– Она легкая! – Упрямый Новосельцев не поддавался.
Калугина подобрала подходящее название:
– В ресторан "Арагви". Мы ели сациви, шашлык, цыплят-табака, купаты и чебуреки.
– Ваш конструктор – обжора! А что вы пили?
– Хванчкару и боржом, – без запинки ответила Калугина.
– Вы же непьющая! – ехидно напомнил Новосельцев.
– От хорошего вина не откажусь!
– А что было после ресторана?
– Вы забываетесь, товарищ Новосельцев! – одернула подчиненного Калугина. – Положите лошадь, надорветесь!
– Это вас не касается!
– А как вы провели вчерашний вечер, Анатолий Ефремович? – спросила Калугина и спустилась со сцены в партер.
– Очень скромно. Домой ехал автобусом. Пришел, проверил уроки у старшего, он у меня во втором классе. Потом поиграл с обоими. Потом жена позвала нас всех ужинать!
– Вашу жену зовут Лиза? – язвительно спросила Калугина. – Она такая светленькая, с косой. Или у вас уже другая жена?
– Нет, та же!
– Я ее помню. Она у нас теперь не работает.
– Ушла в министерство, – подтвердил Новосельцев.
– Чем же она вас кормила? – поинтересовалась Калугина.
– Она у меня мастерица готовить. Был пирог с капустой, потом вареники с вишнями, а потом оладьи и компот, – вдохновенно сочинял Анатолий Ефремович.
– Это все на ужин? Вы тоже обжора!
– Да, я люблю домашнюю еду. Покупного и ресторанного я не ем!
– Бросьте лошадь, а то вы ее уроните..
– Она бронзовая, не разобьется! – Поднявшись на сцену, Новосельцев продолжал рассказ: – Потом мы уложили детей и пошли погулять. Лиза каждый вечер выводит меня гулять – это полезно для здоровья!
– А что было после прогулки?
– Вы забываетесь, товарищ Калугина! – Анатолий Ефремович поставил начальницу на место.
Калугина сдалась первой:
– Я знаю, что нет у вас никакой жены, Анатолий Ефремович! Почему вы все время врете?
– Беру пример с вас, Людмила Прокофьевна! – парировал Новосельцев. – Я понимаю, что нет у вас никакого авиаконструктора!
– Не фамильярничайте со мной! – вспылила Калугина. – Помните, что вы разговариваете с директором!
Будто в ответ на ее слова, Новосельцев внезапно, со страшным стуком, замертво упал на пол, не выпуская из рук статуи.
– Что с вами? – с деланным равнодушием спросила Людмила Прокофьевна, подозревая, что Новосельцев учинил очередную каверзу.
– Эта лошадь меня заездила! – простонал Анатолий Ефремович, не открывая глаз.
– Перестаньте симулировать! – все так же хладнокровно сказала Калугина. – Извольте встать и выйти вон вместе с лошадью!..
Новосельцев попытался подняться с пола и снова упал.
– Вам на самом деле плохо? – на этот раз участливо спросила Калугина.
Новосельцев не отвечал. Калугина забеспокоилась и наклонилась над Анатолием Ефремовичем:
– Вы без сознания?
– Лошадь цела? – слабым голосом протянул Новосельцев, которому общественное поручение было дороже собственного здоровья.
– Лошадь-то цела, а вы?
Новосельцев ощупал голову:
– Вот тут, кажется, шишка...
– Надо приложить холодное!
Калугина подбежала к столу, достала из сумки носовой платок, смочила его водой из графина, вернулась к Новосельцеву, снова склонилась над ним, бережно подняла его голову и приложила платок.
– Зачем вы занимаетесь мною лично? – сказал ушибленный, но зловредный Новосельцев. – Поручите меня кому-нибудь!
– Когда вы перестанете видеть во мне только директора? – с досадой поморщилась Людмила Прокофьевна.
– Никогда! – стойко ответил поверженный и тут же жалобно добавил: – Товарищ директор, дайте попить!
Калугина вновь бросилась к столу, схватила стакан, налила в него воду.
Но в этот момент в зал решительными шагами вошла Шура. Как ни в чем не бывало переступила через Новосельцева и подошла к Калугиной.
– Людмила Прокофьевна! Умер Бубликов! – скорбно сообщила Шура.
– Какой ужас! – воскликнула Калугина.
– Он же такой здоровый, никогда не болел! – подал реплику Новосельцев, не поднимаясь с пола.
– От чего он умер? – спросила Калугина.
– Я еще не выяснила. Людмила Прокофьевна, с вас пятьдесят копеек, на венки.
Калугина полезла в сумочку, достала деньги.
– Надо вывесить в вестибюле портрет!
– Будет сделано! – кивнула Шура. – Распишитесь!
Калугина расписалась в ведомости.
Шура наклонилась над Новосельцевым, который по-прежнему лежал на полу.
– Новосельцев, с вас пятьдесят копеек! Почему вы не убрали лошадь в шкаф?
– До шкафа я еще не доскакал!
Новосельцев медленно поднялся с пола, поволок лошадь к шкафу и запихнул внутрь.
– Свяжитесь с семьей! – грустно распорядилась Людмила Прокофьевна.
– Будет сделано! – И Шура покинула зал.
Новосельцев взял из рук Калугиной стакан, который она еще держала, и выпил.
– Вы-то как себя сейчас чувствуете, Анатолий Ефремович?
– По сравнению с Бубликовым неплохо... – печально пошутил Новосельцев.
Но в этот момент в зал, как неумолимый рок, вошла тройка в темно-серых халатах. При виде огромного количества стульев председатель комиссии несколько оторопел.
– Да, здесь придется попотеть! – заявил мужчина своим подручным женского пола.
В приемной Новосельцев столкнулся с Самохваловым.
Тот понизил голос:
– Что это ты к ней зачастил? Внедряешь в жизнь мой план?
– Нет, выполнял общественное поручение. Кстати, Юра, ты с ней говорил о моем назначении?
– Понимаешь... – Самохвалов замялся. – Как-то не было случая... подходящего. Но я с ней обязательно поговорю...
– Лучше не стоит, – остановил его Новосельцев. – Пусть остается по-старому. Не хочу я этой должности!..
И Новосельцев отправился к своему рабочему месту.
– Если Людмила Прокофьевна спросит – я в министерстве... – передал Верочке Самохвалов и тоже ушел.
– Знаешь, Бубликов скончался... – сообщил Новосельцев Ольге Петровне и сел за стол.
– Смотри, плохой человек, а помер! – после некоторой паузы сказала Ольга Петровна.
– Смерти я никому не желаю! – вздохнул Анатолий Ефремович.
По дороге к себе в кабинет Калугина попросила секретаршу:
– Вера, пригласите ко мне Юрия Григорьевича!
– Он только что ушел в министерство.
– Посмотрите у него на столе, там должна быть квартальная сводка, – сказала Калугина и устремилась в свой кабинет.
– Хорошо. – И Верочка отправилась в кабинет Самохвалова. Там, на столе, она принялась за поиски документа... И вдруг наткнулась на что-то невероятно интересное...
В рабочем зале Новосельцев и Рыжова.
– Что ты так долго торчал у нашей мымры? – полюбопытствовала Ольга Петровна у сослуживца.
– Она не мымра! – Новосельцев повысил голос. – В конце концов, не всем же быть красавицами! Как тебе не стыдно так отзываться о женщине?
Ольга Петровна не поняла происходящего:
– Не кричи на меня! Что это ты вдруг за нее заступаешься?
– Ты ее просто не знаешь! – запальчиво крикнул Анатолий Ефремович.
– И знать не хочу! – спокойно сказала Ольга Петровна и пожала плечами.
...В кабинете Самохвалова Верочка лихорадочно набрала двузначный номер.
В общем зале подруга Верочки – Алена сняла трубку.
На лице Верочки было просто написано, что она узнала нечто сенсационное.
Секретарша буквально захлебывалась:
– Алена, это я... держись за стул, а то упадешь!.. Людмила послала меня к Самохвалову, ей срочно понадобилась какая-то бумага... Подожди, имей терпение... А Самохвалов умчался в министерство... Я рылась у него на столе... Ты знаешь Рыжову из отдела легкой промышленности?.. Ну, которая вечно ходит со скрученными чулками... Она принесла мне письмо, чтобы я передала Самохвалову. Так вот, я случайно на него наткнулась, оно на столе лежало. Конечно, читать чужие письма некрасиво, но я взглянула и не могла оторваться, слушай!
Верочка читала с выражением:
– "Дорогой Юра! Долго я не решалась написать. Конечно, прошлого не вернешь, и писать тебе глупо и бессмысленно, и ругаю себя за это ужасно, но все равно пишу. А зачем? Толком не знаю..."
Алена сидела в зале среди учетчиков и статистиков, буквально в двух шагах от Ольги Петровны. Лицо Алены выражало богатую гамму чувств, которые свойственны только женщинам, узнавшим чужую тайну. А Ольга Петровна даже не подозревала, что ее секрет уже перестал быть секретом.
Верочка продолжала читать:
– "...Женщины, когда им под сорок, часто делают глупости... Я понимаю, что все это тебе ни к чему, лишнее это все, ненужное для тебя, может быть, даже и неприятное. Но для меня это... как бы тебе объяснить... При встрече с тобой я поняла, что все эти годы любила, наверное, только тебя!" – Верочка оборвала чтение. – Алена, ты слышала что-нибудь подобное? Она просто чокнулась. Только ты никому не рассказывай!..
Магистрали города были забиты потоками транспорта. Автобусы, трамваи, троллейбусы, легковые машины образовывали на перекрестках заторы и пробки. Бесконечные людские колонны вытекали из вестибюлей метро и растекались по улицам и переулкам.
Разбившись на речки и ручейки, потоки служащих вливались в подъезды, в ворота, в парадные различных учреждений. С портфелями, папками, рулонами, сумками, книжками, газетами люди спешили, боясь опоздать, перегоняя и толкая друг друга. Молодые и старые, усталые и энергичные, веселые и угрюмые, озабоченные и беспечные, торопились они, чтобы приступить к своей ежедневной работе.
И среди этого потока камера следила за Анатолием Ефремовичем Новосельцевым. Вот он выбежал из парадного дома, где живет, вместе со своими ребятами. Трое Новосельцевых привычно забрались в автобус через переднюю дверь. Вот Новосельцев отправил старшего в школу, младшего сдал в детский сад, а сам, озираясь, подошел к цветочному киоску и купил букет гвоздик.
На фоне этих кадров возникали и исчезали надписи второй серии фильма и звучала уже знакомая песня:
Нас в набитых трамваях болтает.
Нас мотает одна маета.
Нас метро то и дело глотает,
выпуская из дымного рта.
В смутных улицах, в белом порханье,
люди, ходим мы рядом с людьми.
Перемешаны наши дыханья,
перепутаны наши следы.
Из карманов мы курево тянем,
популярные песни мычим.
Задевая друг друга локтями,
извиняемся или молчим.
Мы несем наши папки, пакеты,
но подумайте – это ведь мы
в небеса запускаем ракеты,
потрясая сердца и умы.
По Садовым, Лебяжьим и Трубным -
каждый вроде отдельным путем -
мы, не узнанные друг другом,
задевая друг друга, идем...
Кончились титры. Кончилась песня. Началась вторая серия картины.
И снова осеннее московское утро. С портфелями, папками, рулонами, книгами, газетами люди спешили на работу, перегоняя и толкая друг друга.
...Расплатившись за купленные гвоздики, Новосельцев еще раз оглянулся по сторонам и стал думать, куда спрятать цветы.
Сначала он их попытался засунуть под пальто, но понял, что гвоздики помнутся. Тогда он открыл портфель, уложил в него цветы и зашагал на службу. Около дома, где разместилось наше статистическое учреждение, было еще пустынно. Изображая независимость и беспечность, Новосельцев нырнул в парадное.
В учреждении еще никого не было, даже Калугиной. В зале объявился Новосельцев с букетом цветов, спрятанным в портфеле. Воровски озираясь, Новосельцев крался вдоль пустых столов. Столкнувшись с уборщицей, которая мокрой тряпкой протирала пол, он спрятал портфель за спину и вежливо поздоровался.
Затем Анатолий Ефремович осторожно заглянул в кабинет Калугиной и, убедившись, что он пуст, забежал в него, достал из портфеля цветы и поставил их в графин для питьевой воды.
Когда Новосельцев вышел из предбанника, по залу уже шествовала Людмила Прокофьевна, наполненная желанием руководить.
Чтобы избежать встречи и последующего разоблачения, Новосельцев поспешно ретировался в дверь, где висела табличка, изображающая мужчину в черном...
Калугина вошла в кабинет, автоматически сняла пальто, повесила его на вешалку, приблизилась к столу и... внезапно обнаружила в графине цветы.
Она с изумлением уставилась на букет. Было совершенно очевидно, что это событие для нее – из ряда вон выходящее и не укладывается ни в какие рамки.
Тем временем Новосельцев вышел из засады и как ни в чем не бывало занял свое рабочее место.
Около предбанника появилась Ольга Петровна. В ожидании Самохвалова она достала сигарету и закурила.
Мимо Рыжовой пробежала Верочка. Увидев Ольгу Петровну, секретарша с трудом удержалась от смеха.
Около приемной появился Самохвалов. При виде Ольги Петровны лицо его перекосилось. Он оглянулся по сторонам и, увидев, что никого нет, подошел к Рыжовой.
– Доброе утро, Юра, – заискивающе сказала Ольга Петровна и с надеждой взглянула на Самохвалова.
– Оля, я очень тронут... – понизил голос Юрий Григорьевич, – но ты должна понять... так уж сложилась жизнь. Я тебе признателен и ценю твое отношение. Но я прошу, не мучай ни себя, ни меня. Ты же умница!
– Когда женщине говорят "умница", подразумевают, что она круглая дура! – поникла Ольга Петровна.
– Это уже чересчур. Я так не думаю! – запротестовал Самохвалов.
– Какой ты стал вежливый! – с горечью заметила Ольга Петровна.
– Никогда не знал, что это недостаток.
– Юра, в тебе нет недостатков. Ты состоишь из одних достоинств. Эту тему я разовью в своем следующем письме. – Ольга Петровна ушла.
Самохвалов с ужасом посмотрел ей вслед и направился в приемную.
– Доброе утро, Верочка!
– Здравствуйте! – Верочка не смогла удержаться и фыркнула.
– Что с вами? – спросил Самохвалов.
– На меня иногда нападает... – Верочка давилась от смеха. – Ничего особенного... Извините...
Самохвалов скорчил недоуменную гримасу и скрылся в своем кабинете.
А в вестибюле, неподалеку от гардероба, Шура укрепляла на стене портрет усопшего Бубликова в траурном оформлении. Под портретом скорбными буквами сообщалось о безвременной кончине этого замечательного работника. Рядом уже стоял огромный венок. Группа сослуживцев остановилась возле траурного сообщения.
Как вдруг... внезапно... глаза Шуры буквально вылезли на лоб.
У гардероба раздевался абсолютно живой и совершенно невредимый товарищ Бубликов. Он был свеж и румян и пока еще не подозревал, что в глазах коллектива он – уже покойник. Эта приятная бодрящая новость еще ждала его.
Шура пошатнулась.
А гардеробщица тихонько крестилась, принимая от Бубликова пальто. Но вот и сам усопший надел очки и подошел к портрету, чтобы с интересом узнать, кто именно из их коллектива отправился на тот свет...
Это был не лучший момент в жизни товарища Бубликова.
В зал влетела Шура, с лицом, искаженным от ужаса. Она гигантскими шагами покрыла расстояние от входа до стола Новосельцева.
– Что случилось? – спросили одновременно Рыжова и Новосельцев.
Но Шура лишилась дара речи. У нее в горле что-то булькало, хрипело, переливалось. Наконец она вымолвила:
– Он жив!
И судорожно показала в другой конец зала.
В зале появился живехонький и почему-то очень рассвирепевший товарищ Бубликов. Он шел по залу, не глядя по сторонам. Глаза его гневно сверкали, а губы бормотали какие-то ругательства.
Появление покойника в зале произвело фурор.
Сослуживцы повскакивали со своих мест. Изумление, испуг, смех, недоумение поочередно сменялись на лицах.
А разгневанный Бубликов, подойдя к Шуре, остановился на мгновение и погрозил ей кулаком.
Новосельцев, Рыжова, Алена и другие сотрудники окружили Шуру, которая принялась рыдать изо всех сил.
– Что ж вы сейчас-то плачете? Плакать надо было тогда, когда он умер.
– Плохие люди не умирают... – философски заметила Ольга Петровна.
– Это в больнице перепутали, – заливалась слезами Шура. – Умер однофамилец, а сообщили нам. А он вышел сейчас на работу, а в вестибюле увидел свой портрет в траурной рамке!
Статистики захохотали, и лишь Ольга Петровна грустно улыбнулась.
– Вам-то смешно! А мне что делать? – жаловалась Шура. – Цветы уже куплены, оркестр заказан.
– Оркестр пусть поиграет в обеденный перерыв, – предложил Новосельцев, – что-нибудь веселенькое, а цветы раздайте женщинам!
– Как же я их раздам, – печально ответила Шура, – когда из них венки сплетены, с лентами. А на лентах написано: "Незабвенному Бубликову от родного коллектива".
– Плохо ваше дело, Шура! – грустно улыбаясь, посочувствовала Ольга Петровна.
– Куда девать венки? Хоть сама помирай, но... – Шура вздохнула, – надпись не подойдет, фамилия другая...
И Шура понесла свое горе к другим сотрудникам, но по дороге она опять столкнулась с бывшим мертвецом. Проявив неслыханную прыть, месткомовка куда-то мгновенно испарилась. А Бубликов сел на свое рабочее место.
В кабинете Калугина нажала на кнопку селектора и попросила секретаршу:
– Вера, вызовите Новосельцева! Пусть захватит отчет.
Верочка набрала по телефону номер Анатолия Ефремовича.
Лампочка телефона на столе Новосельцева замигала. Новосельцев снял трубку.
– Новосельцев, – сказала Верочка в трубку, – зайдите к Людмиле Прокофьевне и захватите отчет.
И вот уже Новосельцев замаячил в дверях директорского кабинета.
– Вы меня вызывали, Людмила Прокофьевна?
– Вы принесли отчет?
– Да, вот он, пожалуйста! – И Новосельцев протянул Калугиной папку.
– Видите... когда захотите, вы умеете работать! – просмотрев отчет, сказала Калугина.
– А я вообще люблю свою работу. Современная жизнь без статистики невозможна.
– Вы знаете, Анатолий Ефремович, – продолжала листать отчет Людмила Прокофьевна, – сегодня я пришла и увидела этот букет. Кто бы это мог принести?
Новосельцев смутился и старался не глядеть на Калугину.
– Понятия не имею!
– И я понятия не имею! – с вызовом произнесла Людмила Прокофьевна.
Калугина явно ждала, чтобы Новосельцев признался в том, что букет принес он.
Анатолий Ефремович принялся выкручиваться:
– Я догадался, это Шура!
– Какая Шура? – изумилась Калугина.
– Из месткома. Понимаете, Бубликов, оказывается, жив. А венки Шура уже купила. Девать их некуда. Вот она раздирает их на букеты и раздает женщинам. – И Новосельцев добавил для убедительности: – Я ей сам это посоветовал!
– Увы! – ехидно заметила Людмила Прокофьевна. – Я пришла задолго до начала рабочего дня, и букет уже стоял. А то, что Бубликов жив, выяснилось позже!
– Значит, моя версия с венками – ошибочная! – с охотой пнул себя Новосельцев.
– Кто же мог это сделать? – со значением спросила Калугина.
– Вы подозреваете, что я приволок этот веник? – возмутился Новосельцев.
– Это не веник, а красивый букет! И я подозреваю, что именно вы притащили его, но у вас не хватает мужества сознаться!
– С какой стати я буду дарить вам букеты? – упирался Анатолий Ефремович.
– А почему мне нельзя подарить цветы? – взвилась Калугина.