А Пьер не обернулся. Снова в "Ровере" воцаряется молчание. Никогда еще Клер не раздевалась перед Марией, не показывала ей свою наготу. Сегодня она сделает это для Пьера. Это произойдет вечером, это так же неизбежно, как то, что сядет солнце. Во взгляде Клер Мария прочла исход сегодняшней ночи.
- Жюдит, смотри! - вдруг кричит Пьер.
Это та самая деревня, где он хотел остановиться. Вот она, быстро приближается, так похожая на родной городок Родриго Паэстры. Пьер едет теперь медленно. Как красивы его руки, сжимающие руль, длинные, ловкие, загорелые, не будет сегодня и впредь равных этим гибким и нежным рукам. А Клер все смотрит и смотрит на них.
- А вот и "парадор" - постоялый двор, - говорит Пьер. - Видите: на выезде из деревни.
Деревня уже погружена в послеполуденную дрему. Постоялый двор прячется в сосновом лесу, там, куда показывал Пьер.
Это большой, довольно старый дом, хорошо защищенный от зноя. Под соснами много автомобилей.
Круглая терраса, с которой открывается вид на окрестности, пуста.
Подошел час обеда, а они и не заметили. Все уже едят. Здесь много туристов из отеля "Принсипаль". Они узнают друг друга, здороваются. Клер улыбается какой-то молодой женщине.
- Я хочу есть, - заявляет Жюдит - вот неожиданность.
Залы ресторана - один в центре и четыре по сторонам - переполнены, и в них так прохладно, что вдруг против всяких ожиданий становится покойно и хорошо на душе.
- Ох, как же было жарко, - вздыхает Мария после долгого молчания.
Их усаживают в огороженном закутке, у окна, выходящего на сосновый лес - его видно сквозь шторы, а за ним, параллельно ему, можно разглядеть оливковую рощу. Их разделяет широкая аллея. Жюдит дают воды. Жюдит долго пьет. Все трое смотрят, как она пьет. Напилась наконец.
Мария - между ними, между Клер и Пьером. Они так внимательны к ней. Даже сами заказали для нее мансанилью. Повеселевшая Жюдит уже носится вприпрыжку между их столиком и входом в ресторан. Мария пьет мансанилью, один стаканчик за другим.
- Как хорошо, - говорит она. - Думается мне, я всегда буду пить.
Она пьет. Клер расслабленно откинулась на спинку диванчика и смеется.
- Как ты хочешь, так и будет, Мария.
Она окидывает все вокруг быстрым взглядом, счастливым взглядом. Ресторан полон. Лето, Испания. Запахи пищи, сладкие и пряные, наполняют воздух в этот час, каждый день, и сегодня тоже, густые до тошноты.
- Мне что-то совсем не хочется есть, - сообщает Клер.
- Нам не хочется есть, - подтверждает Мария.
Пьер курит, пьет мансанилью. С самого отъезда он очень молчалив, так долго уже все молчит и молчит между двумя этими женщинами.
Пьер делает заказ: жаренных на решетке лангустинов. Мария заказывает для Жюдит мясо: только, пожалуйста, хорошее, мягкое. Ей обещают именно такое. Жюдит сажают на единственный за столиком стул, положив на него несколько подушек.
- Мы бы заботились о нем, он жил бы у нас, как у Христа за пазухой, - говорит Мария, - и может быть, я полюбила бы его.
- Как знать теперь? - отвечает ей Клер.
Они обе смеются, потом одновременно умолкают, и Мария продолжает пить мансанилью, один стаканчик за другим.
Приносят мясо для Жюдит, вполне приличное мясо. А вскоре приносят и жареных лангустинов и маслины.
Жюдит хорошо кушает.
- Наконец-то, - говорит Пьер, глядя на свою дочурку, - наконец-то у нее появился аппетит.
- Это гроза, - откликается Клер. - С утра она тоже ела с аппетитом.
Жюдит ест сама, как паинька. Мария режет для нее мясо. Она жует и глотает. Мария отрезает еще. Глядя, как хорошо она ест, все трое тоже принимаются за еду. Лангустины свежие, обжигающе горячие, хрустят на зубах и пахнут дымком.
- Ты любишь это, Пьер, - говорит Клер.
Во рту у нее лангустин. Слышно, как ее зубы разгрызают его. Опять она не может совладать со своим желанием. Куда подевалась ее жестокость, она снова красива, она спасена от опасности, которую представлял Родриго Паэстра - живой. Ее голос - чистый мед, когда она спрашивает его - как изменило желание ее голос, - любит ли он это так же, как она.
- Скоро его найдут. - Мария говорит о своем. - Часа через четыре. А сейчас он еще лежит в поле, под колосьями.
- Знаешь, говори об этом, не говори, ничего не изменится, - замечает Клер.
- А мне хочется об этом говорить, - возражает Мария. - Разве нельзя?
- Что ты, - говорит Пьер, - что ты, Мария. Почему же нельзя?
Мария пьет еще. Лангустины здесь самые лучшие в Испании. Мария просит еще порцию. Они съели много, они и не думали, что смогут столько съесть. На Марию навалилась усталость, а Клер, повеселевшая, как Жюдит, расправляется с лангустинами. И он - он тоже ест их.
- Едва начавшись, эта игра была уже проиграна, - продолжает свое Мария. - Когда партия проиграна заранее, что тут говорить, а вы все обсуждаете, осуждаете без конца, без конца.
- Я был бы очень рад спасти Родриго Паэстру, - говорит Пьер, - очень, я готов в этом признаться.
- Это ведь было не от солнца, правда? - спрашивает Клер.
- От солнца, - отвечает Пьер.
Жюдит не хочет больше есть. Она хочет апельсин. Пьер старательно чистит для нее спелый плод. Жюдит завистливым взглядом следит за его руками.
Они тоже больше не хотят есть. Зеленоватая тень просачивается в окна, закрытые ставнями и затянутые шторами. Прохладно. Клер снова откинулась на диванчике в расслабленной позе, подставляя всю себя взгляду Пьера. Он не глядит на нее, но разве может он не замечать ее присутствия? А она смотрит на зашторенные окна, на оливковую рощу за ними, смотрит, не видя ее. Тени раскаленного воздуха пляшут в ее глазах. Неистовой жизни полны ее глаза, переменчивые, как вода. Голубые, как ее платье, темно-синие, подернутые зеленоватой тенью от штор. Что же произошло сегодня утром в отеле, пока Мария спала?
Мария прикрывает глаза, чтобы лучше видеть ее, эту женщину, Клер.
Но она не видит Клер, не видит ничего, только трепещущую неподвижность ее взгляда, устремленного на штору. И вдруг, словно застигнутое врасплох, пристальное внимание Марии прячется, забивается глубоко внутрь ее существа.
Именно в эту минуту Пьер внезапно встает, идет к двери, открывает ее - солнце на миг слепит глаза - и выходит. Идут минуты, прошло десять минут.
- Хоть бы он вернулся.
Клер отвечает неопределенным жестом - она не знает, куда ушел Пьер. Так она и сидит, обернув лицо к двери, упорно отказываясь взглянуть на Марию. Они молчат до тех пор, пока не возвращается Пьер. Он курит сигарету - наверное, зажег ее на террасе.
- Ну и пекло на улице, - говорит он. Жюдит помогают слезть со стула.
- Где ты был, Пьер? - спрашивает Клер.
- На террасе. На шоссе ни души.
В графине осталось еще немного мансанильи. Мария допивает ее.
- Мария, пожалуйста, - просит Пьер.
- Вот теперь я чувствую, что устала, - вздыхает Мария. - Это последнее, больше я не пью.
- Мы ведь не можем ехать по такой жаре, правда, Пьер? - спрашивает Клер.
Она показывает на Жюдит. Жюдит зевает.
- Нет-нет, - говорит Мария. - Ей надо немного поспать. Жюдит хнычет, она не хочет спать. Пьер берет ее на руки и несет укладывать на большой диван, который стоит в густой тени в глубине холла. Жюдит затихает. Пьер возвращается к Марии и Клер. Взгляд Клер неотступно следует за ним, обволакивает его всего, когда он подходит. Он снова усаживается на диванчик. Надо ждать, пока выспится Жюдит.
- Она уже спит, - говорит он - он обернулся и смотрит на свою дочурку.
- Мы увезли бы его во Францию, - твердит свое Мария. - Может быть, он стал бы нам другом. Как знать?
- Никогда уже мы этого не узнаем, - отвечает ей Пьер. И улыбается. - Не пей больше, Мария.
VIII
- Как же я устала, - говорит Мария - она обращается к Пьеру, - со всем на свете, кажется, можно справиться, кроме такой вот усталости. Я посплю.
Мария стала кроткой. И Пьеру привычна эта ее кротость, как было ему привычно ее тело, вся она. Он улыбается Марии.
- Это очень давняя усталость, - объясняет он, - она долго копится, она складывается из всего, абсолютно из всего. Иногда она дает о себе знать. Вот как сегодня, Мария. Да ты и сама это понимаешь.
- Мы всегда чересчур полагаемся на свои силы, - говорит Мария. - Как я буду хорошо спать.
- Ты всегда чересчур полагалась на свои силы, - уточняет Клер. Они улыбаются друг другу.
- Алкоголь, - отвечает Мария, - чего же ты хочешь. И потом эта вечная неуверенность, в которой приходится жить. Ты не можешь этого знать.
- Я и не знаю. Так можно проговорить до вечера.
- Ох, нет, - вздыхает Мария, - я посплю.
Она вытягивается на диванчике. Клер сидит напротив нее.
Пьер оборачивается, чтобы взглянуть на Жюдит.
- Как она хорошо спит, - умиляется он.
- Считается, что все можно, - говорит Мария, - но она все-таки слишком мала для подобных путешествий - так долго ехать и по такой жаре.
Она не оставила Пьеру места на диванчике. Многие туристы тоже лежат, как она. Несколько мужчин устроились прямо на полу, на плетеных ковриках. В залах тихо. Дети спят, и все говорят шепотом.
- Я увезла бы его путешествовать, мы бы много ездили, из страны в страну, - она зевает, - и мало-помалу, день за днем я видела бы, как он становится другим, как привыкает смотреть на меня, слушать меня, а потом…
Она снова зевает, потягивается и закрывает глаза.
- Ты не выпьешь больше ни капли до самого Мадрида, - говорит Пьер. - Ни капли.
- Ни капли. Обещаю. Не так уж я много выпила, чтобы…
- Чтобы что? - живо спрашивает Клер.
- Чтобы стать совсем уж болтливой. И чтобы слишком убиваться из-за потери Родриго Паэстры. Ты ведь знаешь, что это такое, я собиралась сыграть с Родриго Паэстрой, сыграть с ним интересную партию. И - нате вам, пожалуйста - игра проиграна, едва начавшись. Вот и все. Но не так я много выпила, чтобы не смириться с этим. Ох, как же я хочу спать! Я уже сплю, Клер.
Мария закрывает глаза. Где они? Она слышит голос Клер.
- Через полчасика уже можно будет разбудить Жюдит?
Пьер ничего не отвечает. И тогда Мария говорит - в последний раз:
- Если хочешь. Решай сама. А я - я бы проспала до вечера.
Пьер говорит, что сейчас позвонит в отель "Националь" в Мадриде, чтобы заказать три номера. Он понизил голос до шепота. Идет звонить. Ничего не происходит. Клер здесь, рядом. Этот вздох над Марией, этот запах сандала в воздухе - это Клер. Марии снится, что она спит.
Возвращается Пьер. Три комнаты заказаны на сегодняшнюю ночь в отеле "Националь" в Мадриде, говорит он. Некоторое время они молчат. Комнаты на сегодняшнюю ночь в Мадриде. Оба знают: едва они приедут в Мадрид, Марии опять придет охота шататься по барам и пить. Им понадобится терпение, много терпения. Они одновременно закрывают глаза - поразительно, до чего согласны все их движения. Стыд не позволяет им смотреть друг на друга в ее присутствии, даже когда она спит. И все же они друг на друга смотрят, сознавая всю невозможность этого. И снова закрывают глаза под нестерпимым гнетом не терпящего проволочек желания. Первой говорит Клер:
- Она спит.
Какой покой. Клер тихонько гладит шершавую обивку дивана. Гладит, гладит, пока ногти не начинают царапать ее. Пьер замечает это, следит за движениями руки Клер, видит, как она вдруг останавливается, отрывается, словно превозмогая боль, от дивана и бессильно падает на голубое платье.
Конечно, это она первой поднимается и выходит из их закутка. Едва уловимое движение воздуха, шуршание расправляемых юбок, эта неспешность, томность, с которой выпрямляется тело, - это может быть только женщина. Этот запах сладковатой хвои, запах духов, обретший себя на коже, только ее запах, смешавшийся с ее дыханием, ее потом, нагревшийся в складочках голубого платья, - Мария узнала бы его из тысячи.
Окутывавший Марию запах исчезает, и спадает прошелестевший над ней ветерок. Он пошел за ней. Мария открывает глаза, точно зная, что увидит. Их нет. Наконец-то.
Глаза Марии снова закрываются. Это свершится наконец. Через полчаса. Через час. И тогда поменяются роли в этой любви.
Ей хотелось бы увидеть, как это у них произойдет, чтобы ее залил тот же свет, что озарил их двоих, хотелось бы войти в это единение, которое, в сущности, завещала им она - ведь ей оно принадлежало с той поры, когда она, она, Мария открыла его в одну памятную ночь в Вероне.
Спит Мария?
В этом "парадоре", в этой обители, защищенной со всех сторон от знойного лета, есть все же лазейки, в которые лето может пробраться. Наверняка здесь есть внутренний дворик. Коридоры с бесконечными поворотами обрываются, словно замирая перед опустевшими террасами, где цветы, как и каждый день в это знойное время года, тоже замерли, поникли в ожидании вечера. Ни в коридорах, ни на террасах днем нет ни души.
Клер знает, что он идет за ней. Знает. Он уже решился. И он знает, что идет за женщиной, которую хочет, идет за ней на достаточном расстоянии, чтобы распалить ее чуть сильнее, чем следовало бы. Он - он предпочитает их такими.
Там - никого, ни души из-за убийственного зноя, навалившегося на лес и горы. Где же это произойдет - там? Клер остановилась, распаленная, как он и хотел, до предела тем, что он так и не нагнал ее, что его шаги слышны за ее спиной ровные, неспешные.
Он подошел к Клер. Его губы у самых губ Клер. Но она не хочет дать ему поцелуя.
- У нас есть час, - говорит она, - час, пока она не проснется. Мы можем снять номер. Я все сделаю сама, сама все оформлю и расплачусь, если тебе неловко. Я так больше не могу.
Он не отвечает.
- Я ее знаю, - продолжает Клер, - я знала, что она уснет. Ты заметил? После четвертого стаканчика мансанильи - готово, она засыпает.
Он по-прежнему не отвечает.
- Ты заметил, скажи? Умоляю тебя. Заметил? Пьер?
- Да. Но сегодня - сегодня она не спит.
Она приближается к нему, прижимается к нему вся, от лица до пальцев на ногах, от волос до бедер, всю, всю себя готова она отдать ему. Они не целуются.
Алкоголь заставляет сердце биться сильнее обычного. Как еще долго до вечера. Мария чуть раздвигает ноги - там, там бьется ее сердце, туда всадили клинок.
- Так, значит, я потеряла тебя? Уже?
- Любовь моя. Как ты можешь?..
Она отстраняется от него, отступает, дальше, еще дальше. Он один. Когда она возвращается, он все еще стоит на том же месте, будто прирос. В руке у нее ключ.
- Готово, - говорит она.
Пьер ничего не отвечает. Она прошла мимо него, не остановилась. Он услышал, как она сказала: готово. Она удаляется. Он идет за ней, но на расстоянии. Вот она уже на лестнице, которая уходит в тень. Даже горничные спят в этот час. И десяти минут не прошло с тех пор, как они оставили Марию одну. Клер, стоя на ступеньке, оборачивается.
- Я сказала: для сиесты.
Вот и дверь, которую надо открыть. Это делает он. Большая комната, окно выходит на оливковую рощу. Она - ее вдруг словно оставили силы - открывает окно и произносит первые слова.
- Нам повезло. Смотри. - И говорит еще, срываясь на крик: - Ах, я не могла больше, не могла! - И он смотрит туда же, куда она, они смотрят вместе, и вот тогда он решается наконец коснуться ее. Он зажимает ей рот поцелуем, чтобы заглушить ее крик.
И зной, ослепляющий зной, и ни живой души вокруг.
Неужели в последний раз в жизни бьется сердце так неистово, так безрассудно? Мария приоткрывает глаза. Их нет. Глаза снова закрываются. Ее ноги приходят в движение, потом бессильно падают на диван. Она приподнимается и смотрит сквозь жалюзи на ту же самую оливковую рощу, оцепеневшую от жары. Потом опять ложится и закрывает глаза. Ей кажется, будто она спит. Сердце успокоилось. Она просто слишком много пьет. Все это говорят, и он в первую очередь. Ты слишком много пьешь, Мария.
Окно расположено точно посередине стены. За ним роща. Оливы очень старые. На земле под ними не растет трава. Они не смотрят в окно, не видят рощу.
Пьер лежит на кровати и смотрит, как она расстегивает свое голубое платье и идет к нему обнаженная. Потом он вспомнит, что она шла к нему в раме открытого окна, шла среди олив. Вспомнит ли? Она так быстро расстегнула платье, переступила через него, и вот она уже рядом.
- Ты прекрасна. Боже, как ты прекрасна.
Или, может быть, вообще не было сказано никаких слов.
Самоубийство Родриго Паэстры ранним утром на пшеничном поле можно было предвидеть. Жесткая, сырая земля, громыхают телеги, все сильнее припекает солнце, и вдруг этот револьвер в его кармане, который мешает лечь поудобнее, мешает уснуть, напоминает ему, что есть еще чудесный шанс - как же он раньше о нем не подумал? - смерть. Спит Мария. Она в этом уверена. Если бы она очень хотела, то увидела бы сон. Но она не хочет. И не видит снов. Как это чудесно, этот внезапный покой, который снисходит на нее, когда она понимает, что проснулась. Или вовсе не спала.
Пьер встает с кровати первым. Клер плачет. Все еще плачет от полноты наслаждения, когда Пьер встает с кровати.
- Она все знает, - говорит он. - Надо идти.
Плач Клер стихает.
- Ты думаешь?
Да, он думает. Он стоит полностью одетый перед ней, еще обнаженной. Потом отворачивается к окну и повторяет: надо идти.
- Ты не любишь меня? - спрашивает она.
Голос ее печален. И он говорит ей эти слова.
- Я люблю тебя. Я любил Марию. И тебя.
А пейзаж за окном как будто смягчился. Пьер не хочет знать, что она поднимается с кровати. Лучи солнца уже не падают отвесно. Тени от олив, пока свершалась их любовь, неприметно начали удлиняться. Жара спадает. Где же Мария? Мария - не допилась ли она до смерти? С такой царственной легкостью умеет Мария пить и умирать, так не могла ли она с той же легкостью скрыться в море пшеницы, далеко-далеко, уйти, беспечно смеясь, следом за Родриго Паэстрой? Где же она, эта другая женщина, где Мария?
- Скорее, - торопит Пьер. - Идем.
Она уже готова. Она плачет.
- Ты не любишь Марию! - кричит она ему. - Вспомни, ты ведь не любишь больше Марию.
- Я не знаю, - говорит Пьер. - Не плачь, только не плачь, Клер. Уже час, как мы ее оставили.
Клер тоже смотрит на пейзаж за окном, но тотчас отворачивается. Подкрашивается перед зеркалом - оно рядом с окном. Сдерживает слезы.
А Мария - она умерла на пшеничном поле? С застывшей на лице гримасой смеха, смеха, остановленного на лету, подобно сбитой птице, хохота, оборвавшегося внезапно в самом разгаре? Одинокий хохот Марии разносился по пшеничным полям. Этот пейзаж - ее. Эта неожиданная мягкость в тенях олив, когда зной вот так, вдруг уступает вечеру, до которого уже недалеко, и множество его примет, возвещающих отовсюду, что день перевалил через свой пик, - все это возвращает к Марии.
Пьер стоит у двери. Его рука сжимает ручку. Она - посреди комнаты. Он говорит: я спущусь первым. Рука дрожит на ручке двери. И тогда она кричит:
- Да что же это такое? Пьер, Пьер, скажи мне что-нибудь!
- Я люблю тебя, - говорит он. - Не бойся ничего.
Ее разбудили туристы. Они отправляются в путь, весело болтая. И Жюдит тоже здесь, ее гладят по головке, она сияет, волосики слиплись от пота после сна; она стоит в проеме двери, ручки счастливо сжимают подобранные во дворе камешки. Мария поднимается, и Жюдит подбегает к ней.