляев. – Герой имеет право на награду.
– Проси! – согласился полковник. – Посмотрим, что за птица!
Адъютант вышел.
– He буду мешать. – Мерзляев встал и направился в соседнюю комнату.
Настенька распахнула дверь.
– Добрый день, сударыня! – Полковник галантно пошел ей навстречу. – Мне доложили вашу просьбу. Вынужден отказать. Плетнев ранен и находится в лазарете.
– Мне нужно срочно с ним увидеться.
– А вы, собственно, кто ему?
Настя замялась:
– Ну… в общем… знакомая…
– К сожалению, не могу, – улыбнулся полковник, – у Алексея знакомых много, а здоровье – одно!
– Оставьте этот тон, полковник! – вспыхнула Настенька. – Я – его невеста!
– Простите старого осла! – смутился Покровский. – Мы тут совсем одичали в казармах… Рад познакомиться! Одобряю вкус и выбор корнета!
– Мне тоже приятно познакомиться с невестой господина Плетнева. – В дверях стоял Мерзляев. – Давайте навестим вашего жениха вместе, дорогая Настасья Афанасьевна.
Мерзляев вел Настеньку под руку. Вел мягко, но настойчиво. Они шли мимо казарм, и гусары с интересом посматривали на хорошенькую девушку.
– Выходит, я получил отставку? – печально сказал Мерзляев.
– Выходит, – вздохнула Настенька.
– И это несмотря на охватившее меня чувство?
– Несмотря…
– И вы его любите?
– Очень.
– А он – вас?
– Без ума!
– Невероятно! – с ехидцей заметил Мерзляев. – Тем более невероятно, что я был свидетель, как три дня назад в театре он впервые увидел вас! Такая пылкая любовь с первого взгляда?!
– Это бывает, – саркастически заметила Настя, – хотя бы судя по нашей вчерашней встрече.
– А как папенька относится к вашему жениху? Одобряет?
Нервы Насти не выдержали, она сорвалась:
– Господин Мерзляев, вы меня ревнуете или подозреваете?
– Я тебя допрашиваю, дура! – с неожиданной злостью процедил Мерзляев и тут же, вернув сладкую улыбку, произнес: – А впрочем, извините, несравненная Настасья Афанасьевна. Признаюсь честно, ревную…
Палата полкового лазарета. В госпитальной койке сидел, голый по пояс, Плетнев. Его мускулистый торс был перевязан крест-накрест белыми бинтами, а бесчисленные царапины замазаны зеленкой и йодом. В общем, он был колоритен, во всех смыслах этого слова. В руках корнет держал гитару, перебирая струны. Рядом с ним на стуле, в скромном платье, сидела Жужу, на коленях у нее был узелок.
Корнет напевал:
Сердца томная забота,
Безымянная печаль!
Я невольно жду чего-то,
Мне чего-то смутно жаль.
Не хочу и не умею
Я развлечь свою хандру:
Я хандру свою лелею,
Как любви своей сестру…
– Это, Леша, тебе от Зизи, – тихо, не прерывая песни, сказала Жужу и поставила на стол банку с вареньем. – Пряники – от Лулу, а вот пирог с грибами – от самой мадам…
И никто не приголубит, -
продолжал песню корнет, -
И никто не исцелит…
Поглядишь: хандра все любит,
А любовь всегда хандрит.
Тут Плетнев и Жужу почувствовали, что в палате кто-то есть, и обернулись на вошедших.
– Родной мой! Любимый! Что они с тобой сделали! – по-бабьи запричитала Настя и кинулась к раненому.
– Розанчик! – завопил Плетнев. – Какими судьбами! Вы…
Договорить ему не удалось. Настя обхватила руками могучее тело Плетнева и поцелуем заставила его замолчать. Внимательно наблюдавший за этой сценой Мерзляев отметил некое недоумение в глазах корнета, затем корнет зажмурился, что свидетельствовало о чрезвычайном восторге.
– Ну, я, пожалуй, пойду! – спокойно сказала Жужу, поднимаясь со стула. – Твоя мамзель тебя и покормит. Привет от всех наших. Поправляйся, Леша… – И она двинулась к выходу.
– Подождите! – остановил ее Мерзляев. – Кто такая?
– Жужу! Из заведения мадам Жозефины…
– Зачем приходили?
– Гостинцев принесла. Пусть поест домашнее. Что он все на казенных харчах…
– А эту даму знаете? – Он показал на Настю, которая упорно продолжала целовать корнета.
– Она давно за ним ухлестывает… Обесчестил, обещал жениться, а потом раздумал. Она даже к нам в заведение к нему прорвалась. Ну чего? Могу идти, господин жандарм?
– Идите, – разрешил озадаченный Мерзляев. – Подождите, а вы как сюда прошли?
– Так и прошла, – лениво сказала Жужу.
– Посторонних в полк не пускают.
– Это я-то им посторонняя? – засмеялась Жужу. – Ну, господин капитан, вы скажете… – И, не переставая посмеиваться, Жужу покинула палату.
– Вот уж сюрприз так сюрприз! – освободившись из Настенькиных объятий, произнес корнет, но выразить свои чувства ему не удалось. Настенька с криком: "Молчи! Тебе вредно разговаривать!" – повторила свой поцелуйный маневр.
– Прекратите! – раздраженно рявкнул Мерзляев. – Сцена разыграна блистательно!
– Это бестактно, в конце концов! – Настенька гневно обернулась. – Оставьте нас одних!
– Действительно! – Плетнев тоже возмутился. – Чего уставился?!
– Господин корнет, извольте встать перед старшим по званию! – приказал Мерзляев.
– Вставать мне доктора запретили, – нахально ответил Плетнев. – А перед дамами чинами щеголять неблагородно. Подглядывать – тем более.
– Не читайте мне нотаций! Кстати, здесь, – Мерзляев указал на пустую койку, стоявшую рядом в палате, – здесь должен лежать больной. Где он?
– Ваш соглядатай, что ли? Его унесли…
– Куда?
– В хирургическую!
– Как?!
– На носилках!
– Почему?
– После переломов! – дружелюбно разъяснил Плетнев. – Все ясно или еще есть вопросы?
Мерзляев закусил губу и выскочил из палаты, хлопнув дверью.
Избавившись от опасного свидетеля, Настенька попыталась освободиться из объятий, но не тут-то было. Корнет был охвачен страстью:
– Сударыня, я вас обожаю! Я – на вершине блаженства. Вы – мой идеал! Как вас зовут?
– Подождите! – Насте все же удалось вырваться. – Я – дочь того человека, которого вы спасли сегодня на рассвете. Он меня послал к вам. Его схватили. Теперь его и ваша жизнь зависят от того, что вы скажете… Понимаете? Вы должны говорить одно и то же… Понимаете?
– Вон оно что! – Плетнев посерьезнел. – Сударыня, я восхищен вашим отцом! Разрешите пожать вашу руку! – Он взял Настеньку за руку и, воспользовавшись этим, попытался при влечь девушку к себе.
– То, что я вам скажу, очень важно! – Настя оттолкнула Плетнева. – Запомните: на вас напали всадники на белых лошадях. Они были в черных костюмах и в черных полумасках…
– Красиво! – оценил корнет.
– Запомнили?!
– Чего тут запоминать… Черные – белые…
– Нападающих было пятеро! Поняли?
– Ну уж нет! – неожиданно заартачился Плетнев. – Тридцать как минимум…
– Да вы что? Рехнулись? Говорят вам – их было пятеро!
– Не обижайте, сударыня! Кстати, как вас зовут?.. Какие пятеро! – Корнет искренне засмеялся. – Пятерых я бы уложил одной левой… Нет! Тридцать – и точка!
– Вы что, издеваетесь? – начала злиться Настя.
– Ладно, – сделал уступку корнет, – только ради вас: двадцать, и ни копейки меньше!
– Болван! – вспылила Настя. – Вы погубите отца!
– Хорошо! Поскольку уважаю вашего папашу… Как говорится, ни нашим ни вашим. – И корнет назвал окончательное число: – Двенадцать! Больше уступить, сударыня, не могу – перед ребятами стыдно, засмеют.
– Хотите в беду попасть – несите что угодно. Я вас предупредила! Прощайте! – Настя пошла к двери.
– То есть как "прощайте"? – Корнет был искренне изумлен. – И это все?
– Что "это"? – не поняла Настя.
– Ну, это… Поцелуи… Признания… Это что ж? Спектакль?
– И вы поверили, что правда? – улыбнулась его наивности Настя.
– Как же можно такими святыми вещами играть? – Плетнев был обижен и оскорблен. – Я к вам – со всей душой. А вы… За что?
Настя посмотрела на убитого горем Плетнева, пожала плечами и устремилась к выходу.
– Ничего не буду говорить! – взъерепенился корнет. – Пусть – тюрьма! Пусть – Сибирь! Сорок их было! – И для усиления добавил: – И без масок!
Настя остановилась.
Негодующий Мерзляев шел к своему экипажу. Навстречу ему выскочила бричка, которую погонял Артюхов. Увидя шефа, подручный резко осадил коня.
– Разрешите доложить, господин штабс-капитан! – радостно крикнул Артюхов. – Поймали! Пытался бежать в переодетом виде…
– Допрашивали?!
– Без вас не посмели. Но по дороге в тюрьму он мне рассказывал: мол, какие-то пятеро… На белых лошадях… Лиц сподвижников не разглядел, потому что были в полумасках…
В уме Мерзляева мгновенно промелькнула догадка.
– С дочерью он виделся перед арестом?
– Так точно! Виделся!
– Ах, черт! – выругался Мерзляев.
– Агент наказан! – поспешил оправдаться Артюхов, но Мерзляев его уже не слушал.
– Актерка! Дездемона! Обвели вокруг пальца! – И с неожиданной резвостью Мерзляев припустил к лазарету.
В палате шло бурное объяснение.
– И вот из-за вашей бесцеремонности папенька угодил в тюрьму, – заканчивала Настя свой обвинительный монолог. – А дальше он подвергся таким испытаниям, о которых я не имею права вам поведать! Какие же чувства можно к вам испытывать?!
– Простите великодушно! Не знал! Виноват! Но поймите – воспылал… Чистая любовь! Одним словом, ураган души, кстати, как вас зовут?
– Ах, "чистая любовь"? А эта самая… которую я здесь только что видела?
– Жужу, что ль? Это – мой товарищ!
– "Товарищ"? – Настенька зашлась от возмущения. – Впрочем, мне плевать! – опомнилась она. – Меня это не волнует! Ничего, кроме отвращения, я к вам не испытываю… Любимый мой, Лешенька, желанный… Счастье мое ненаглядное! – И Настя повисла на Плетневе, покрывая его жаркими поцелуями, поскольку увидела в дверях вошедшего штабс-капитана.
– Я на седьмом небе, любовь моя! – воскликнул корнет, прижав девушку к груди.
– Извините, господа, я прерву вашу семейную идиллию, – сухо сказал Мерзляев.
– Да что ж это такое, в конце концов? – возмутился Плетнев. – Выйдите вон!
– Сначала ответьте на вопрос: кто на вас напал?
– Сначала меня арестуйте, а потом допрашивайте!
– Думаю, придется удовлетворить вашу просьбу, – резко ответил жандармский офицер. – И все-таки – кто напал?
– Чтоб он от нас отвязался, ответь ему, Леша! – посоветовала Настя.
– Пять всадников! На белых конях! В черных костюмах и черных полумасках, – заученно отбарабанил корнет и не удержался: – Остальных, не помню сколько, положил на месте!
– Я так и думал! – протянул Мерзляев. – Теперь мне ваша неблаговидная роль, сударыня, ясна до конца. Думаю, мы продолжим разговор с вами в другом месте.
– Леша, солнышко мое! – Настя испуганно прижалась к корнету. – Этот тип меня преследует! Он сделал мне гнусное предложение…
– Что? – взревел корнет. – Стреляться! Здесь! Сейчас! Немедленно!
– Попрошу не выходить из помещения, – холодно приказал Мерзляев. – Через пятнадцать минут здесь будут жандармы…
– Трус! Ничтожество! Подлец! – продолжал выкрикивать оскорбления корнет. – Будешь стреляться или нет, сукин сын?
– Милостивый государь, – хладнокровно произнес Мерзляев. – При исполнении служебных обязанностей я не стреляюсь, а стреляю! – И, круто повернувшись, покинул лазарет.
Наступила пауза.
– Ну, все! – вздохнула Настя. – Он нам этого не простит.
– Не сердитесь на меня, – удрученно пробормотал Алексей. – Не сдержался… Все испортил!
– Лешенька, – нежно произнесла Настя и подошла к корнету. – Горе мое… ненаглядное! – Она ласково погладила его по лицу.
– Он что, подглядывает опять? – недоверчиво спросил Плетнев и отстранился.
– Нет… Я не поэтому! – Настя прильнула к корнету.
– Родная моя! Желанная! Я вам раб навеки! – И вдруг Плетнев снова запнулся. – Кстати, сударыня, как вас зовут?..
В уютном тюремном кабинете господин Мерзляев кормил рыбок.
Не прерывая этого важного занятия, он вел беседу с актером Бубенцовым. Впрочем, вряд ли допрос можно считать беседой… Ссадины и синяки на лице актера свидетельствовали об этом.
– Любезнейший Афанасий Петрович! Ну зачем вы меня обманываете? Я сам ценю шутку, но всему же есть предел. Мы с вами – два просвещенных, уже не молодых человека, неужели мы не найдем общий язык?!
– Да что ж вы мне не верите? – канючил Бубенцов. – Зачем мне вам врать? Налетели, уволокли, отвезли в поле, закричали: "Ах, это не предводитель, мы ошиблись!" – и бросили в густую рожь…
Тюремный писарь старательно фиксировал на бумаге каждое слово.
– В густую, высокую рожь! – Мерзляев сделал ударение на слове "высокую". – Плохо помните текст роли, господин артист. Все эти романтические бредни мы уже занесли в протокол, но меня интересует правда… А правда проста: сопляк корнет не подозревал, что наш расстрел – маскарад, сыграл в благородство и отпустил вас…
– Ну, а мне-то на кой убегать?!
– Очевидно, тоже… из благородства!
– Это во мне-то благородство? – засмеялся Бубенцов. – Обижаете, господин начальник! Благородство – это по вашей части… по дворянской!
– Почему вы сразу не явились ко мне после того, как вас бросили в густую, высокую рожь? Зачем-то переоделись и пустились в бега.
– Честно признаюсь, ваше высокоблагородие. Боялся – не поверите!
– Правильно боялись. Не верю!
– Значит, правильно делал, что бежал, – логично подвел итог Бубенцов.
– Корнета подвести боитесь! – размышлял вслух Мерзляев. – Нашли кого жалеть. Этого солдафона?