- Все забываю сказать вам, как мне хочется, чтобы он поскорей вырос, - призналась Анна Дэбаред.
Он подлил ей вина, протянул бокал, она сразу выпила.
- А знаете, - заметил он, - по-моему, рано или поздно он все равно бы это сделал, попроси она его об этом или нет. Думаю, не она одна поняла, как ему надо было поступить.
Она вернулась к этому словно откуда-то издалека - мучительно, методично.
- Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне все с самого начала… как они впервые заговорили друг с другом. Помнится, по-вашему, это случилось в кафе…
Двое ребятишек по-прежнему играли, по кругу бегая друг за дружкой на противоположной стороне набережной.
- У нас так мало времени, - проговорил он. - Через четверть часа закончится смена на заводах. Да, думаю, они впервые заговорили друг с другом где-нибудь в кафе, а может, и в каком-то другом месте. Наверное, для начала говорили о политике, об угрозе новой войны или о чем-то совсем другом, что нам и в голову-то не придет, да обо всем на свете - и ни о чем…
Давайте-ка с вами выпьем еще по бокалу вина, прежде чем вы вернетесь к себе на Морской бульвар, а?
Хозяйка обслужила их, подала вино, по-прежнему молча, пожалуй, даже с каким-то вызовом. Ни один из них не обратил на это никакого внимания.
- В самом конце того длинного коридора… - Анна Дэбаред говорила медленно, не спеша. - Там есть такое большое окно, оно смотрит прямо на бульвар. В него изо всей силы бьет ветер. Прошлый год однажды даже стекло разбилось. Это случилось ночью.
Она откинулась на спинку стула и рассмеялась.
- Подумать только, и надо же было такому случиться именно у нас в городе… ах, прямо никак не могу свыкнуться с этой мыслью…
- Да, вы правы, такой крошечный городишко… Рабочие трех заводов, вот и все жители… ни больше, ни меньше.
Заходящее солнце осветило заднюю стенку зала. В самой середине ее вырисовывалось черное пятно от их слившихся воедино теней.
- Так, значит, они разговаривали, - продолжила Анна Дэбаред, - все говорили и говорили, долго-долго, пока не дошли до этого?..
- Да, думаю, они провели вместе немало времени, пока не дошли до этого. Расскажите мне что-нибудь еще.
- Даже не знаю, что же вам еще рассказать… - смутилась она.
Он ободряюще улыбнулся.
- Да что хотите, какая разница…
И она снова заговорила - старательно, почти с трудом, очень медленно:
- Знаете, по-моему, этот дом, о котором мы с вами говорим, был построен как-то немного несуразно, не по правилам, что ли, - вы ведь понимаете, что я имею в виду, - но исходя из удобства его будущих обитателей, чтобы в нем всем было приятно жить.
- На первом этаже, там есть гостиные, где каждый год в конце мая устраивают приемы для тех, кто работает на литейных заводах.
Устрашающе завыл заводской гудок. Хозяйка поднялась со стула, аккуратно сложила свое красное вязанье и с легким звоном ополоснула под струей холодной воды бокалы.
- На вас было черное платье с таким глубоким-глубоким вырезом. Вы взирали на нас с любезностью и безразличием. Было тепло.
Она не удивилась, в лучшем случае - сделала вид.
- Весна в этом году выдалась на редкость теплая, - заметила Анна Дэбаред, - все только об этом и говорят. А что, вы и вправду думаете, будто это она первой сказала ему те слова, первой решилась произнести их вслух, а уж потом они говорили об этом между собой среди многих прочих вещей?
- Я знаю об этом не больше вас. Может, они говорили об этом всего один раз, а может, и каждый день… Откуда нам знать? Но совершенно точно только то, что они вместе пришли к тому решению, что исполнили три дня назад - оба, и тот и другой, уже не ведая, что творят…
Он поднял руку, уронил ее на стол рядом с ее рукой, так и оставив там. Она впервые увидела, как руки их лежат рядом, друг подле друга.
- Вот видите, опять я выпила лишнее, - пожаловалась она.
- В этом длинном коридоре, о котором мы только что говорили, часто допоздна горит свет.
- Иногда мне никак не удается заснуть.
- Но зачем оставлять свет в коридоре, а не только у себя в спальне?
- Сама не знаю. Просто привычка.
- Ведь по ночам там ничего не происходит, ровным счетом ничего…
- Да нет, происходит. За одной из дверей спит мой ребенок.
Она убрала руки со стола, зябко передернула плечами, накинула жакет.
- Пожалуй, теперь мне уже пора домой. Видите, как я сегодня задержалась.
Он поднял руку, жестом прося остаться еще немногой Она осталась.
- По утрам, на рассвете, вы выходите из комнаты и смотрите в это большое окно, то, что в конце коридора.
- Летом, часов около шести, мимо окон проходят рабочие с арсенала. Зимой большинство ездят на автобусе из-за холода, ветра… Все это длится минут пятнадцать, не больше…
- А что, неужели по ночам там никто не проходит, никогда?
- Разве что время от времени какой-нибудь мотоциклист, вечно спрашиваешь себя: и что его туда занесло… А как вы думаете, этот мужчина, почему он лишился рассудка - только потому, что убил ее, что она умерла, или к той боли примешивалось что-то еще, совсем далекое, совсем другое, о чем люди обычно даже не догадываются?
- Конечно, вы правы, к этой боли примешивалось что-то еще, о чем и мы пока даже не догадываемся.
Она поднялась, медленно, как бы нехотя, выпрямилась во весь рост, надела жакет. Он не помог ей. Теперь она стояла перед ним, по-прежнему сидящим, не говоря ни слова. В кафе тем временем появились первые посетители, в недоумении переглянулись с хозяйкой заведения. Та едва заметно пожимала плечами, давая понять, что и сама мало что понимает.
- Кто знает, может, вы уже больше никогда не придете сюда.
Когда и он тоже поднялся, выпрямившись во весь рост, Анна Дэбаред не могла не заметить, что он еще совсем молод, что закатное солнце отражается в его глазах, таких же прозрачных и чистых, как глаза ее малыша. Она внимательно вгляделась в голубизну этих глаз.
- Да что вы, мне и в голову не приходило, чтобы я могла не вернуться сюда снова.
Он задержал ее в последний раз.
- Вы часто смотрели на этих мужчин, тех, что спешили на работу в арсенал, особенно летом, а ночами, когда вам не спалось, вы снова и снова вспоминали о них.
- Когда мне случается просыпаться слишком рано, - призналась Анна Дэбаред, - я всегда смотрю на них. И порой, вы правы, воспоминания о ком-то из них возвращаются ко мне по ночам.
В момент, когда они расставались, на набережной появились новые толпы людей. Судя по всему, это были рабочие литейных заводов Побережья, они ведь располагались дальше от города, чем арсенал. Было куда светлее, чем три дня назад. В небе, снова поголубевшем, кружили чайки.
- Мне было сегодня так весело, - сообщил ей малыш.
Она дала ему вволю выговориться про свои игры, покуда они не миновали первый мол, за которым, прямой, без единой извилины, простирался Морской бульвар - вплоть до песчаных дюн в самом конце бульвара. Тут у малыша лопнуло терпение:
- Мам, что с тобой, а?
Опустились сумерки, и ветерок с моря стал овевать город. Она почувствовала озноб.
- Сама не знаю. Что-то замерзла.
Мальчик взял мать за руку, разжал ее ладонь, с беспощадной решимостью всунул в нее свою. Она поместилась там целиком. Анна Дэбаред почти вскрикнула:
- Ах, ты мой любимый!
- Ты теперь все время ходишь в это кафе.
- Всего два раза.
- Но ты ведь пойдешь туда опять, верно?
- Скорее всего…
Мимо них проходили люди, они возвращались со складными стульчиками в руках, ветер дул им прямо в лицо.
- А мне, что ты мне купишь?
- Тебе я куплю, красную моторную лодку, хочешь?
Мальчик молча оценил подобную перспективу, облегченно вздохнул:
- Да, красную лодку, такую большую-пребольшую, с мотором. А как ты догадалась?
Она обняла его за плечи, насильно удержала подле себя, когда он попытался вырваться, побежать вперед.
- А ты все растешь… Ах, как я рада, что ты так быстро растешь…
IV
На другой день Анна Дэбаред снова повела сынишку в сторону порта. День снова выдался погожий, разве что чуть свежее, чем накануне. Прояснялось чаще и куда дольше. В городе только и было разговоров, что об этой редкостной погоде, наступившей много раньше обычного. Иные выражали опасения, как бы она не закончилась так же внезапно, как началась, - очень уж непривычно долго все это длилось. Другие же утешали себя, веря, что, раз над городом все время гуляет свежий ветерок, он непременно расчистит небо и не даст сгуститься тучам.
Анна Дэбаред добралась до порта, миновала первый мол и песчаную бухту с причалом для буксиров, откуда уже открывался вид на город, на его обширный промышленный квартал. Войдя в кафе, она снова задержалась у стойки, хотя мужчина был уже в зале, поджидая ее, но не решался пока нарушить сложившийся порядок их первых встреч, инстинктивно подчиняясь его правилам. Все еще не оправившись от страха, она заказала себе вина. Занятая за стойкой своим красным вязаньем, хозяйка не упустила из виду, что прошло немало времени с момента ее появления в кафе, прежде чем они наконец решились заговорить друг с другом, - это их притворное безразличие продлилось на сей раз куда дольше, чем накануне. И не сразу рассеялось даже после того, как малыш отыскал своего нового приятеля.
- Я бы охотно выпила еще бокал вина, - попросила Анна Дэбаред.
Заказ был выполнен с нескрываемым осуждением. Тем не менее, когда мужчина, не выдержав, поднялся, подошел к ней и увел в полутьму зала, руки ее дрожали уже куда меньше. А лицо обрело свою обычную бледность.
- Просто у меня нет привычки, - пояснила она, - уходить так далеко от дома. Да нет, вы не подумайте, будто это страх, будто я чего-то боюсь. Скорее, удивлена, да-да, удивлена, вот и все.
- Кто знает, а вдруг это все-таки страх? Ведь в этом городе ничего не скроешь, рано или поздно все выходит наружу, разве нет? - добавил мужчина со смехом.
С улицы донесся радостный крик малыша - в бухту, бок о бок, входило сразу два буксира. Анна Дэбаред улыбнулась.
- Ах, сколько же я с вами пью, - проговорила она и внезапно расхохоталась. - Интересно, с чего это мне сегодня так хочется смеяться?
Он приблизился к ее лицу, положил на стол руки рядом с ее руками, посерьезнел, вдруг перестав смеяться вместе с ней.
- Нынче ночью было почти полнолуние. Можно было разглядеть ваш сад, он такой ухоженный, вылизанный, прямо весь блестит. Время было позднее. А большой коридор на втором этаже все еще светился.
- Я же говорила, иногда мне не спится.
Он крутил в руке свой бокал, давая ей время прийти в себя, почувствовать себя непринужденней, будто догадавшись, чего именно ей больше всего хотелось - рассмотреть его получше. Она пристально вглядывалась в него.
- Знаете, я бы выпила еще немножко вина, - попросила Анна жалобно, будто ей уже отказали. - Вот уж не знала, что к этому можно так быстро привыкнуть. Смотрите, я уже почти пристрастилась.
Он заказал вина. Они выпили его одновременно, с какой-то жадностью, однако на сей раз уже ничто более не заставляло пить Анну Дэбаред, кроме нарождавшейся в ней тяги к опьянению, какое давало ей это вино. Она выпила, потом выждала мгновение и тихонько, как-то виновато, будто извиняясь, снова принялась расспрашивать мужчину:
- А теперь, пожалуйста, мне бы Так хотелось узнать, как же это они дошли до того, что даже перестали разговаривать друг с другом?
Мальчик появился в проеме двери, удостоверился, что она по-прежнему там, и снова исчез.
- Откуда мне знать… Может, все началось с тех долгих молчаний, сперва по ночам, а потом и в любой час, ни с того ни с сего, и с каждым днем им становилось все трудней и трудней нарушить это молчание - потому что ничто, ничто уже не могло им помочь…
То же смятение, что и накануне, смежило веки Анны Дэбаред, так же понуро согнуло ей плечи.
- И вот однажды наступила ночь, когда они, точно загнанные звери, метались по комнате, сами не понимая, что с ними творится. Потом мало-помалу начали догадываться - и им стало страшно.
- Ничто уже больше не доставляет им радости.
- Все, что происходит с ними, заполняет их до краев, но они не сразу понимают, Что это такое. Может, им понадобятся долгие месяцы, прежде чем они найдут этому имя.
Он выждал, выдержал паузу. Залпом осушил целый бокал вина. Пока пил, в его поднятых кверху глазах с неотвратимой точностью случая отразилось закатное солнце. Она заметила это.
- Перед одним из окон второго этажа, - проговорил он, - растет бук, самое красивое дерево парка.
- Это моя комната. Она очень просторная.
Рот его, влажный после выпитого вина, в мягком закатном свете обрел какую-то безжалостную четкость.
- Да, тихая комната, пожалуй, лучшая в доме.
- Летом этот бук закрывает мне море. Я просила, чтобы его убрали оттуда, срубили. Но, видно, мне не хватило настойчивости.
Он бросил взгляд на часы над стойкой бара, пытаясь разглядеть, который час.
- Через пятнадцать минут закончится смена, а потом вы сразу заспешите домой. Теперь у нас и вправду почти не осталось времени. А по-моему, какая разница, растет там этот бук или нет. На вашем месте я бы оставил все как есть, пусть себе растет, с каждым годом отбрасывая все более густую тень на стены этой комнаты, которую я называю вашей - если я правильно понял - по ошибке.
Она откинулась на спинку стула - резко, всем телом, каким-то почти вульгарным движением отвернулась от него.
- Но порой его тень точно черные чернила, - мягко, едва слышно возразила она.
- По-моему, все это не имеет никакого значения. - И, смеясь, протянул ей бокал с вином. - Эта женщина стала настоящей пьянчужкой. По вечерам ее видели в барах по ту сторону арсенала, она на ногах не держалась. О ней тогда много злословили.
Анна Дэбаред изображает изумление, слегка через край.
- Я догадывалась, но не думала, что все могло зайти так далеко. Может, в их случае без этого было не обойтись?
- Впрочем, мне известно об этом не больше вашего. Лучше рассказали бы вы мне что-нибудь еще.
- Хорошо, - с отсутствующим видом согласилась она: мысли ее были далеко. - Иногда, по субботам, по Морскому бульвару проходит пара-тройка пьянчужек. Они во все горло распевают песни или спорят между собой. Доходят до самых песчаных дюн, до последнего фонаря, потом поворачивают назад, не замолкая ни на минуту. Обычно они появляются очень поздно, когда все уже давно спят. Ах, если бы вы знали, как отважно бродят они по той части города, такой пустынной по ночам!
- Вы лежите в этой вашей просторной комнате, такой тихой, до вас доносятся их голоса. В комнате царит будто случайный беспорядок, он вовсе не в вашем характере… Вы лежали в постели, вы были там.
Анна Дэбаред вся сжалась и, что с ней иногда случалось, как-то обмякла, будто вовсе лишилась сил. Голос отказал ей. Руки снова немного задрожали.
- Этот бульвар, его хотят продолжить дальше, за дюны, - пробормотала она, - очень скоро, говорят, есть такой проект.
- Вы лежали там. Никто не знал об этом. Через десять минут наступит конец рабочего дня.
- Я знала это, - продолжила Анна Дэбаред, - и… все эти последние годы, в любое время дня и ночи, я всегда это знала, всегда…
- Спали вы или бодрствовали, одетая или совсем нагишом, все эти мужчины, проходя мимо ваших окон, оставались за пределами вашего существования.
Анна Дэбаред встрепенулась как-то виновато и неожиданно стушевалась.
- Не стоит так говорить, - возразила она, - я ведь помню, всякое бывает…
- Да, верно, всякое бывает.
Теперь она уже ни на мгновение не отрывала взгляда от его рта - единственного, что еще освещал последний свет уходящего дня.
- Издалека, весь такой закрытый, прямо у моря, в самом красивом квартале города, этот ваш сад, он кажется совсем другим. В июне прошлого года - через пару дней будет уже год - вы стояли лицом к нему, у входа в дом, встречая нас - тех, кто работает на литейных заводах. На груди, полуобнаженной, был приколот белый цветок магнолии. Меня зовут Шовен.
Она снова принимает свою обычную позу, облокотившись на стол и приблизив к нему лицо. Взгляд блуждающий - выпитое уже дает о себе знать.
- Я знала об этом. И еще что вы без всякого объяснения, без всяких причин уволились с литейного завода, но что вам все равно скоро придется снова вернуться туда, вы ведь так и не нашли себе в городе никакой другой работы.
- Расскажите мне что-нибудь еще. Скоро я уже ни о чем вас больше не попрошу.
И Анна Дэбаред старательно, почти как школьница, принялась пересказывать урок, который так никогда и не выучила:
- Когда я появилась в этом доме, эти бирючины уже росли там. Их было много. Когда приближалась гроза, они скрежетали, скрипели, точно стальные. Привыкнуть к этому было все равно что… понимаете, это было все равно что слышать биение собственного сердца. Но я привыкла. А то, что вы рассказывали об этой женщине… это все неправда, будто ее видели такой пьяной, что она и на ногах не держалась, в барах квартала, что вокруг арсенала.
Снова завыл гудок, бесстрастный и неотвратимый, заглушая весь город. Хозяйка посмотрела на часы, отложила свое красное вязанье. Шовен заговорил так спокойно, будто ничего не услышал:
- Много женщин уже жило в этом доме, и все они слышали скрип бирючин вместо биения собственного сердца. Эти бирючины и тогда уже были там.
Все они умерли у себя в спальне, за этим буком, который, что бы вы там ни говорили, теперь уже больше не растет.
- Но ведь неправда и то, что вы говорили мне об этой женщине, будто она каждый вечер напивалась до бесчувствия.
- Да, и это тоже неправда. На ведь дом такой огромный. Он занимает сотни квадратных метров. И он такой старый, что можно поверить во что угодно. Должно быть, порой там бывает очень страшно.
Ее охватило знакомое волнение, она закрыла глаза. Хозяйка поднялась с места, захлопотала, ополоснула бокалы.
- Ну же, поговорите со мной скорее. Придумайте что-нибудь.
Она сделала над собой усилие, заговорила, голос ее прозвучал почти громко в тиши еще пустынного кафе:
- Надо жить в городе где нет деревьев деревья стонут когда дует ветер здесь он дует всегда-всегда кроме двух дней в году на вашем месте я бы уехала отсюда я бы ни за что не осталась тут все птицы или почти все птицы морские их находят издыхающими после бури когда кончается буря и деревья больше не стонут тогда стонут они на песчаном берегу будто им перерезали глотки и дети не могут спать нет-нет я уеду отсюда.
Она замолкла, глаза все еще зажмурены от ужаса. Он не сводит с нее невыразимо пристального взгляда.
- Кто знает, - произносит он, - может, мы оба с вами ошиблись, а вдруг желание убить ее возникло у него очень скоро, почти сразу после того, как он увидел ее впервые. Расскажите мне что-нибудь еще.
У нее не получилось. Руки снова задрожали, но уже по другой причине - не из страха или волнения, какие вселяло в нее любое упоминание о ее нынешней жизни. Тогда вместо нее заговорил он - голосом, снова обретшим невозмутимое спокойствие: