Рыбы молчат по испански - Надежда Беленькая 32 стр.


* * *

Первый гром среди безоблачного неба рогожинских усыновлений грянул в мае: в департаменте образования сняли добрейшую Людмилу Дмитриевну.

Нине и Ксении сообщили эту новость, когда Витин микроавтобус уже въехал в Рогожин, пересек центр и остановился у мэрии. Они долго стояли на площади перед мэрией в полном замешательстве. Был теплый солнечный денек, под стенами кремля цвела черемуха, в кудрявых тополях громко ссорились вороны. Потрясенные Нина и Ксения молчали. Похожие чувства испытывают, вероятно, мирные граждане, когда узнают о начале войны как раз в тот день, когда приезжают туристами в столицу напавшей державы.

– Что же теперь будет? – испуганно шепчет Нина.

– А я почем знаю, – Ксения о чем-то напряженно размышляет. – Странно, что все так неожиданно. Позавчера созванивались, и вдруг – на тебе: сняли. Кто снял? Зачем? Чертовщина какая-то… Хорошо хоть домашний телефон ее у меня есть. Что-то здесь не так.

Тоска сжимала Нинино сердце: как будто ночной кошмар внезапно обрел реальность, и нет надежды на пробуждение.

В рядах усыновителей началась паника: никто не знал, откуда дует ветер, кого поставят на место Людмилы Дмитриевны и чем обернется для всех эта внезапная перемена.

Следующий гром ударил вскоре после исчезновения Людмилы Дмитриевны, в ясное летнее утро, когда Нина, Витя и испанцы отправились в Адин дом ребенка на знакомство.

Возле глухого серого забора, где Витя обычно парковался, стоял квадратный джип – новый, блестящий, с затененными стеклами, похожий на призрачный "хаммер". Внутри джипа было пусто.

Зато в доме ребенка явно кто-то уже был.

– Вы к кому? – путь им преграждает медсестра Вера.

– Добрый день. Мы к Аде, – отвечает Нина, обаятельно улыбаясь. – Она нас ждет наверху, Ксения заранее договаривалась.

Вера смотрит на Нину так, словно видит впервые.

– Ады Митрофановны сейчас нету, – отвечает она мрачно, по-прежнему загораживая проход.

– А когда она будет? Разве она не предупреждала, что мы приедем?

– Нет.

Нина выходит на крыльцо и набирает номер Ксении, но Ксения почему-то не отвечает.

Однако самое неприятно ожидало впереди. Когда Нина назвала медсестре Вере фамилию ребенка, с которым приехала знакомиться испанская семья, Вера, заметно смутившись, призналась ей, что ребенка с такой фамилией как раз в эту минуту смотрят американцы.

– Ада Митрофановна предупредила, что они приедут, – добавила Вера. – А про вас не сказала ни слова.

Она коротко попрощалась и исчезла в медицинском кабинете.

С таким поворотом событий Нина сталкивалась впервые. Так не поступал никто, даже вероломная Ада. Насколько Нине было известно, ничего похожего не случалось ни разу за всю историю рогожинских усыновлений – подобные вещи в корне противоречили кодексу, установленному усыновительным братством. Совет коллег такого бы попросту не допустил.

В департаменте образования скучала незнакомая кукла Барби. Нина видела ее впервые. Барби равнодушно посмотрела на бледную от волнения Нину и сдержанно извинилась. Направление испанцам выдано по ошибке, ребенка отдали американской семье, которая отстояла длинную, в несколько месяцев очередь.

Все это означало только одно: кто-то другой, неизвестный и влиятельный, проник в Рогожин, завладел сердцем и умом Ады и чиновников и потихоньку вытесняет Ксению.

Так рассуждала Ксения, которая сама позвонила Нине, выслушала ее сбивчивый рассказ и пришла в ярость.

Но у Нины на этот счет имелись свои соображения. И странное поведение медсестры, и сдержанно-холодные ответы кукольной блондинки она объяснила невидимой деятельностью, которая, по ее ощущениям, давно уже развернулась в рогожинских кабинетах. И главное, все это было связано с черным "хаммером", который преследовал ее по пятам – наяву, в мыслях и снах.

* * *

Нина не могла вспомнить, когда и где видела тот фильм. Название? Названия тоже не осталось. Кажется, там было что-то про Англию. Парки и газоны, верховые прогулки, старинный особняк… Да, скорее всего это была Англия. А может, никакая не Англия, а что-то другое – Франция или Италия. Еще она помнила, что упоминались этруски… Герои фильма должны были умереть. Заранее об этом знал только один человек – фотограф, безобидный малый, который зачем-то их фотографировал. На снимках он обнаружил, что будущая жертва несет на себе тень своей смерти: если человека душили – это была тень веревки, если сверху падал острый шпиль – тень шпиля. Кому-то отрезало голову лопнувшим стеклом – и на фотографии виднелся темный клинышек… Кажется, фотограф пытался предупредить людей и избавить их от смерти, но жертвы его не слушались и гибли один за другим.

Нине казалось, что над ней тоже висит какая-то тень… Что это было? Близость несчастья или гибели? А может, не одна тень, а много? Тени сгущались, грозя сомкнуться в сплошной непроницаемый мрак.

Страшнее всего было то, что Нина не могла представить, как выглядит несчастье и как она поймет, что вот: уже началось.

Но человек привыкает ко всему, и Нина постепенно привыкла и к теням, и к предчувствию беды и уже начала забывать, что можно жить иначе.

Но тот ясный весенний день не предвещал ничего дурного. Наоборот, это было доброе, полное счастливых обещаний утро. Первый раз с тех пор, когда в ее жизни появился собственный автомобиль, Нина проснулась с ощущением радости. Внезапно возникла смутная уверенность, что еще немного – и все скверное, тяжелое уйдет, оставит ее, Нину в покое, тени вернутся в свои темные углы и на смену им явится что-то легкое, свободное и светлое, по-настоящему ценное, как та капля колымского золота, которая лежала у нее в шкатулке.

Дней десять назад Зоя Алексеевна отправилась в летнюю экспедицию, и в доме ощущалось ее отсутствие. К своему удивлению, Нина скучала без матери: ей не хватало хрупкой фигурки в соседней комнате, шагов в коридоре, звяканья джезвы на кухне, когда мать варила кофе, и даже привычного запаха ее папирос.

Нина встает, открывает окно, и в комнату врывается раннее лето, шум города, теплый ветерок, пахнущий вымытым асфальтом, травой и бензином, словно и асфальт, и трава и бензин только и ждали, когда наконец она впустит их в свой обжитой и уютный комнатный мир.

Однако в то мгновение, когда Нина смотрит на густые заросли цветущей сирени, на свою машину, цепко держащую серебристыми боками маленькое холодное солнце, на гудящую улицу и Белорусский вокзал, где-то в глубине квартиры грохочет телефонный звонок.

Нина мечется по комнате, бежит в прихожую, сует руку в плащ, вытаскивает мобильник. Неприятный, резкий, враждебный звонок – он не понравился ей сразу, еще до того, как она посмотрела на экран и увидела, что звонит Ксения. Ее звонков Нина последнее время боялась больше всего: именно от Ксении – в этом она почему-то не сомневалась – ей предстояло узнать о грозящей обеим беде.

– Привет, – произносит Нина в трубку очень спокойно.

– Слушай, – быстро заговорила Ксения. – Слушай и не перебивай.

После такого вступления Нине становится совсем не по себе. Ксения говорит тихо и одновременно торжественно – никогда прежде Нина не слышала в ее голосе таких интонаций.

Она крепко прижимает трубку к уху. От волнения висок и ладонь делаются влажными.

– Да, Ксения, я слушаю, – произносит она через силу.

– Все очень плохо, – продолжает Ксения, чуть помедлив. – В Рогожине плохо.

В ее голосе все еще звучат новые торжественные нотки, как будто говорит не она, а актриса с похожим голосом, которую специально наняли для этого звонка.

– В департаменте прокурорская проверка. Это они Людмилу Дмитриевну сняли. Говорят, поступили сигналы сверху, кто-то донес, и они занялись расследованием.

– Кто – они?

– Понятия не имею… Прокуратура, наверное, раз проверка прокурорская. А может, какие-то другие службы. Зато кто именно донес – тут даже сомнений нету. Я прекрасно знаю, кто это был. И ты тоже знаешь.

Нина судорожно сглотнула.

– Вместо Людмилы Дмитриевны посадили какого-то своего человека. Временно… И этот временный поднял из архива старые документы, в том числе дела по нашим с тобой детям. Все дела за последние два года, все до единого. Представляешь, сколько это? Целая гора… Количество само по себе настораживает, появляются вопросы… Ведь если все наши дела сложить, получится Тамара плюс Алевтина вместе взятые, понимаешь? К тому же в самих документах им тоже что-то очень не понравилось…

Нина слышит, как от голода урчит в животе – не успела позавтракать. Человек подходит к роковой черте, а тело его работает, как отлаженный механизм. "Даже удивительно, – успевает подумать она, – как можно узнать все это и по-прежнему выделять желудочный сок, а не грохнуться замертво на пол".

– Почему-то их заинтересовали именно наши с тобой дела, Ниночка. Они просмотрели все, листочек за листочком, и несколько министерских разрешений показались им подозрительными… А вдобавок нотариальные согласия от испанцев.

Нинино сердце бьется мелко и очень-очень быстро. "Нитевидный пульс", – проносится в памяти неизвестно где и когда вычитанное словосочетание.

– Что значит – подозрительными? – говорит она чуть слышно, чувствуя, как обмякают спина и ноги.

– Печати их заинтересовали… Печати, Нина… И что-то еще не понравилось – кажется, даты и подписи… Мне позвонила Людмила Дмитриевна… Говорит, перерыли все дела, кое-что отложили. Те самые разрешения из министерства, мои разрешения, понимаешь? Они же нигде не зарегистрированы, таких номеров в природе не существует, и в министерстве их не признают. И еще согласия на детей. Твои согласия, с твоей подписью переводчика. Людмила Дмитриевна предупредила, что они прямо сейчас собираются звонить нотариусу, который их заверял, чтобы он посмотрел в регистре.

"Ну конечно, конечно, – верещит у Нины в голове чужой истеричный голос. – Это мои согласия! Те самые, которые я подделала! Которые мы подделали, которые меня, нас заставили подделать!"

– Этого нельзя допустить. Нельзя, чтобы они звонили нотариусу, – произносит Нина вслух.

Она говорит это очень ровно, но пальцы дрожат, а трубка возле уха становится совершенно мокрой.

– Дай им любой вымышленный телефон, прошу тебя. Скажи, что это телефон того нотариуса… Например, мой мобильный… Или домашний телефон отца, я ему сейчас все объясню…

– Невозможно, – мягко, но решительно осаждает ее Ксения. – Они все достанут сами. Меня даже слушать не захотят. Я у них на крючке, как и ты.

– Что же делать?

– Ничего. Судя по их прыти, они хотят устроить большой скандал. Международный. Показательную расправу, о которой напишут все газеты. Если согласия поддельные, усыновления будут признаны недействительными. Детей придется вернуть. Ну и… сама понимаешь.

Нина все понимает.

– Их надо как-то остановить, – говорит она глухим, неживым голосом.

– Поздно, – усмехается Ксения. – Поздно, Ниночка, поздно. Это Кирилл – он добился своего и пойдет до конца, не сомневайся. Такой уж он человек. А нам с тобой остается только сидеть и ждать.

– Чего ждать?

– Ну как чего? Того, что обычно ждут в таких случаях.

Нина сбрасывает сигнал и опускает мобильный телефон в карман халата.

Перед глазами у нее уже не комната с окном, за которым грохочет очумевшая от солнца Москва, а кабинет департамента образования города Рогожина. Она видит стол Людмилы Дмитриевны, заваленный бесстыдно распахнутыми картонными папками, подписанными знакомым – ее, Нининым – почерком. Видит склонившихся над этими папками внимательных, неторопливых людей.

У этих людей непроницаемые лица агентов из "Матрицы"…

Вот они достают из папки первый документ, переведенный Ниной и заверенный нотариусом, который обычно заверял все ее переводы и чью подпись и печать она несколько раз вынуждена была подделать вместе с подписью испанцев, потому что об этом просила Ксения – усыновление могло сорваться. За ним второй документ, третий. Один из агентов "Матрицы" озадаченно хмурит брови, затем брезгливо, двумя пальцами берет документ. Нине кажется, что под его пристальным взглядом бумажный листок съеживается. Вот он уже совсем маленький, сморщенный, жалкий, и кажется, что уголок сейчас задымится и вспыхнет бледным подпрыгивающим огоньком.

Человек в костюме отходит к окошку, подносит листок к глазам, рассматривает при дневном свете. Ярком свете весеннего солнца, который безжалостно и бесстыдно раскрывает тайну наивно-поддельных, слишком ярких, цвета морской волны печатей. Неторопливо передает помертвевший от ужаса листок в другие руки, которые подносят его к следующей паре пытливых внимательных глаз. Нине кажется, что она сама превратилась в эту злополучную бумажку или попала в один из снов, где зло переходит в наступление, где она достает мобильный телефон и звонит кому-то, кто сможет помочь, но кнопки застревают, или она забыла номер, или разучилась пользоваться мобильником, или – это оказывается страшнее всего – ей в ответ из трубки звучит нечеловеческий голос, голос ворона из ночного кошмара, который сидел в ее комнате на шкафу.

Рука в сером рукаве чиновничьего костюма уже тянется к телефонной трубке – тянется очень долго, пока Нина подходит к столу, садится в кресло, включает компьютер.

Компьютер загружается медленно, протяжно гудит, где-то в Рогожине чиновничья рука в нерешительности замирает над телефонным аппаратом и висит неподвижно, как цунами, кипящая пеной и грязью, и готовая обрушиться на крохотный курортный городок. Висит неподвижно целую вечность, пока загружается компьютер, пока Нина вызывает "Яндекс" и набирает фамилию своего московского нотариуса. Так и есть: перед ней на экране появляются сотни страниц с нужным телефоном, а это означает, что вражеская рука, помедлив еще мгновение, поднимает трубку и несет ее сквозь воздух, сквозь время, сквозь замершую в отчаянии Нинину жизнь к бледному хрящеватому уху.

– Боже, – шепчет Нина, обращаясь к монитору. – Не губи. Помилуй и сохрани меня, грешную, всеблагой создатель.

Но в следующее мгновение она не видит перед собой уже ничего – ни экрана, ни телефонных номеров знакомого нотариуса, которые, как оказалось, без труда может добыть любой желающий, усевшись, как она сейчас, за компьютер и ткнув курсором в поисковик. Она больше не видит руку в сером рукаве и желваки на гладко выбритых скулах, которые мерно движутся в такт разговору с Москвой.

Внезапно все предметы в комнате стали бесцветными, как чиновничий рукав, как черно-белый фильм Альфреда Хичкока про блондинку, укравшую сорок тысяч долларов, перед глазами замелькали мелкие крупинки, похожие на таежных комаров из материных рассказов. Выпустив из пальцев компьютерную мышь, Нина закрыла лицо руками и замерла, вжавшись в кресло у монитора.

* * *

Она не знала, сколько времени просидела перед монитором.

Экран потемнел, компьютер уснул.

Слышно было, как возвращаются с работы соседи – на лестнице простучали каблуки, несколько раз хлопнула железная дверца лифта. Под окном раздавались чьи-то возгласы, чей-то смех. Резкие, отрывистые звуки улицы. Где-то вдали завыла сирена "скорой помощи".

Земля медленно плыла в ледяной пустоте. Солнце описало в небе дугу и, не дожидаясь его исчезновения, на небо вкатилась луна, круглая и оранжевая как апельсин. Наступила гулкая ночь, полная шорохов, запахов и отражений, а Нина, не о чем не думая, все сидела перед космической пустотой погасшего монитора.

Она почти не сомневалась, что очень скоро ей позвонят.

Что происходит в таких случаях, откуда должны звонить? – размышляла Нина. Из Рогожина? Из министерства образования, из милиции? Из консульства Испании? Кто приедет забирать Нину, кто поведет ее в наручниках через двор и посадит в машину, чтобы отвезти в тюрьму?

Нина понимает, что время – это река. Нам только кажется, что мы что-то делаем, куда-то спешим, преодолевая вязкое, строптивое время, а на самом деле время уносит нас с той скоростью, какая ему угодна, а мы только плывем по течению. Мы не заполняем, не преодолеваем и не убиваем время. Это оно несет нас на своей спине, словно громадная сильная рыбина.

Река подхватила Нину и понесла, и от нее больше не зависит ровным счетом ничего – только держаться, держаться наплаву. И верить одному: времени.

"Что происходит в Рогожине? Почему они медлят? Случилась какая-то осечка? Может, московского нотариуса не оказалось на месте? Или потерялся реестр, и проверить записи невозможно?" – думает Нина. Она идет на кухню, заваривает очередную чашку тошнотворно несладкого чая. Несколько таких чашек с холодным чаем, затянутым мутной, словно нефтяной, пленкой, уже стоят перед ней на столе. Каждый раз Нина делает пару глотков и возвращается к монитору.

Нет сомнений: Ксения спишет на Нину все ошибки, недочеты и оплошности в их совместной деятельности. Как ответить правильно на вопрос, если, конечно, ей такой вопрос зададут, почему в Рогожине за два года было так много судов, на которых присутствовала именно она, Нина? Откуда взялась у нее дорогая машина? Ксению трогать не станут: нигде не указано ни ее имени, ни подписи. Кому докажет Нина, что большая часть денег доставалась не ей, а Ксении?

Несколько раз Нина в отчаянии набирала телефон Ксении. Трубка равнодушно гудела возле ее уха три, пять, семь раз. На другом конце провода не отвечали, и у нее падало сердце. Неизвестность пугает больше всего. Почему Ксения не отзывается? А что если ее уже куда-то вызвали, и она дает показания?

Та женщина в коридоре Рогожинского областного суда. Нина так и не увидела ее глаз: женщина смотрела себе под ноги. Подумать только, маленькая, хрупкая арестантка, и ради нее оцепили целую площадь. Женщина в коридоре не была похожа ни на бандитку, ни на убийцу. Что она сделала? Чем так напугала рогожинские власти?

Время неторопливо уносит Нину сквозь ночь, утро и день к вечеру следующего дня.

В пустом доме внезапно и оглушительно, как выстрел, грянул второй звонок. Лежавший на столе мобильник вспыхнул и замигал. Несколько секунд Нина смотрит на экран, на котором опять загорается Ксенин номер, и только потом подносит его к уху.

Все, что произошло позже, она всегда будет вспоминать так, словно это было во сне. Как будто события касались уже не ее, а кого-то совсем другого.

– Слушай внимательно, – проговорила Ксения еще более странным, чужим голосом. – Кирилла убили.

– Кого убили? Кто? Когда?

– Убили. Кирилла. Сегодня утром. Ты меня слышишь?

Назад Дальше