– Вообще-то можно, – пошел на попятный Новосельцев. – На день рождения или на Новый год. Но я этим заниматься не собираюсь!
– Почему вы все время врете? – закричала Калугина. Она больше не могла сдерживаться.
– Не дарил я вам цветы! – упрямо твердил Новосельцев. Он так далеко зашел, что отступать было некуда. – Что я, белены объелся?
– Сначала цветы приносите, а потом приходите и оскорбляете! Заберите свой веник обратно! – Калугина схватила букет и швырнула им в Новосельцева.
– Никому из ваших сотрудников... – растерянно сказал Новосельцев, – швырнуть в лицо... вы бы себе не позволили... – И он добавил шепотом: – Неужели вы ко мне неравнодушны?
– Еще одно слово, и я запущу в вас графином! – в ярости завопила Калугина.
– Если вы это сделаете, значит... вы... меня... это самое!.. – Новосельцев не решился назвать "это самое".
– Уходите! – зашипела Людмила Прокофьевна. – Кто вам позволил посещать меня в неприемные дни? Если у вас есть ко мне дело, запишитесь у секретаря!
Новосельцев все еще находился под впечатлением сделанного открытия:
– Хорошо, Людмила Прокофьевна... извините, Людмила Прокофьевна... больше этого не повторится, Людмила Прокофьевна...
Пятясь, Анатолий Ефремович покинул кабинет, унося букет с собою.
– За какие заслуги вас наградили цветами? – удивилась Верочка.
– Запишите меня на прием, Верочка! – Новосельцев был погружен в свои мысли...
– В эту среду уже все занято! – Верочка ничего не понимала.
– Запишите на следующую!
– Хорошо! – Верочка записала фамилию Новосельцева. – По какому вопросу?
– До следующей среды я придумаю.
И, приоткрыв дверь к Калугиной, он швырнул букет, словно гранату, в кабинет начальницы.
Вечером того же дня Калугина дома смотрела по телевизору "Кинопанораму". Но было видно, что она поглощена не передачей, а какими-то своими мыслями. Она потянулась к телефону и стала набирать номер.
В своей квартире Анатолий Ефремович Новосельцев гладил на столе брюки. Раздался телефонный звонок. Новосельцев снял трубку:
– Я слушаю!
У себя дома Калугина говорила в трубку:
– Анатолий Ефремович, вы извините меня, пожалуйста, я вспылила... я себя неприлично вела... а как вы ушли, я сразу подумала, может быть, действительно не вы принесли этот злосчастный букет...
– Нет, это на самом деле я! – грустно сознался Анатолий Ефремович.
– Нет у вас ни стыда, ни совести! – взорвалась Калугина и швырнула трубку...
...На следующий день мы попали в статистическое учреждение в обеденный перерыв.
В коридоре, около предбанника, дожидалась Ольга Петровна с конвертом в руках. Когда после обеда вернулась на свой боевой пост Верочка, Рыжова спросила, стараясь изображать безразличие:
– Юрий Григорьевич здесь?
– Сейчас посмотрю, – ответила Верочка и заглянула в кабинет Самохвалова. – Нет, еще не приехал с обеда. У него там в кабинете полотеры шуруют.
Ольга Петровна передала Верочке конверт:
– Пожалуйста, поработайте еще раз почтальоном!
– Передам обязательно и с удовольствием!
Интонация Верочки показалась Ольге Петровне подозрительной.
– В этом письме... мои предложения об улучшении статистического учета в легкой промышленности.
– Я вас так понимаю! – с преувеличенной серьезностью согласилась Верочка. – Это ведь очень важно – улучшить статистический учет именно в легкой промышленности.
Ольга Петровна с независимым видом покинула приемную.
Верочка схватила телефонную трубку:
– Алена! Это я! Она опять принесла письмо... Это уже четвертое... Настырная баба!.. Только ты никому не рассказывай!
В конце коридора появился Самохвалов, заметил Ольгу Петровну, лицо его изменилось.
– Добрый день, Юрий Григорьевич! – с влюбленной улыбкой поздоровалась Рыжова.
Самохвалов натянуто улыбнулся в ответ:
– Ты заставишь меня входить в кабинет через окно!
И он вошел в приемную.
– Юрий Григорьевич, вам письмо! – невинным голосом произнесла секретарша и после небольшой паузы добавила: – Рыжова принесла.
Верочка с интересом следила за выражением лица своего шефа, но Самохвалов был непроницаем.
– Спасибо, – сухо сказал он и сунул письмо в карман. – И вот что... вызовите-ка мне Шуру.
Верочка сняла трубку и набрала номер:
– Передайте, пожалуйста, Шуре, что ее вызывает Юрий Григорьевич.
Тем временем Самохвалов открыл дверь своего кабинета и увидел работающих полотеров.
– Я пока побуду в зале заседаний, – сказал он Верочке. – Кстати, почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я этого не понимаю. Это можно делать вечером или утром.
– Нет, нельзя, у полотеров рабочий день тогда же, когда у всех людей.
Тут Самохвалов развел руками и ушел в уже знакомый нам зал заседаний.
Там он уселся на сцене, за столом президиума, достал из кармана письмо Рыжовой и принялся читать.
В предбаннике появилась Шура.
– Юрий Григорьевич ждет вас в зале, – объяснила Верочка деятельнице профсоюзного движения.
– У нас сенсация! – Шура захлебнулась от азарта. – Рыжова по уши врезалась в Самохвалова и забрасывает его страстными письмами!
– Этого не может быть! – Верочка вся подобралась. – Откуда вы узнали?
– Я вам расскажу по порядку, – затараторила Шура. – Мне позвонила Нина Николаевна по секрету, а ей, тоже по секрету, сообщила Елена Ивановна, Елене Ивановне – Шмуглякова, в общем, все, конечно, по секрету... Шмуглякова узнала от Толи Степанова, тому рассказала Люся Стулова из планового отдела, а ей позвонила Алена Коровина, Алена дружит с Верочкой, секретаршей... – тут Шура осеклась, – то есть, простите, с вами...
– Но я же просила ее никому не рассказывать! – возмущенно воскликнула Верочка.
– Чтобы узнали все, – назидательно сказала Шура, – достаточно рассказать кому-нибудь одному!
В зале заседаний Самохвалов усадил Шуру рядом с собой, и получилось, будто они двое сидят в президиуме.
– Шура, у меня к вам деликатное дело... – доверительно начал Самохвалов. – Даже не знаю, как к нему подойти... Меня беспокоит душевное состояние одной из наших сотрудниц.
– Соображаю, о ком вы говорите, – без обиняков сказала Шура.
– Кроме вас, еще кто-нибудь соображает? – осторожно спросил Юрий Григорьевич.
– Весь коллектив!
– Информация поставлена у нас хорошо, – усмехнулся Самохвалов. – Тогда тем более надо помочь ей выйти из кризиса, протянуть ей руку помощи. Вот, почитайте! – И Самохвалов передал Шуре письмо.
– А... зачем? – взяв письмо, повела плечами Шура.
– Читайте! – Самохвалов был настойчив.
– Вслух?
– Можно вслух.
– "Дорогой, любимый мой Юра!.." – едва слышно прочитала Шура. – Дальше читать?
– Да.
– Но это... кажется... личное?
– У меня нет и не может быть ничего такого, что я должен скрывать от коллектива. – И Самохвалов показал рукой на пустые ряды.
– "Я знаю, что докучаю тебе своими письмами, но это сильнее меня", – прочитала Шура и спросила: – Если знает, зачем пишет?
– Но если это сильнее ее? – со вздохом разъяснил Юрий Григорьевич.
Шура читала дальше:
– "Я не представляла себе, что со мною может такое твориться. По ночам у меня бессонница, и снотворное уже не помогает. На работе все из рук валится". – Шура оторвала глаза от письма и прокомментировала: – Недаром у нас в учреждении падает производительность труда! – И снова принялась читать дальше: – "Все, кроме тебя, не имеет значения, все для меня пустота!" – Тут Шура возмутилась: – Как пустота? Вокруг столько прекрасных людей! – Шура развела руками. – Юрий Григорьевич, вы хотите, чтобы местком помог вам написать достойный ответ?
В приемной появилась Калугина:
– Почты много?
– Порядочно, – ответила заплаканная Верочка. – Вот разбираю.
Калугина заинтересовалась каким-то документом, стала внимательно его читать.
А в зале заседаний продолжался "деликатный" разговор.
– Я знаю, Шура, что у вас трезвый взгляд на жизнь. Что-то я устал от этой истории и невольно чувствую себя виноватым. – Тут Самохвалов спохватился: – Между нами ничего нет и быть не может. Мне так жаль Ольгу Петровну. Она стала всеобщим посмешищем. Ее нужно спасти!
– Мы спасем! Мы ее на местком пригласим! – откликнулась Шура.
– Что ж, я не возражаю... только разговаривайте, пожалуйста, мягко, без окрика.
– Понимаю, Юрий Григорьевич, поручение щекотливое. Но мы справимся. Давайте мне остальные письма.
Заместитель директора поколебался, достал из кармана письма Ольги Петровны и нерешительно протянул их Шуре.
– Только не давайте их никому читать, – попросил Самохвалов.
– Не беспокойтесь! Я их подколю к делу! – И Шура положила письма в папку. – Там их никто не прочтет.
В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
– У вас там полотеры! – предупредила Верочка.
Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, которые перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.
– Почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я пока буду в зале. Неужели нельзя это делать утром или вечером?
– Нет, нельзя, – сказала Верочка. – У полотеров рабочий день, как у нас, с девяти до шести.
Калугина развела руками и устремилась в зал, где завершали свою беседу Самохвалов и Шура.
– Мой кабинет занят полотерами, – объяснила Калугина Самохвалову, войдя в зал заседаний.
– Значит, мой освободился, – сообразил Самохвалов и покинул зал.
Людмила Прокофьевна привычно заняла место в президиуме и углубилась в изучение почты. Однако Шура не ушла и, спрятав письма Рыжовой за спину, выжидающе стояла около Калугиной.
Людмила Прокофьевна подняла глаза:
– Что, Шура? У вас ко мне дело?
– У нас ЧП! – трагически заявила Шура. – Рыжова без памяти втрескалась в Самохвалова и осаждает его любовными письмами!
– Откуда вы это знаете? – нахмурилась Калугина.
– Вот их сколько! – не выдержала Шура, вынув руку из-за спины и как бы взвешивая на ней письма.
– Как они оказались у вас? – сердито спросила Людмила Прокофьевна.
– Юрий Григорьевич передал их мне и попросил, чтобы общественность вмешалась и защитила его!
– И, значит, теперь на очередном заседании месткома, – с трудом сдерживалась Калугина, – после распределения путевок, в разделе "Разное" вы поставите вопрос о безнравственном поведении Рыжовой?
– Мы получили сигнал и должны отреагировать. Вы войдите в положение Юрия Григорьевича. Каждый день на него сыплются эти письма. А весь коллектив, – Шура показала на пустой зал, – знает и смеется!
Калугина протянула руку за письмами:
– Дайте их мне, пожалуйста!
– Рыжова сама виновата. Держала бы чувства при себе! – отдавая письма, начала оправдываться Шура.
– Если мне не изменяет память, вы, Шура, числитесь в бухгалтерии! – строго сказала Калугина.
– Кажется, да. – Шура пыталась вспомнить, где же она числится.
– Я думаю, будет полезнее, если вы иногда, – чеканя слова, жестко произнесла Калугина, – в порядке исключения, будете заниматься не только общественными делами, но и вашими прямыми обязанностями!
Людмила Прокофьевна решительно вошла в приемную:
– Вера, Юрий Григорьевич у себя?
– Да. От вас полотеры тоже ушли.
Но Калугина не слушала. Она распахнула дверь кабинета своего заместителя и приказала секретарше:
– Вера, никого к нам не впускайте!
И решительно закрыла за собой дверь.
В приемную заглянула Шура и прошептала Верочке:
– Самохвалов отдал мне письма, чтобы мы разобрали их на месткоме.
– Вот гад! – искренне возмутилась секретарша.
– А меня ссылают в бухгалтерию! – печально сообщила Шура.
В кабинете Самохвалов встал со своего кресла и недоуменно посмотрел на взбешенную начальницу.
– Ко мне попали письма, которые вы, Юрий Григорьевич, передали в местком. Хочу вас огорчить. У меня иная точка зрения, нежели у вас. Убеждена, что подобные дела должны решаться без привлечения общественности.
– Вам, Людмила Прокофьевна, легко говорить! – Самохвалов держался с достоинством. – Я пытался образумить Рыжову, уговаривал, просил, между нами ведь ничего нет и быть не может.
– Надо было иметь терпение, такт. А обнародовать письма – жестоко! – выговаривала Людмила Прокофьевна.
– Но я не нашел другого выхода. В конце концов, меня тоже можно понять, – оправдывался Самохвалов.
– Извините, Юрий Григорьевич, но вы совершили низкий поступок! Не могу настаивать, но на вашем месте я бы забрала письма и никому их не показывала, ни одному человеку!
Самохвалов прошелся по кабинету, как бы собираясь с мыслями...
А в это время по залу, заполненному сослуживцами, шла Ольга Петровна, тяжело нагруженная двумя авоськами с продовольствием. Мимо ее лица проплывали люльки подвесной дороги, заполненные бумагами. Она шла сквозь перешептывания и смешки, сквозь сплетни и переглядки, даже и не подозревая, что все эти косые взгляды, ухмылки и подмигивания относятся к ней. Сослуживцы вставали с мест, смотрели на Ольгу Петровну, подмигивали, гоготали, показывали на нее пальцами. Всем было весело и интересно. В скучные трудовые будни ворвалась пикантная сенсация. Погруженная в свои мысли, шла по залу Ольга Петровна.
Не успела она поставить авоськи на пол, как между ее столом и столом Новосельцева возникла Верочка. Секретарша старалась держаться бодро, но было видно, что ее мучает совесть.
– Хватит трудиться. Покурим? Самохвалов снабжает меня роскошными сигаретами!
– Спасибо, я не курю! – отказался Анатолий Ефремович.
– А я иногда балуюсь. – Ольга Петровна взяла сигарету, Верочка тотчас поднесла ей спичку. Она не знала, как приступить к разговору.
– Знаете, Новосельцев, – ей легче было обращаться именно к нему, – нас, секретарш, начальство обычно не замечает. К нам настолько привыкают, что при нас они остаются сами собой.
– К чему эта исповедь? – недоброжелательно спросил Новосельцев.
Верочка сразу дала отпор:
– Вы не волнуйтесь, я не о Калугиной! Я о вашем институтском товарище.
Теперь насторожилась Ольга Петровна.
– Понимаете, Новосельцев, он какой-то неискренний, скользкий... – Верочка быстро взглянула на Ольгу Петровну. – Я бы полюбить такого не смогла... Ой, бежать пора, а то от старухи попадет!
И Верочка мгновенно исчезла.
– Зачем эта финтифлюшка сюда приходила? – пожала плечами Ольга Петровна.
...В своем кабинете Самохвалов продолжал нервно ходить взад и вперед.
– Я... вынужден, должен признать, Людмила Прокофьевна, что вы правы – вы! Наверное, я потерял над собой контроль. – Юрий Григорьевич смотрел ей в лицо. – Спасибо, что вы вовремя меня остановили!
– Я рада, что вы это восприняли именно так! – поверила ему Калугина.
– Разрешите? – Самохвалов забрал письма и положил в карман. – Я опять с ней побеседую, по-хорошему, по-доброму...
...В буфете Новосельцев стоял в очереди. Сразу же за ним заняла очередь Шура. Она поднесла свои губы к уху Новосельцева.
– Наша мымра сослала меня в бухгалтерию, – шепотом поделилась своей неприятностью Шура. – Но я там задыхаюсь от скуки. Я вырвалась вам сказать, Новосельцев, что вы друг Ольги Петровны и должны ее унять! Она губит и себя, и его!
– Ничего не понимаю! – оторопел Анатолий Ефремович.
– Как? – изумилась Шура. – До вас еще не дошло? Рыжова без памяти влюбилась в Самохвалова и терроризирует его пылкими письмами.
– Это вранье! – рассвирепел Новосельцев. – Я знаю Олю и ее мужа! Они прекрасная пара! Не распускайте сплетни!
– Юрий Григорьевич, – свысока ответила Шура, – сам отдал мне письма Рыжовой, чтобы мы разобрали их на месткоме! Я их читала!
– Идите-ка вы... – в бешенстве заорал Новосельцев, – ...в бухгалтерию!
Очередь, вся, как один человек, обернулась на крикуна. Шура в испуге отпрянула и исчезла. Новосельцев тоже покинул очередь.
В приемную вбежал взволнованный Анатолий Ефремович.
– Самохвалов у себя? – гневно выкрикнул он.
– У себя, – подтвердила Верочка, – но Людмила Прокофьевна просила никого не впускать!
В кабинете Самохвалов продолжал налаживать отношения.
– Знаете, Людмила Прокофьевна, о чем я сейчас жалею? – шутливо сказал он. – О том, что вы не мужчина!
– Это еще почему?
– Я бы тогда предложил: пошли, примем по сто граммов и забудем про это дело...
Нарушив начальственный запрет, Новосельцев рывком открыл дверь и, с трудом сдерживая ярость, появился на пороге.
– Юра, я у тебя одалживал двадцать рублей. Хочу с тобой расплатиться!
Новосельцев достал из кармана две десятки и протянул их Самохвалову.
– Но почему именно сейчас и здесь? – Самохвалов настороженно взял деньги.
Вместо ответа Анатолий Ефремович размахнулся и ударил Самохвалова по лицу.
– За что? Как ты смеешь? – опешил Юрий Григорьевич.
– Извините, Людмила Прокофьевна! – обратился к Калугиной Новосельцев.
– Только ваше присутствие... Людмила Прокофьевна... – гневно процедил Самохвалов. – Но я этого так не оставлю!
– А вы дайте ему сдачи! – весело посоветовала Калугина.
– Я ему дам сдачи, но другими средствами! – пообещал Самохвалов и выбежал из своего кабинета, громко хлопнув дверью.
Он промчался мимо Верочки, которая проводила его злым взглядом.
– Я – в министерство! – крикнул Самохвалов на ходу и с явной угрозой.
Калугина и Новосельцев остались вдвоем в кабинете Самохвалова.
– Распустились вы, товарищ Новосельцев! Докатились до того, что затеваете драку в кабинете директора!
– Заместителя директора! – уточнил Анатолий Ефремович. – Это нехорошо! В следующий раз я поколочу его в вашем кабинете!
– Мало того, что вы враль, трус и нахал, вы еще и драчун!
– Да, я крепкий орешек! – скромно признался Новосельцев.
– Боюсь, мне придется заняться вашим перевоспитанием, – вздохнула Людмила Прокофьевна.
– Я вас очень прошу – займитесь! – попросил Новосельцев. – Только учтите – я трудновоспитуемый!
...Активность, щедро заложенная в Шуру природой, не давала ей успокоиться. Переполненная до краев желанием действовать, представитель месткома присела на стул рядышком с Ольгой Петровной.
– Старуха сослала меня в бухгалтерию, – сообщила Шура, – но я вырвалась на свободу.
– Это мужественный поступок, – пошутила Ольга Петровна, все еще не подозревая, что стала притчей во языцех.
– Конечно, я вам сочувствую как женщина – женщине. Но ведете вы себя аморально! Сплетням я не верила, но товарищ Самохвалов меня посвятил! – Шура доверительно понизила голос: – Читала я ваши сочинения. Замужняя женщина, больше того – мать, и вдруг неприличные письма пишете! Я вам по-дружески советую, как добрый товарищ, – выкиньте это из головы, вернитесь в семью, в работу, в коллектив!
Ольга Петровна держалась из последних сил.
– Зачем он давал вам их читать? Посмеяться хотел надо мной?
– Что вы! Ему не до смеха, – возразила Шура. – Он консультировался со мной, как вам помочь.