Он отпил из бокала. Чувство того, что он потерпел поражение, приближало к нему все звуки. Нет звуков равных апрельским. На деревьях нет листьев. Нет растительности, которая могла бы ослабить распространение и отражение. Он слышал последние звуки работ в Глострупе. Отдаленный гул четвертой кольцевой дороги. Птиц на болоте. Голоса женщин из швейной мастерской. Оживленные на закате солнца. В конце рабочего дня. Одновременно уже немного отстраненные. Часть их системы уже направлялась домой. У большинства были дети. В голосах женщин появляется тяжесть, когда у них рождаются дети. Какое-то остинато.
В первый день, когда стало достаточно тепло, чтобы посидеть минут пятнадцать на солнце в защищенном от ветра месте, он в обеденный перерыв перешел через двор. Он еще издалека услышал голоса женщин. Не отдельные слова, а звучание - они говорили о детях. Они позвали его, он сел с ними на скамейку. Взгляды их были ласковыми и поддразнивающими, полными того безопасного флирта, который происходит от сознания, что дома есть постоянный мужчина. Обычно он погружался в такой флирт, как в горячую ванну. Одна из женщин спросила:
- Почему у тебя нет детей?
Он и раньше уже обращал на нее внимание.
- Мне не удалось найти женщину.
Они улыбнулись, он улыбнулся - они не поверили, что это правда.
- Это одно объяснение, - сказал он. - Второе состоит в том, что пройдет совсем немного времени - и нас не будет, скоро дети станут старыми, представьте себе только: им восемьдесят, их жены или мужья умерли, не осталось ни одного свидетеля первых тридцати лет их жизни, и вот уже и их нет - это второе объяснение.
Они отодвинулись от него. Заговорила та женщина, которая уже задавала ему вопрос:
- А я думала, ты клоун.
Он встал.
- Я музыкант, - сказал он. - Я заключил сделку со Всевышней. О том, чтобы играть всеми клавишами. И черными тоже.
После того разговора эротическая тональность куда-то исчезла. Что-то похожее могло вспыхнуть между ними снова. Но уже не как прежде.
Он накрыл стакан книгой. Чтобы меньше испарялось. Это были воспоминания Юнга. Юнг писал, что в алкоголе человек ищет свою собственную духовность. Юнг, должно быть, знал, о чем говорит. Он, должно быть, знал, как это - сидеть на двух ящиках "Krug Magnum", будучи не в состоянии остановиться после первого ящика. Алкоголь- это скрипка, отказаться от него невозможно. Он поднял книгу и допил оставшееся.
Он пересел на другое место. Теперь он сидел напротив дивана. Напротив того места, где сидела Клара-Мария. В тот день, когда он впервые ее увидел.
10
Это было ровно год назад.
Он вернулся домой после представления чуть позже, чем обычно, был апрель, полночь. Его вагончик стоял на участке под Ведбеком, участок был в его собственности уже двадцать лет, при том, что он не ходатайствовал о получении разрешения на строительство. Это было десять тысяч квадратных метров пырея в обрамлении елей, спускающихся к морю.
Вагончик стоял посреди травяного поля, он подъехал прямо к нему, выключил двигатель и прислушался.
Природа всегда играет одну или две темы - а может, он это придумал себе. В ту ночь это был ричеркар из "Musikalisches Opfer" в оркестровке Антона Веберна с текстом Тагора:
Не в силах дать резец той гладкости камням,
какую даст вода - касаньем, танцем, песней.
Стине исчезла уже много лет назад. Она не унесла с собой смысл жизни, он начал пропадать сам собой - задолго до ее появления. Но ее присутствие замедлило этот процесс.
Из вагончика донесся звук, которого там не должно было быть. Он наклонился и выполз из машины. Невозможно сделать блестящую карьеру в шоу-бизнесе и при этом за двадцать лет не оказаться жертвой проекций.
Он добрался до двери на четвереньках. Попытался нащупать ключ под вагончиком - на месте его не оказалось.
Человек, который прошел больший путь в своем развитии, сбежал бы. Или нажал бы одну из незаметных кнопок рядом с дверью. Цирковая страховка обеспечивала ему прямую связь с "Фальком" и "Секуритас". Но мы не прошли больший путь, чем прошли. Отогнув две скобки под лестницей, он достал семидесятипятисантиметровую водопроводную трубу - из тех, прежних, которые еще делались из свинца.
Он беззвучно вошел в прихожую. Он слышал только одного человека, имеющего пульс в состоянии покоя между 80 и 90, - циркового карлика.
- Входи.
Это был ребенок, девочка. Он не понимал, как она смогла услышать его. Он вошел.
Ей было лет восемь или девять. Она не зажгла свет, но ставни были открыты, она сидела в лунном свете на диване, поджав под себя ноги. Словно маленький Будда.
Он не стал садиться и прислушался. История криминалистики знает примеры тесного взаимодействия маленьких детей со взрослыми мужчинами, не имеющими никаких моральных устоев. Ничего такого он не услышал. Он сел напротив нее.
- Как ты нашла ключ?
- Я догадалась.
Ключ лежал перед ней на столе.
- Как ты сюда добралась?
- На автобусе и на поезде.
Он кивнул.
- Понятно, - сказал он. - С наступлением ночи весь город оказывается в полном распоряжении маленькой восьмилетней девочки.
- Девятилетней, - поправила она. - И все бесплатно. И автобус, и поезд. Для тех, кому еще не исполнилось двенадцать.
Что-то в ее системе было не в порядке. Интенсивность не соответствовала возрасту.
Не то чтобы у других детей не было энергии. Он жил бок о бок с детьми цирковых артистов в течение тридцати пяти лет. Проснувшись в половине седьмого утра, дети сразу же переходили на четвертую передачу. Через четырнадцать часов они со скоростью двести километров в час обрушивались прямо в сон, не снижая числа оборотов. Если бы можно было подключить к детям электроды и качать из них энергию, можно было бы заработать целое состояние.
Но их системы всегда были совершенно расфокусированы - это был какой-то блошиный цирк. Девочка, сидящая перед ним, была абсолютно собранна.
- Я видела тебя в цирке. И почувствовала, что тебе было бы полезно поговорить со мной.
Он не верил своим ушам. Она говорила как королева. Не сводя с нее глаз, он правой рукой нащупал ручку ящика с премьерными подарками, открыл его и положил на стол килограммовую коробку шоколадных конфет "Neuhaus".
- Возьми у дяденьки конфетку, - сказал он. - Почему мне это было бы полезно?
- У тебя болит сердце.
У нее был абсолютно серьезный вид. Она развернула конфету. Закрыла глаза, пока шоколад таял во рту.
- Может, ты врач? - спросил он. - Что же это не в порядке с моим сердцем?
- Тебе надо найти ту женщину. Которая ушла от тебя. Начни с этого.
В комнате не было никаких писем. Никаких фотографий, которые могли бы попасться ей на глаза. На свете не было и пяти человек, которые что-нибудь помнили. И никто из них ничего не рассказал бы ребенку.
- Где твои родители?
- У меня нет родителей.
Голос был невозмутимым, словно объявление по громкоговорителю.
- Где ты живешь?
- Я обещала этого не говорить.
- Кому ты это обещала?
Она покачала головой.
- Не надо на меня давить, - сказала она. - Мне всего девять лет.
Только небольшая часть его внимания была сосредоточена на ее словах. Он пытался определить ее звучание. Оно не было постоянным. С ним что-то происходило каждый раз, когда она умолкала. Он не понимал, в чем дело. Но такого он прежде никогда не слышал.
- Откуда у тебя этот адрес?
Она покачала головой. Он отметил, что внутри него возникла какая-то непонятная тревога. Он расфокусировал свой слух, расширил его, сканировал окружающее.
Он слышал звук Странвайен. Волны и гальку на берегу. Звук ветра в елях. В пожухшей траве. Ничего больше. Были только он и она.
- Поиграй мне, - попросила она.
Он сел к роялю. Она пошла за ним. Конфеты она взяла с собой. Свернулась калачиком в кресле. Натянула на себя плед.
Он сыграл ричеркар целиком, это заняло примерно девять минут. Она перестала жевать. Она впитывала в себя звуки, как только они покидали инструмент.
Когда он закончил, она долго ждала - дольше, чем концертная публика. Дольше, чем обычно ждут люди.
- Это ты сочинил?
- Бах.
- Он тоже работает в цирке?
- Он уже умер.
Она обдумывала это. Взяла еще одну конфету.
- Почему у тебя нет детей?
Она протянула руку и зажгла свет. Лампочка находилась за матовой пластинкой, на которой был прикреплен детский рисунок. При помощи металлического зажима. Несколько лет назад он получал сотни рисунков в месяц. Он придумал их так подвешивать, каждую неделю он менял рисунок на новый. Иногда чаще.
- Я не смог найти женщину, которая захотела бы стать матерью.
Она посмотрела на него. Это был самый требовательный взгляд, который он когда-либо встречал у ребенка. Может быть, вообще - за всю жизнь.
- Ты врешь. И к тому же маленькому ребенку.
Он чувствовал, что тревога его нарастает.
- Я могла бы переехать к тебе, - сказала она.
- У меня не так уж много места. И в настоящее время не очень много денег.
- Я не очень много ем.
Ему приходилось встречаться с разными детьми. Малолетними преступниками, пятнадцатилетними головорезами, осужденными условно за нападение на случайных прохожих, вооруженными обоюдоострыми кинжалами, прикрепленными ремнем к икре под камуфляжной штаниной. Это было совсем несложно. Он всегда держал их на коротком поводке. Тут же все было иначе. От напряжения у него даже выступила испарина.
Только что ее лицо было чистым и строгим, словно лицо ангела. И вдруг его исказила демоническая улыбка.
- Я тебя проверяла, - заявила она. - Я не перееду к тебе. Ты не сможешь заботиться о ребенке. Да и неправда, что я мало ем. Я ем как лошадь. Заведующая столовой называет меня "ленточный глист".
Она встала с кресла.
- Теперь можешь отвезти меня домой.
По пути она ничего не говорила, только объясняла, как ехать. Формулировки ее были краткими, словно у штурмана на автогонках. Со Странвайен они свернули от моря по Скодсборгвай.
Дорога шла по границе между городом и лесом, между автострадой и пустынными участками, между таунхаусами и огромными поместьями. Они переехали через Фредериксдаль.
- Направо, - скомандовала она.
Они повернули и поехали вдоль озера, приблизительно через километр она сделала знак, чтобы он остановился.
Это был участок без каких-либо строений.
Они молча сидели друг рядом с другом. Девочка смотрела на ночное небо.
- Я хочу стать астронавтом, - сказала она. - И летчиком. А кем хотел стать ты? Когда был маленьким?
- Клоуном.
Она посмотрела на него.
- Ты и стал клоуном. Это важно. Стать тем, кем ты больше всего хочешь стать.
Где-то на ночном небе начала двигаться световая точка, может быть - падающая звезда, может быть - космический корабль, может быть - самолет.
- Я довезу тебя до самого дома, - сказал он.
Она вышла из машины, он открыл свою дверь. Когда он обошел машину, ее уже не было.
Он вслушивался в окружающее. Позади него до самого Багсверда протянулись ряды коттеджей, за ними - ночное движение главных транспортных магистралей. Справа от него - свист ветра в антеннах "Радио Люнгбю". С озера - звук последнего вскрывшегося льда, звенящего у берега, словно кубики льда в бокале. Впереди, где-то в глубине квартала у павильона "Регата", разбудили друг друга собаки. Он слышал, как трутся друг о друга камыши. Ночных животных. Ветер в кронах деревьев в Дворцовом парке. Где-то в саду у одного из домов голос. Выдру, которая ловила рыбу в канале, ведущем в озеро Люнгбю.
Но никаких звуков девочки. Она исчезла.
Завелся мощный двигатель, где-то прямо перед питомником. Он побежал. Даже в такой катастрофически плохой форме он мог преодолеть сотню метров менее чем за тринадцать секунд. Он взбежал на откос, когда автомобиль проезжал мимо. За рулем сидела женщина. Не исключено, что при наличии очень тонкого слуха можно было бы угадать свернувшуюся на заднем сиденье девочку. Ему не удалось. Тем не менее он запомнил номер машины. Вытащил авторучку и карту.
Почти четверть часа он разгуливал взад и вперед по берегу озера. Чтобы услышать ее. Чтобы отдышаться. Ни то ни другое не удалось.
Он сел в машину. Набрал номер отца. Максимилиан сразу же взял трубку. Отец говорил шепотом.
- Я в казино, здесь положено отключать телефоны, какого черта ты мне звонишь, хочешь сообщить, что описался в постели?
- Ты, конечно, уже ни на что не годишься, - сказал Каспер, - но, может, ты все-таки в состоянии получить доступ к Центральному реестру транспортных средств?
Он дал Максимилиану номер машины. Связь оборвалась.
Он медленно поехал домой.
11
Какой-то звук расколол воспоминания и вернул его обратно в вагончик - это был звук телефона. Сначала никто ничего не говорил, слышно было только хриплое дыхание - дыхание человека, которому требуется тридцать секунд, чтобы возместить ту нехватку кислорода, которой ему стоил этот звонок.
- В пятницу я буду здоров, - выговорил Максимилиан. - Я узнал, где живет лучший филиппинский хилер, он добивается потрясающих результатов, его доставят ко мне на самолете - и через неделю меня выпишут.
Каспер молчал.
- Ну что ты раскис? - спросил Максимилиан. - Летом будем делать боковое сальто на пляже.
Они прислушивались к дыханию друг друга.
- Номер, - проговорил больной. - Который ты мне дал. Он заблокирован. В Центральном реестре. С пометками "Украден" и "Ведется следствие". И со ссылками на начальника полиции. И на их разведывательное управление.
Хрипы продолжались еще несколько секунд.
- Йосеф Каин? - спросил Каспер.
В искусстве импровизации Каспер многому научился от своего отца в детстве. После сокрушительного скандала с матерью Каспера или после обеда с членами стрелкового общества, где было двенадцать блюд и который продолжался шесть часов, Максимилиан Кроне мог отправиться прямиком в суд или в Объединение датских промышленников.
Но теперь он молчал.
Отец и сын прислушивались к дыханию друг друга.
- Оккультизм, - произнес Максимилиан. - Отдел Н создали якобы в связи с чем-то вроде этого. Черт возьми. Похоже, что у полицейских совсем мозги размякли.
- А в цирке это есть?
- Да нигде его нет.
- Была одна женщина. И ты, и мать ее упоминали. Уже тогда она была старой. Как-то связана с птицами. И у нее была особенно хорошая память…
Казалось, что отец не слышит его.
- Здесь рядом стоит Вивиан, - сказал Максимилиан. - Она говорит, что нам с тобой надо поговорить. "А какого хрена мне говорить с этим дебилом?" - заявляю я. - "Он пал духом. Он размяк, как дерьмо". Но она настаивает.
- Она говорит, что ты болен.
- Она заведует хосписом. Это у нее работа такая - убеждать людей, что они при смерти.
Хрипы продолжались еще несколько секунд.
- Она хочет поговорить с тобой.
Трубка перешла в другие руки.
- В картотеке Общества акушеров не оказалось ни одной Лоне, - сказала женщина. - Но у меня возникла мысль. Была одна акушерка, которую, возможно, звали Лоне. Это было пятнадцать лет назад. Очень молодая. Талантливая. Очень оригинальные идеи. Активно критиковала систему. Занималась организацией экспериментальных родов. Экологических палат здесь, в Государственной больнице. Палат для родов в воде в Гентофте. Потом стала учиться дальше на врача. Стала самой молодой заведующей отделением. Родильным отделением. Вот почему я не подумала о ней как об акушерке. Много внимания уделяла финансовой стороне дела. Ушла из государственного здравоохранения. Работала сначала в фармацевтической промышленности. До сих пор там работает, насколько я знаю. Одновременно открыла дорогую, современную - и успешную - родильную клинику в Шарлотенлунде. Может быть, это она?
- Как ее фамилия?
- Много времени прошло. Кажется, Борфельдт. Каспер посмотрел на костяшки своих пальцев. Они
были белыми, как у скелета в кабинете биологии. Он разжал кулак.
- Не знаю, - ответил он. - Вероятность невелика. Но все равно - большое спасибо.
Он повесил трубку.
Ни по фамилии, ни по названию организации в телефонной книге он ничего не нашел. Но он нашел нужный адрес на рекламных страницах, это было единственное объявление в разделе "родильные дома".
Дом этот находился в начале Странвайен. На странице была рекламная виньетка здания. Он развернул рисунок Клары-Марии и положил его рядом со справочником. На ее рисунке оказалось много верных деталей. Изгиб лестницы, ведущей к тому, что, должно быть, было главным корпусом родильного дома. Количество окон на фасаде. Характерные, разделенные на шесть частей оконные рамы.
По этому адресу было зарегистрировано пять номеров телефонов: канцелярия, дежурный, педиатр, лаборатории и родильное отделение.
На мгновение он задумался, не вызвать ли полицию. Потом вызвал такси.
Из маленького шкафчика над унитазом он достал большую бутылочку с таблетками, из бутылочки - две большие, как облатки, таблетки: два раза по тысяче двести миллиграммов кофеина. На этикетке - наилучшие пожелания от Ля Мора, врача Королевского театра. Он налил в стакан воды. Через четверть часа таблетки начнут накладывать внешнюю, биг-бэндовую бодрость на внутренний контрапункт алкоголя и переутомления.
На всякий случай он принял еще две таблетки. Посмотрев на себя в зеркало, он поднял бокал. За всех тех врачей, которые подобно Лоне Борфельдт, помогают нам появиться на этот свет. За тех, кто в хосписе Государственной больницы помогает нам уйти из него. И за тех, кто подобно Ля Мору помогает нам вынести время ожидания.
С кольцевой дороги свернула машина. Такси это быть не могло, потому что ему казалось, что он слышит двенадцать цилиндров. Но машина снизила скорость, разыскивая что-то. Он проглотил таблетки. Поставил стакан на полку, перевернув его донышком вверх.
Дважды он оказывался в одной гримерной с Жаком Тати, второй раз это было в Стокгольме, после того как маэстро потерял все на комедии "Время развлечений" и вернулся назад к работе в варьете. Сняв грим, он точно так же поставил стакан. Каспер спросил тогда: почему?
- Пыль, la poussiere.
- Мы же вернемся завтра.
Мим улыбнулся. Улыбка не распространялась на глаза.
- Мы можем надеяться на это, - сказал он. - Но быть уверены - вряд ли.