Он откинулся назад, назад в безысходность. Напряжение в помещении выросло. Еще немного - и кто-нибудь сорвется. Он надеялся только, что это будет не он. И почувствовал, как внутри него сама собой началась молитва.
Ошибку допустила женщина.
- Семнадцать тысяч, - воскликнула она. - За один костюм!
Его молитва была услышана. Аста Борелло лишь немного приоткрылась. Но этого ему будет достаточно.
Его пальцы обвили рукав пиджака. У сшитых на заказ пиджаков на рукавах настоящие пуговицы. На готовых пиджаках - всего лишь декорация.
- Тридцать четыре тысячи, - поправил он мягко. - Семнадцать тысяч стоила ткань. Это Касеро. Пошив - это еще семнадцать тысяч.
Прежняя растерянность в ее системе росла, но пока она еще владела собой.
Каспер кивнул в сторону Мёрка, в сторону чиновников, двух молодых людей. И впервые поймал ее взгляд.
- Можно попросить их на минуту выйти?
- Они здесь среди прочего для того, чтобы обеспечить защиту прав того, кто приглашен для беседы.
Голос ее был тусклым.
- Я хочу поговорить о нас с тобой, Аста.
Заведующая отделом не двигалась с места.
- Напрасно ты заговорила о костюме. Ведь только банки и некоторые предприятия в случае невыплаты кредита обязаны сообщать о задолженности. Теперь мы больше ничего не можем скрывать.
Все присутствующие замерли.
- Вечная двойная игра, - продолжал Каспер. - Все эти унизительные встречи. При том, что мы не можем коснуться друг друга. Мне этого не выдержать. У меня уже нет прежних сил.
- Какой-то бред, - пробормотала она.
- Тебе надо попросить, чтобы у тебя забрали это дело, Аста.
Она посмотрела на Мёрка.
- Я все про него узнала, - сказала она. - Все будет указано в отчете. Не понимаю, почему вы его не задержали. Не понимаю, почему от нас скрывают информацию. Ему кто-то покровительствует.
Голос больше не слушался ее.
- Поэтому мы и узнали о костюме. Но я никогда не встречалась с ним в неофициальной обстановке.
Каспер представил себе ее аромат. Аромат жизни в степях. Смешанный с запахом диких таежных трав.
- Я придумал, - сказал он. - Ты уйдешь с работы. Мы подготовим номер. Ты сбросишь пятнадцать килограммов. И будешь выступать в сетчатом трико.
Он накрыл ее руку своей.
- Мы поженимся, - продолжал он. - На манеже. Как Диана и Марек.
Она сидела как парализованная. Потом отдернула руку. Словно от паука-птицееда.
Встав, она обошла стол и направилась к нему. С физической уверенностью атлета, но без какой-либо определенной цели. Возможно, она хотела выпроводить его. Возможно, хотела заставить его замолчать. Возможно, просто хотела дать волю своему гневу.
Лучше бы она сидела на своем месте. Как только она встала, у нее не осталось никаких шансов.
Едва она поравнялась с его стулом, как Каспер опрокинулся назад. Но для всех остальных находящихся в комнате это выглядело, как будто она толкнула Каспера. Только он и она знали, что она даже не успела коснуться его.
Он выкатился на середину комнаты.
- Аста, - проговорил он. - Только без рук!
Она пыталась держаться от него подальше, но у нее это не получалось. Тело его отлетело в сторону, присутствующим же показалось, что это она пнула его ногой. Он ударился о велосипед, и тот опрокинулся на него. Она схватила велосипед. Со стороны это выглядело так, будто она оторвала Каспера от пола и ударила его о дверной косяк.
Она рванула на себя дверь. Может быть, она хотела выйти, может быть, она хотела позвать на помощь, но теперь всем показалось, что она вышвырнула Каспера в приемную. Подбежала к нему. Схватила его за руку. Он примерился к дверям и ударился сначала об одну из них, потом о другую.
Двери открылись. Вошли два человека. Еще несколько появились из других кабинетов. Оле Лукойе тоже направлялся к ним.
Каспер встал. Поправил пиджак. Достал из кармана ключи, отцепил от связки один ключ, бросил его на пол перед женщиной.
- Вот, - воскликнул он. - Забери! Возвращаю!
Она почувствовала на себе взгляды коллег. Потом бросилась к нему.
Но опять не успела ничего сделать. Старший монах схватил ее за одну руку, Мёрк - за другую.
Каспер отступил к двери, ведущей на лестничную площадку.
- Мое тело, Аста, - заметил он, - ты, как бы там ни было, конфисковать не можешь.
Чтобы выйти на лестницу, надо было миновать дверь из закаленного стекла рядом с будкой. Оставив ее открытой, Оле Лукойе вышел вслед за Каспером на лестничную площадку.
Каспер порылся в кармане в поисках клочка бумаги, но не нашел ничего, кроме стокроновой купюры. Положив ее на стекло, он написал: "Я сменил номер телефона, поменял замок. Кольцо верну тебе. Не ищи меня. Каспер".
- Это для Асты, - сказал он, - как называется это ваше заведение?
- Отдел Н.
Никакой таблички на дверях не было. Он протянул купюру молодому человеку. Ему было под тридцать. Каспер с грустью подумал о тех страданиях, которые ожидают это молодое существо. И ведь никак не подготовишь таких, как он, ни от чего не защитишь. Самое большее, что возможно, - это попытаться на одно мгновение осторожно дать им прикоснуться к собственному горькому опыту.
- Все проходит, - произнес он. - Даже любовь заведующей отделом.
Улица Кампмансгаде была сизой от мороза. Но когда он ступил на тротуар, на него упал пронзительный луч солнца. Мир улыбался ему. Он капнул каплю чистой воды в отравленный колодец уныния, преобразив его тем самым в живительный источник. Как очень точно написал Максим Горький о великом клоуне-дрессировщике Анатолии Анатольевиче Дурове.
Он хотел было побежать, но едва не упал. Он ничего не ел уже двадцать четыре часа. На углу с Фаримагаде находился то ли магазинчик, то ли лотерейный киоск; он с трудом открыл дверь.
Сквозь расставленные на полках веером порнографические журналы он мог наблюдать за улицей - она была пуста.
К нему подошел продавец. У Каспера оставалась еще одна купюра в кармане, ему следовало бы купить колу и сэндвич, но он знал, что не сможет есть, сейчас не сможет. Вместо этого он купил лотерейный билет - на одну восьмую часть номинала в случае выигрыша.
На противоположной стороне улицы показались монахи. Они бежали, но как-то нерешительно - оба еще не пришли в себя от того, что произошло. Они оглядывались по сторонам. Старший говорил по мобильному телефону, кажется, со своей матерью. Потом они сели в большую "рено" и укатили.
Каспер подождал, пока на остановке у железной дороги не остановится автобус. Потом перешел Фаримагаде.
Пассажиров было много, но он нашел место на заднем сиденье и забрался в угол.
Он знал, что на самом деле не получил никакого реального преимущества. Ему не хватало музыки, чего-то окончательного. Он стал напевать. Женщина, сидящая рядом с ним, отпрянула. Но разве можно было на нее обижаться. Он пел фрагменты из начала Токатты ре-минор. Не той, дорической, а написанной Бахом в молодости. Он нащупал лотерейный билет. Датская государственная лотерея - явление удивительное. Выигрыши большие. Шансы выигрыша - один к пяти. Процент выплат - шестьдесят пять. Одна из лучших лотерей в мире. Лотерейный билет был утешением. Маленькое компактное поле надежд. Маленький вызов вселенной. Этим лотерейным билетом он провоцировал Всевышнюю. Чтобы она продемонстрировала, существует ли она на самом деле. Чтобы проявила себя в виде выигрыша. Посреди безотрадной статистической апрельской невероятности.
3
Для обычного слуха и сознания Копенгаген со всеми своими предместьями раскинулся в горизонтальной плоскости в разные стороны от центра города. Касперу же всегда казалось, что город расположен на внутренней стороне воронки.
Наверху, у края, там, где свет, и воздух, и морской бриз, шелестящий в кронах деревьев, находятся Клампенборг и Сёллерёд, ну и, может быть, Хольте и Вирум. Уже у Багсверда и Гладсаксе начинается спуск, а где-то в глубине находится Глоструп. Над пустынями его скромных одноэтажных коттеджей разносится клаустрофобическое эхо. Глоструп и Видовре - это преддверие Амагера, а там уж и вовсе начинается фановая труба.
Знаменитая польская монахиня Фаустина Ковальская как-то сказала, что если усердно молиться, то можно и в Аду устроиться со всеми удобствами. Раньше Каспер всегда считал, что эта святая так говорила, потому что никогда не бывала в Глострупе. Теперь он прожил здесь шесть месяцев. И полюбил эту жизнь.
Он любил гриль-бары. Танцевальные школы джиттербага. Юных последователей "Ангелов ада". Похоронные бюро. Колбасу для жарения в витринах мясных лавок. Дисконтные магазины. Необычно освещенные палисадники. Экзистенциальный голод на лицах, которые попадались ему на улицах, голод на смысл жизни - ему самому это было не чуждо. И иногда это узнавание совершенно противоестественным образом делало его счастливым. Даже сейчас, на краю пропасти. Он вышел из автобуса на главной улице Глострупа, невероятно счастливый, но ужасно голодный. Так больше продолжаться не может. Даже Будда и Иисус постились лишь тридцать - сорок дней. И потом говорили, что больше - это уже не смешно. Он остановился у китайского ресторана на углу Сиеставай и незаметно заглянул внутрь. Сегодня работала старшая дочь. Он вошел в ресторан.
- Я пришел попрощаться, - сказал он. - Получил приглашение. Из Бельгии. Цирк Карре. Варьете "Зебрюгге". Потом американское телевидение.
Она склонилась над барной стойкой.
- Следующей весной я приеду за тобой. Я куплю остров. Поблизости от Рюу Кюу. Построю для тебя пагоду. У журчащего источника. У поросших мхом скал. Хватит стоять у фритюрницы. Мы будем смотреть, как заходит солнце, а я буду импровизировать.
Он склонился к ней и запел:
В росе отраженье
Апрельской луны.
Промокла насквозь,
Но ей все равно.
Звучит ее лютня
Из серебра.
Одна в своем доме
Она слушает ночь.
Двое водителей грузовика перестали жевать. Девушка серьезно смотрела на него из-под мягких, изогнутых иссиня-черных ресниц.
- И что же, - спросила она, - ты хочешь получить взамен?
Он опустил голову, так что его губы почти коснулись ее уха. Белого-белого. Словно меловой утес. Изогнутого, словно раковина мидии с острова Гили Траванган.
- Порцию жареных овощей, - прошептал он. - С рисом и тамари. И мою почту.
Поставив еду на стол, она скользнула прочь, словно храмовая танцовщица при дворе в Джакарте. Потом вернулась назад с ножом для бумаги и положила перед ним стопку конвертов.
Частных писем не было. Он не стал открывать остальные конверты. Но некоторое время посидел, перебирая их, задерживая каждый из них на мгновение в руке, прежде чем уронить на стол. Он вслушивался в их свободу, подвижность, дух странствий.
Среди писем оказалась открытка с приглашением на выставку современной итальянской мебели, где даже бокал "спуманте" не смог бы скрыть от вас тот факт, что сидеть на этих креслах и диванах так неудобно, что без специалиста по мануальной терапии до дома вам будет не добраться. Конверты мрачного вида от коллекторских агентств с обратным адресом в районе Нордвест. Билеты на премьеру в новую оперу на острове Докёэн. Дисконтные проспекты от американских авиакомпаний. Письмо из английского издательства по поводу справочника "Великие имена в комедии XX века". Все это он оставил без внимания.
Где-то зазвонил телефон. Девушка возникла перед ним с телефонной трубкой на маленьком золотистом лакированном подносе.
Они с Каспером посмотрели друг на друга. В качестве почтового адреса он всегда указывал абонентский почтовый ящик на Гасверксвай. Оттуда ему два раза в неделю приносили письма и бандероли в этот ресторанчик. В Отделе регистрации населения был указан адрес "для передачи" цирку "Блафф" на Грёндальс Парквай. Там он раз в две недели забирал письма из государственных учреждений. Почтовая компания обязана была сохранять конфиденциальность. Соня с Грёндальс Парквай умерла бы на костре за него. Найти его было невозможно. Даже налоговая инспекция вынуждена была сдаться. Теперь кто-то все-таки до него добрался. Он снял трубку.
- Вы не возражаете, если мы приедем через четверть часа?
Это была светловолосая женщина.
- Не возражаю, - ответил он.
Она повесила трубку. Он сидел, слушая гудки.
В справочной он узнал телефон больницы Биспебьерг. Его соединили с детским психиатрическим отделением. Туда и в Центр школьной психологии направляли практически всех детей из Копенгагена и пригородов.
Дежурная отделения соединила его с Ван Хессен.
Она была профессором детской психиатрии, вместе с ней он занимался некоторыми из самых сложных детей. Процесс этот для детей был целительным. Для нее же он был весьма непростым.
- Это Каспер. Ко мне приходили мужчина, женщина и ребенок. Девочка десяти лет, зовут Клара-Мария. Они говорят, что это ты их направила ко мне.
Она была слишком удивлена, чтобы задавать какие-либо вопросы.
- У нас не было ребенка с таким именем. Во всяком случае, пока я здесь работаю. И мы никогда не дали бы направление. Без предварительной договоренности.
Она начала воспроизводить в памяти болезненные части прошлого.
- К тебе, - продолжила она, - мы при любых обстоятельствах постарались бы не направлять. Даже если бы у нас была предварительная договоренность.
Где-то на заднем плане играло фортепианное трио ми-бемоль мажор Шуберта. На переднем плане жужжал компьютер.
- Элизабет, - сказал он, - ты что, пишешь объявление о знакомстве?
Она задержала дыхание.
- Объявления - это слишком узкий канал, - продолжал он. - Любовь требует от человека, чтобы он открылся. Нужна большая сфера общения, чем Интернет. Тебе бы подошла двигательная терапия. И что-нибудь для голоса. Я мог бы давать тебе уроки пения.
Ответа не последовало. В тишине он услышал, как на скрипке играет Исаак Штерн. Нежное - очень нежно. Жесткое - очень жестко. Техника без всякого напряжения. И печаль на грани невыносимого.
Рядом с ним кто-то стоял, это оказалась девушка. Она положила перед ним листок бумаги. Он был чистый.
- Песня, - попросила она, - стихи. Запиши их.
4
"Конюшни и ателье Дарфа Блюноу" занимали четыре здания, стоящих по периметру большого двора: административное здание с тремя маленькими офисами, двумя раздевалками и спортзалом. Восьмиугольный тренировочный манеж. Низкий манеж, за которым располагались конюшни, площадки для прогулок и тренировки на корде. Здание с цехами, швейной мастерской и складом на чердаке.
Бетонный двор покрывал тонкий слой тихой чистой дождевой воды. Каспер остановился в воротах. Выглянуло солнце, на мгновение стих ветер. Поверхность воды застыла зеркалом. У края зеркала стояла черная "вольво".
Он вышел на середину двора и остановился по щиколотку в воде. Ботинки и носки впитывали воду как губка. Все равно что брести по фьорду у гавани Рёрвиг, напротив циркового шатра, первого мая.
Дверь машины открылась, и девочка засеменила вдоль стены дома. Она была в темных очках. За ней - светловолосая женщина. Подойдя к зданию, он открыл им дверь.
Он вышел на манеж, на рояле горела маленькая лампа. Он зажег верхний свет.
В помещении находился четвертый человек - мужчина. Должно быть, его впустил Даффи. Мужчина сидел в шестом ряду, заслоняя собой запасной выход, - пожарным бы это не понравилось. К одному его уху было что-то прикреплено, освещение не позволяло разглядеть - возможно, слуховой аппарат.
Каспер раскрыл складной стул, взял женщину под руку и отвел ее к краю манежа.
- Я должна быть рядом с ней, - сказала она.
Он улыбнулся ей, ребенку, мужчине у запасного выхода.
- Вы будете сидеть здесь, - сказал он спокойно. - Иначе уходите.
На мгновение она замерла. Потом села.
Он вернулся к роялю, сел, снял ботинки и носки, отжал воду. Девочка стояла совсем близко. Он открыл крышку рояля. Атмосфера была несколько напряженной. А ведь так важно излучать свет и радость! Он выбрал арию из Гольдберг-вариаций. Написанных, чтобы облегчить бессонные ночи.
- Меня похитили, - проговорила девочка.
Она стояла вплотную к роялю. Лицо ее было бледным. Тема приобрела тональность, похожую на тональность фуги, - ритмичную, словно шаг гуанако, убаюкивающую, словно колыбельная.
- Я увезу тебя, - сказал он.
- Тогда они что-нибудь сделают с моей мамой.
- У тебя нет мамы.
Казалось, что голос его принадлежал другому человеку.
- Ты просто не знал этого, - ответила она.
- Что, она тоже у них?
- Они могут найти ее. Они всех могут найти.
- А полиция?
Она покачала головой. Женщина выпрямилась. Маленький проигрыватель, который он использовал для утренних тренировок, стоял на рояле. Он выбрал диск, повернул проигрыватель так, чтобы мужчина и женщина оказались на одной оси с ним. Потом отвел девочку в звуковую тень и встал перед ней на колени. За его спиной Рихтер брал первые аккорды так, как будто взялся мостить рояль.
- Как ты заставила их привезти тебя сюда?
- Иначе я бы не сделала то, о чем они просили.
- Что именно?
Она не ответила. Он начал снизу. Напряжение в икрах, ногах, ягодицах, бедрах и в низу живота повышено. Но не судорожное. Сексуального насилия или чего-нибудь в этом роде не было. Это вызвало бы стаз или скрытое напряжение - даже у нее. Но прямо над solar plexus, где диафрагма соединяется с брюшной стенкой, тело девочки было сковано. Двойная крестцово-позвоночная мышца была стянута, словно два стальных троса.
Ее правая рука, невидимая зрителям, поймала его левую. Он почувствовал в ладони комочек плотно сложенной бумаги.
- Найди мою маму. И приходите вдвоем за мной.
Музыка затихла.
- Ложись, - сказал он. - В тех местах, где касаются мои пальцы, будет больно. Ты должна прочувствовать боль и прислушаться к ней. Тогда она пройдет.
Звук возник снова. Рихтер играл так, словно хотел продавить клавиши сквозь железную раму рояля. Женщина и мужчина встали.
- Где они тебя держат, - спросил он, - где ты ночуешь?
- Не спрашивай больше ни о чем.
Пальцы его нашли мышечный узел, двусторонний, под scapula. Он прислушался к нему и услышал такое огромное страдание, о котором ребенку знать не положено. Белая, страшная ярость начала подниматься в нем. Женщина и мужчина вышли на манеж. Девочка выпрямилась и посмотрела ему в глаза.
- Ты сделаешь, как я говорю, - произнесла она тихо. - Или больше меня не увидишь.
Он поднял руки к ее лицу и снял темные очки. Удар был нанесен в край брови, кровь под кожей стекла вниз и собралась над челюстной костью. Глаз, похоже, поврежден не был.
Она встретилась с ним взглядом. Не моргая. Взяла из его рук очки. Надела их.
Он открыл им дверь.
- Очень важно, чтобы между занятиями не было больших перерывов, - заметил он. - Особенно вначале. Было бы хорошо, если бы она смогла прийти завтра.