– Опять обижаете! – с пафосом воскликнул актер. – Уж кого я ненавижу, так его. Я ж в него целил, а не в госпожу губернаторшу. Это он нам спектакль сорвал. Он меня до тюрьмы довел. Он меня на расстрел повез…
– И дочку вашу обесчестил, – как бы невзначай закончил перечень Мерзляев.
– Что? – Актер осекся. – Как? Что вы имеете в виду?
– То и имею! – развел руками штабс-капитан. – Есть свидетели…
– Врешь! – сорвался Бубенцов.
– Разделяю ваше отцовское горе, – сокрушенно сказал Мерзляев. – Поэтому подумайте, стоит ли его выгораживать… Артюхов! – позвал он своего подручного, стоявшего у двери. – Пригласи-ка сюда господина Плетнева! А вы, – добавил он, обращаясь к артисту, – посидите тут, в уголочке, поразмыслите, послушайте…
С шумом распахнулась дверь, и в кабинет начальника тюрьмы ворвался корнет.
– Выражаю свой протест, господин штабс-капитан, – отчеканил Алексей. – Почему меня не поместили в одной камере с невестой? Это бесчеловечно!
– У нас тюрьма, а не будуар! – жестко сказал Мерзляев. – И прошу, оставьте казарменные замашки. Вы – на допросе.
– А после допроса – дуэль! – продолжал буйствовать Плетнев. – Стреляемся с десяти шагов!
– Устал я от вас, дорогой мой Алексей Васильич, – вздохнул Мерзляев. – Ну, будет ребячиться. Оба были не правы, погорячились. Давайте-ка перейдем к делу.
Плетнев с полуслова понял, чего от него хотят, и привычно зарапортовал:
– Налетела банда! Белые лошади, черные костюмы, черные полумаски…
– Хватит, хватит! – остановил Мерзляев. – Полумасками, полусказками сыт по горло. Посмотрите-ка на этого человека, – указал он на сидящего в углу Бубенцова. – Как вы думаете, кто это?
– Что ж тут думать? Бунтовщик, которого отбили сподвижники…
– Да кому он сдался-то? Вы действительно поверили, что это ничтожество – якобинец? Перед вами – актеришка, которого мы наняли за тридцать сребреников, чтоб он разыграл перед вами сцену расстрела. Патроны-то были холостыми! И он согласился! Человек без стыда и совести… Мелкий жулик, шулер… И вы из-за этой мрази готовы в Сибирь?
Плетнев от удивления разинул рот и уставился на Бубенцова.
– Он – наш агент! Вспомните: когда вы его отпускали, он, поди, и бежать не хотел?
Плетнев вспомнил и насупился.
– А то, что он слова красивые кричал, – добивал корнета Мерзляев, – так это все актерство было. Притом низкого пошиба.
– Вот уж нет, господин опричник! – Бубенцов в ярости вскочил. – Ложь! Не судите о людях по себе! Господин корнет, все – клевета!
Мерзляев, не ожидавший такого поворота, с изумлением посмотрел на Бубенцова.
– Ты что? Уж не хочешь ли сказать, Афанасий, что ты – заговорщик?
– Попрошу не тыкать! Бубенцовы не жулики и не шулеры! Бубенцовы – такая фамилия… Да, черт возьми, я – заговорщик! И горжусь этим! И наше тайное общество еще спасет несчастную Россию от ига тиранства!
Мерзляев закрыл лицо руками и тихо произнес:
– Понимаешь, что сейчас этими словами ты сам себе смертный приговор подписал?
Наступила тишина. Плетнев с восхищением смотрел на Бубенцова.
– Настю приведи, – приказал Мерзляев Артюхову…
Артюхов вышел.
Корнет приблизился к Бубенцову, щелкнул каблуками:
– Господин карбонарий, хочу сделать признание!
Испуг промелькнул в глазах Бубенцова. Мерзляев насторожился. Писарь обмакнул перо в чернильницу.
– Милостивый государь, прошу руки вашей несравненной дочери. Потому что не мыслю жизнь без нее! Потому что обожаю!
Бубенцов онемел.
Писарь спросил у Мерзляева:
– Записывать?
– Пиши, – махнул рукой Мерзляев. – Бумага все стерпит…
Писарь поскрипел пером и повернулся к Бубенцову, ожидая ответа.
– Спасибо, господин корнет, – растроганно сказал Бубенцов. – Если Настя согласна, разве я могу быть против? Благословляю!
Артюхов ввел Настю.
– Сударыня, – обратился к ней Мерзляев, – помогите. Дело в том, что эти два близких вам человека просто сбрендили. Ваш отец добровольно признался, что он крупный деятель тайного антиправительственного общества. Корнет подтверждает, что вашего отца отбили его так называемые сподвижники. Так вот, я вас спрашиваю, кто ваш отец – актер или бунтовщик?
– Конечно, актер, – поспешила ответить Настя.
– Фу, – с облегчением вздохнул Мерзляев. – Наконец-то нашелся один разумный человек. – Что вы на это скажете, господин отец?
– По-вашему, актер не может быть бунтовщиком? – Бубенцов упрямо стоял на своем. – Театр – это ремесло, а бунт – призвание!
Настя обомлела.
– Видите, с какой настойчивостью Афанасий Петрович хочет сделать вас сиротой? Я-то считаю, что вашего отца отпустил Плетнев. Умоляю, скажите правду.
Настя перевела взгляд с отца на жениха.
– Хорошо! Скажу правду! – Голос Насти дрогнул. – Во всем виновата я.
Писарь уронил перо. Мерзляев, Бубенцов и Плетнев уставились на Настю.
– Да я! И нечего на меня пялить глаза! – Настю охватило вдохновение, она была достойной дочерью и не менее достойной невестой. – Я наняла пятерых разбойников. Они налетели и освободили отца, которого безвинно везли на расстрел! И я была в отряде… в мужском костюме… в черной полумаске…
– Неправда! – закричал Бубенцов.
– Не было ее там! – подтвердил Плетнев.
– Не слушайте их! – упорствовала Настя. – Я, Настасья Бубенцова, организовала нападение. Пишите!
– Заносить в дело? – спросил писарь.
– Ты что? – остановил его Мерзляев. – Над нами весь департамент хохотать будет…
– Пишите, я требую! – крикнула Настя.
– Сударыня, умоляю, только не утверждайте, что это вы так отдубасили своего жениха! – отмахнулся Мерзляев. – И вообще… Хватит… Мне эта игра в благородство осточертела. Нет благородных людей в России. Не доросли. Рылом не вышли… Черт с вами! Доведем наш спектакль до конца. Вы, молодые люди, свободны. Вам можно позавидовать, впереди у вас медовый месяц… А ты, Афанасий, приготовься к большой ложке дегтя! Руководитель тайного антиправительственного заговора – это, брат, дело серьезное…
– Да какой он руководитель! – вмешалась Настя, но Мерзляев резко прервал ее:
– Слово не воробей, сударыня! Что сказано, то сказано! А что сказано, то записано. – Мерзляев подошел к окну и задумчиво посмотрел на улицу.
За окном шумела улица, мчались экипажи, скакали верховые, гуляла публика, торговцы предлагали свой товар – одним словом, Губернск жил обычной жизнью.
– Эх, дурь наша российская! – вздохнул Мерзляев. – Понимаю, когда самозванец – на трон, но самозванец на плаху? Получилось, как у Александра Сергеевича: "Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца"!
Артюхов подошел к столу, взял у писаря допросные листы, стал их сшивать.
– Какого мертвеца?! – первой опомнилась Настя. – Не имеете права!
– Беззаконие! – крикнул Плетнев. – Я не позволю!
– Как это? За что? Как же так, не разобравшись… – До Бубенцова только сейчас дошло, что его ожидает. – Произвол! Артюхов… Егорыч, погоди, что ты делаешь? Дело-то белыми нитками шито!
– Суровыми, братец, – сладострастно сказал Артюхов, перекусывая нитку, – суровыми…
В парке губернаторского дворца были накрыты праздничные столы. Нарядная публика – весь цвет Губернска – собралась для торжественных проводов гусарского полка. На специально сооруженном помосте играл военный оркестр. Лакеи разносили вина.
За ломберными столиками шли карточные баталии. Парочки танцевали модный для того времени падеграс.
Светило солнце. Погода и вино способствовали хорошему настроению собравшихся, хотя скорая разлука с любимцами города накладывала на весь этот красочный пикник некий налет грусти.
– Господа! Друзья мои! – Губернатор поднялся из-за стола с бокалом шампанского. Рядом сидела его супруга, за которой галантно ухаживал полковник. – Господа! Сегодня у нас у всех радостный день…
– Печальный, – тихо поправила его губернаторша.
– Да… Радостный и даже печальный, – привычно подхватил губернатор. – Мы прощаемся с нашими доблестными воинами. Они заняли наш город и наши сердца без единого выстрела. Они разбудили нашу сонную провинциальную жизнь… Они… Они… – Он беспомощно посмотрел на губернаторшу, ожидая подсказки.
– Оставили неизгладимый след, – подсказала губернаторша и нежно улыбнулась полковнику.
– Оставили неизгладимый след! – обрадованно подхватил губернатор. – И мы все, и наши жены, и наши дети…
– Будущие! – озорно подсказал сидевший неподалеку, рядом с привлекательной молодой помещицей, Симпомпончик.
– Разумеется, будущие! – подхватил губернатор, но тут же был остановлен негодующим возгласом супруги: "Же ман си па, Алексис!" (Что означало в переводе с французского: "Не пори ерунду, Алексей!") – Одним словом, вы поняли чувства, переполняющие меня!.. Поэтому позвольте от имени всех – ур-ра!
За столами грянули "ура!", зазвенели бокалы.
Оркестр заиграл нечто бравурное.
Среди гостей сновал Артюхов с подносом, уставленным бокалами, и внимательно прислушивался к разговорам. Подойдя к одетому в элегантный фрак Мерзляеву, Артюхов протянул и ему поднос с напитками.
– Что нового? – тихо процедил сквозь зубы Мерзляев.
– Майор Румянцев просадил в вист две тысячи.
– Еще!
– Некоторые о вас, извините, неблаговидно высказываются…
– Кто? Что?
– Минуточку, у меня тут помечено… – Артюхов достал из кармана шпаргалку. – Господин полковник обозвал вас… – Артюхов шепнул на ухо Мерзляеву. – Прапорщик… ну, который прозван Симпомпончиком… он назвал вас… – Артюхов шепнул. – А потом еще и так… – Артюхов шепнул снова. – Ну и рядовые оскорбления, вроде "жандармская крыса", "кровопивец", "душегуб", "сукин сын"…
– Хватит! – прервал Мерзляев. – Чем занимается поднадзорный Плетнев?
– Ничего предосудительного – милуется с невестой. В беседке.
Мерзляев помрачнел.
– Актеры Настасье Афанасьевне приданое собрали… Всю выручку от представления…
– И день свадьбы назначен? – зло спросил Мерзляев.
– Думаю, так! – сказал Артюхов.
– Знать должен! – вдруг сорвался Мерзляев. – Думать он мне еще будет. Мыслитель! – Мерзляев выхватил у Артюхова бумажку со списком оскорблений. – "Жандармская крыса"… "Кровопивец"!
Раздались возгласы: "Просим! Просим!"
– Иван Антонович, ну ради меня! – умоляла губернаторша полковника.
Полковник поцеловал ей руку, пожал плечами, мол, нельзя же отказать даме, крикнул: "Яшка!" Подбежали два цыгана с гитарами.
– Вашу коронную? – услужливо спросил Яшка. – "Я пережил"?
Глаза полковника погрустнели.
– Это я пережил, брат Яша! – вздохнул он и запел:
Я пережил и многое и многих,
И многому изведал цену я.
Теперь влачусь один в пределах строгих
Известного размера бытия.Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днем все ближе и темней.
Усталых дум моих полет стал низок,
И мир души безлюдней и бедней.По бороздам серпом пожатой пашни
Найдешь еще, быть может, жизни след -
Во мне найдешь, быть может, след вчерашний,
Но ничего уж завтрашнего нет.Жизнь разочлась со мной: она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.
Романс слушали внимательно и печально. Во время пения полковника к столу приблизился Артюхов и незаметно передал Насте записку. Настя прочитала и поспешила за Артюховым.
За длинным пустым столом сидел господин Мерзляев. Увидев Настю, он вскочил, предупредительно пододвинул ей стул. Настя демонстративно продолжала стоять.
– Слушаю вас, господин Мерзляев!
– На правах старшего и по долгу человека, который вас безответно любит, умоляю: не торопитесь замуж за Алексея Васильича.
– Это вас не касается! – вспыхнула Настя. – Или вы передали мне приказ третьего отделения?
– Сколько бы вы ни оскорбляли меня, я все приму… Стерплю! Чувств ваших мне пока не завоевать, но я обращаюсь к рассудку. Не спорю: Алексей Васильич для вас – завидная партия. Он молод, дворянин, хорош собой, храбр, щедр… но, простите, мягко говоря, не умен… и, к сожалению, не благороден!
– Кому как не вам рассуждать о благородстве! – иронично прервала его Настя.
– Настасья Афанасьевна, – с печальной улыбкой произнес Мерзляев. – Я скажу вам сейчас нечто важное: я прошу вашей руки. Прошу стать моей женой. Я хочу разделить с вами оставшиеся дни… Ради вас я отказываюсь от блестящей карьеры, от эполет полковника, я попаду в немилость… Подумайте, жандармский офицер женится на дочери государственного преступника!.. Вы понимаете всю величину подобной жертвы? Нет, я имею право говорить о благородстве!
– Безусловно! – усмехнулась Настя. – Вы умны, вам присуща тонкость чувств, вы благородны… вы отважны, а главное – что вы все это сами о себе сообщили. Верно! Мой Алеша не так умен! Ему вовек не догадаться, что благородством можно торговать…
– Ну что ж, – вздохнул Мерзляев, – очень жаль, что вы оказались глухи к моим призывам. Забудем про этот разговор! Видно, моя участь – быть одиноким странником… Это страшно, Настасья Афанасьевна! Ладно! Доиграем нашу комедию до конца. Ваш избранник завтра же утром покажет, на что он способен! А вы, сударыня, после этого будьте счастливы, если… сможете!
Распорядитель бала провозгласил:
– Внимание, господа! Сейчас наша несравненная госпожа Бубенцова одарит нас своим талантом!
На эстраду вышла Настенька.
Раздались громкие аплодисменты. Алеша Плетнев охотно принимал их на свой счет и раскланивался.
– Я спою песню, которая посвящается мужественным героям двенадцатого года! – объявила Настя.
– Прелестная девушка! – Губернатор обернулся к стоящему рядом Мерзляеву. – Этому Плетневу крупно повезло.
Мерзляев усмехнулся.
– Кстати, – продолжал губернатор, – она подала мне прошение о своем несчастном отце…
– Потом, ваше превосходительство! – вежливо остановил его Мерзляев, ибо Настенька начала петь:
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце оставляли след -
Очаровательные франты
Минувших лет.Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу -
Цари на каждом бранном поле
И на балу.Вам все вершины были малы
И мягок самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!О, как мне кажется, могли б вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать, и гривы -
Своих коней.В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие…
И весело переходили
В небытие…
Аплодисменты. На сцену полетели цветы…
– Прелесть! – сказала губернаторша.
– Так вот, – губернатор вновь обратился к Мерзляеву, – насчет ее папаши. Этого актера… Будем гуманны… Надо бы его выпустить. Сделаем этой девочке свадебный подарок!
– Я его прощаю, – поддакнула губернаторша.
– К сожалению, все оказалось значительно сложнее, – сказал Мерзляев. – Этот Бубенцов замешан в антигосударственном заговоре, в чем и сам сознался… Завтра утром молодцы нашего дорогого полковника, – Мерзляев улыбнулся Покровскому, – отправят мятежника на тот свет!
– Что? – побледнел Покровский. – Опять?.. Да как же можно… Подозреваемого человека…
– Подозреваемые – вот, – Мерзляев показал широким жестом на танцующую публику, – веселятся. А он – приговоренный!
…Ах, какое славное, чудесное утро выдалось в тот роковой день! Щебетали птички, роса блестела под ранними лучами солнца, и снова по живописным окрестностям Губернска ехал черный тюремный экипаж. Но на сей раз за каретой скакал конвой – шесть вооруженных жандармов. На козлах вновь сидел Артюхов, а внутри кареты господин Мерзляев личным присутствием скрашивал последние минуты смертника.
– Красотища какая! – сказал Мерзляев, глядя в окно кареты. – Не жаль прощаться-то со всем этим?
– Очень жаль…
– Не бродить тебе больше по траве. Не видеть восхода. В речке не искупаться! – сочувственно вздохнул Мерзляев. – Заигрался ты, Афанасий. Ох, заигрался! Но сейчас – публики нет, протокол не ведется – скажи мне-то… по-человечески: как все было на самом деле?
– А было так, – задумался актер. – Жил я себе жил, никого не трогал. Выступал на подмостках, людей забавлял. Дочь растил. Одним словом, благонамеренный мещанин… А встретился с вами, познакомился, пригляделся и понял, что от настоящей-то жизни я прятался. Настоящая жизнь у меня, можно сказать, только начинается.
– И скоро кончится, – заметил Мерзляев. – Через несколько минут…
– Настоящая жизнь долгой не бывает, – философски сказал Бубенцов. – Мне хоть два дня выпало. А вот вас, господин штабс-капитан, пожалеть можно…
– М-да… – протянул Мерзляев. – Неумно мы порой работаем. Грубо… Парадокс получается: из простых обывателей врагов отечества делаем…
– А вы от имени отечества не выступайте: оно само разберется, кто ему враг, а кто друг!
Тюремная карета в сопровождении эскорта въехала на холм, где росли три сосны. К деревьям были привязаны гусарские кони. Назначенные в наряд гусары, среди которых был и Плетнев, угрюмо наблюдали, как приговоренного выводили из кареты. Чуть поодаль расхаживал взад и вперед мрачный полковник Покровский.
– С добрым утром, господа гусары! – приветливо поздоровался Мерзляев.
Гусары демонстративно промолчали.
– Иван Антонович, рад вас видеть, – как ни в чем не бывало приветствовал полковника штабс-капитан.
Полковник отвернулся и не ответил.
– Ну вот и поговорили! – Стараясь замять неловкость, Мерзляев улыбнулся. – Действительно, к чему терять время? Перейдем к делу! Господин Бубенцов, будьте добры, займите-ка свое место. Вы знаете какое. Сами выбирали.
Бубенцов молча поднялся на пригорок. Одет он был в тот же мужицкий армяк, грубые портки, лапти… Он занял позицию и повернулся лицом к гусарам.
– Наряд, стройся! – скомандовал Мерзляев.
Пять гусаров нехотя выстроились в ряд.
– Раздать ружья! – последовал новый приказ.
Артюхов вместе с жандармом обошел строй и вручил каждому гусару по ружью.
Наблюдавший за этой процедурой полковник неожиданно крикнул:
– Корнет Плетнев! Выйти из строя!
Плетнев повиновался команде. Полковник подошел к нему, не говоря ни слова взял ружье и занял в строю место корнета.
– Продолжайте, господин штабс-капитан!
– Иван Антонович, – нахмурился Мерзляев. – Зачем же так? Прошу вас, не вмешивайтесь!
– Командуйте! – процедил сквозь зубы Покровский.
– Я не могу отдавать приказы полковнику.