Я горько вздохнул. Не нравилась мне эта поездка. Не нравились Алинины родственники, и не они сами – бог бы с ними, нам вместе не жить – а то, какой становилась при них Алина, вечно чем-то обеспокоенной, нахмуренной, раздражительной. Удрученный этими мыслями, я вышел – не сидеть же здесь в полном одиночестве; не спеша спустился по дорожке, оглядывая домики и удивляясь их унылой пустоте, внизу постучал в магазинчик, что стоял рядом со сторожкой, там снова никто не ответил, я глянул на часы и вспомнил – сиеста, перешел дорогу и отправился вдоль поля по кустистой нетоптаной траве. Изредка мимо меня с гулом неслись автомобили, и только они исчезали, становилось тихо, свежо. Над головой толпились уже тучки, прикрывая собой солнце, было одновременно и пасмурно, и ярко. Взвывал и пронизывал холодом ветер, а в следующую минуту лицо жгло открывшееся из-за облаков солнце, и от его горячего жара слепились, тяжелели глаза. Было беспокойно и неопределенно, когда не знаешь, то ли небо сейчас разойдется, то ли хлынет вот-вот дождем. Из живописного я отметил про себя лишь горстки бледных тощих маков, торчащих по обочинам дороги, в остальном же было здесь дико, нехожено. Ботинки мои вязли во влажной и липкой траве, и скоро я остановился, заставил себя еще раз оглядеться вокруг, коря себя за то, что недостаточно полюбовался и оценил красоту этих мест, и, с ощущением сделанного дела, вернулся наверх.
Когда я уже подходил к дому, начался дождь. Алины, разумеется, еще не было. От нечего делать я лег спать.
Вечер прошел вяло и скучно. Меня разбудил звук двигателя, это Мишаня ставил под навес машину. В ту же минуту я увидел, как из соседнего крыльца спешно выскочила Алина и, боясь столкнуться с Мишаней, пулей влетела в дом. Я, одичавший от одиночества, взялся сходу пересказывать Алине план, который созрел у меня за эти часы: я предлагал нам с ней немедля арендовать собственный автомобиль и поездить по округе вдвоем, чтобы не зависеть ни от кого и не сидеть в этом доме как в клетке. Она слушала меня вполуха и рассеяно молчала, думая о чем-то своем. Я дергал ее за руку и пытался добиться от нее ответа, но все напрасно; в конце концов мы чуть не рассорились.
Около семи отправились ужинать, на этот раз в П.
– Это достаточно большой город. Надеюсь, вам понравится. Там мы без проблем найдем, где поужинать, – сказала нам Лия, выводя машину на трассу.
Она снова сидела за рулем и снова была спокойна, задумчива. Пожалуй, она одна из нас четверых вела себя как прежде, словно ничего не произошло, уверенной рукой вела под дождем машину и пару раз попыталась заговорить о чем-то со мной и с Алиной. Мишаня молчал и угрюмо глядел на дорогу. Мне показалось, он выглядел даже хуже, чем днем, весь потемнел, осунулся. Но не сдался. Что-то тревожное занимало его мысли, и он словно обдумывал и готовился к чему-то. Мы с Алиной сидели с кислыми лицами каждый у своего окна. Во-первых, из-за того что повздорили и не успели помириться – этого с нами давно не случалось. Во-вторых, Алина, вернувшись от сестры, неважно себя почувствовала, видимо, все-таки успела простыть. Невпопад ответив Лии на какие-то ее вопросы, мы все замолкли и приехали на ужин в полнейшей тишине.
Обычно равнодушная к таким вещам, сегодня Лия взяла инициативу в свои руки и сама решала, где лучше оставить машину и куда пойти на ужин. Она повела нас на главную площадь и показала на череду заведений, укрытых от дождя стеклянными навесами. Мы трое безразлично кивнули и вошли в тот, который предложила нам она. Так же молча и безразлично согласились на еду, которую она взялась для всех выбирать. Когда принесли заказ, так же хмуро поели, вышли под дождь, прошлись туда-сюда по площади – ей хотелось, чтобы мы увидели город, – потолкались среди людей с их мокрыми зонтами и мокрыми собачками на поводках, погрузились в машину и уехали домой.
Я твердо решил завтра же осуществить свой план и хотел сообщить о своем намерении Алине, однако удержался и не стал опять ей надоедать, она и без того была не в настроении. Дома она достала из чемодана аптечку, выпила какие-то таблетки, прошла в спальню и легла с книжкой в руках. Мне было жаль ее, и в то же время во мне все еще сидела обида за то, что она не поддержала меня, даже не выслушала, за то, что оставила меня одного чуть ли не на весь день и всецело погрузилась в заботы сестры, позабыв обо мне, а ведь это был наш первый совместный отдых! Впрочем, не так уж я был и обижен, просто мне не хотелось идти на уступки первым – я считал, она сама должна сделать первый шаг. Я лег рядом. Алина перестала читать и отложила книгу. Я чувствовал, что она тоже думала о том, как со мной помириться – как и я, она не любила ссор. Обычно мы старались выяснить все как можно быстрее и никогда не ложились спать спиной друг к другу. Бывало, разговаривали до утра, пока не решим всех наших споров, но засыпали уже в обнимку. И сейчас нам предстояло сделать то же. Мы оба это знали, но почему-то на этот раз мне было трудно, как никогда раньше: что-то во мне не пускало меня к Алине, не позволяло, как прежде, отбросить обиды и прижать ее к себе, сказав – все это такая ерунда! Наверно, и она чувствовала то же, потому что вертелась на скрипучей кровати, тяжело вздыхала заложенным носом, но разговора не начинала.
Вдруг в дверь постучали.
– Лежи, – остановил я Алину и пошел открывать.
С улицы на меня уставились цепкие глаза Мишани.
– Закурить дашь?
Я сразу понял, что он зашел не за сигаретой, и точно – когда я принес ему пачку, он схватил меня за руку и попросил, уже тише, чтобы не услышала Алина:
– Леха, пойдем выйдем. Разговор есть.
Мы вышли. Мелко и монотонно сыпался в темноту дождь, до самых легких обжигал морозно-чистый горный воздух. Мы закурили. Мне было не по себе. Размолвка с Алиной не давала мне покоя, и то, как трудно мне было сегодня переступить через себя, обнять ее, перестать злиться, тревожило меня – почему так? Что с нами происходит в этой поездке? У Мишани положение, вероятно, было не лучше. Он быстро и без всякого удовольствия подносил ко рту сигарету, как будто куда-то торопился. В обоих наших домах теплым огоньком светились окна, там, в спальнях еще не спали наши жены, а мы стояли с ним в холодной черноте ночи, курили и поглядывали друг на друга. Докурив и тоже бросив взгляд на окна, Мишаня кивнул, показывая на дорогу:
– Давай лучше пройдемся.
Не хочет, чтобы нас подслушивали, понял я. Мы стали спускаться. Под ногами ничего не было видно, мы шли почти на ощупь, надеясь на то, что на дороге вроде бы не было ям. Белый фонарь между нашими домами давал немного блеклого света, но и он рассеивался, туманился в дожде. Не доходя до конца дороги, мы повернули и пошли по мокрой сыпучей аллейке перед домами второго уровня – как и всюду, они стояли безлюдные, пустые. Здесь-то уж точно никто нас не услышит, хоть стреляй, подумал я про себя. Наконец Мишаня остановился, посмотрел на меня еще раз, опять пытливо, настойчиво, и спросил:
– Тебе Алина ничего про Лию не рассказывала?
Я удивился. Алина без конца говорит о сестре, разве он этого не знает?
– Да, да, – быстро согласился Мишаня. – Я имею в виду, что-нибудь такое… необычное. В последнее время. Вчера… Или сегодня. Не рассказывала?
– Что необычное?
Он вздохнул, замялся.
– Ну, может, на счет нас с ней…
– Да говори толком, о чем речь? – не выдержал я, поднимая плечи от холода.
Мы оба были без зонтов, и я все подтягивал воротник толстовки к ушам, а Мишаня стоял как есть, с лысой и блестящей от дождя головой и, мне показалось, даже не замечал этого. Он снова вцепился в меня глазами и долго не отпускал, будто вырывая из меня признание. Я не отводил взгляда. Так мы бодались глазами, пока он не убедился, что я ничего от него не скрываю, и не сказал:
– Хороший ты мужик, Леха. Крепкий…
– Так от меня-то ты что хотел?
Он посмотрел в сторону, сплюнул и вдруг тихо и хрипло произнес:
– Любовник у нее завелся.
Он снова закурил, я тоже. Он молча смотрел в темноту, в глазах у него, я видел, роем носились мысли. Весь в себе, он медленно двинулся дальше по аллее, я пошел рядом.
– Я как ее увидел, сразу понял – она будет моей. Сразу. Шестнадцать лет назад это было.
Далеко же он хватил, подумал я про себя. Решил рассказать мне все с самого начала?
– Никогда не забуду того первого раза. Сколько раз потом себя спрашивал: зачем она тебе? И знал, зачем. Из-за этого первого взгляда, из-за ее улыбки. Вот она как посмотрела на меня, улыбнулась – или не улыбнулась, но мне так показалось, знаешь, одними глазами – и все. Как будто согласилась тогда быть моей. Она смеялась потом, я, говорит, ничего такого не делала. Но я-то знаю. Она как будто сказала мне – давай, Мишаня, вперед. Ой… – он мучительно вздохнул и схватился за голову. – Ой, ой… Шестнадцать лет с тех пор прошло. Сколько раз я дрался из-за нее, ты не представляешь. И все у нас шло не по-человечески, непорядочно как-то. Я когда встретил ее в тот первый раз, сам был женат. Естественно, сразу сцены, скандалы. Жена моя на ушах стояла, но сделать ничего не смогла. А что тут сделаешь? Я и не скрывался особенно. Теща моя первая к кому только не бегала, и к батюшке в церковь, и по знахаркам разным – любила она это дело – все дочку свою спасала. Так разве этим вернешь мужика?
Он ухмыльнулся и покачал головой. Мы дошли до крайнего домика, у наших колен стоял низенький заборчик, за ним в зарослях лежал овраг, шустро бежала с горы речка. Мы повернули обратно.
– Я развелся, – продолжал Мишаня, – теперь она оказалась замужем. Обещала развестись с ним, но все никак. Я бесился, ревновал, конечно. Она тянула. Потом он увез ее в Москву, я таскался за ней как дурак, чуть бизнес из-за нее не потерял. Потом думаю, ну и черт с ней, баб что ли на свете других нет? И мы как-то потерялись почти на год. Вдруг, не поверишь, встречаемся снова, случайно, у приятеля моего в доме. Я с молодой женой – приятная такая блондинка, но для жизни совсем не годится, не знаю, зачем я женился на ней, не помню сейчас. Я чуть с ума не сошел, когда узнал: она вернулась из Москвы, да еще развелась, да еще без детей – ребенка у них так и не родилось, она не хотела. Свободная женщина – бери хоть сейчас! Я бросил свою блондинку – дал ей денег, и мы быстро разошлись.
Он замолчал, подумал о чем-то.
– Я вот что думаю: у нас с ней никогда не было так чтобы, знаешь, спокойно, хорошо. Как у людей. Все время что-нибудь не так. Она сразу забеременела – мне сказала, когда уже четвертый месяц шел. Она же худая как спичка, у нее ни живота, ничего не было видно. А я стал считать и понять не мог – мой ребенок или не мой. В общем, измучился весь, пока она не родила.
Я посмотрел на него вопросительно, и что?
– Ничего выяснять не стал, – ответил он. – Решил, что будет мой, и точка. А то, если думать об этом, с ума можно сойти. Расписались мы с ней. Вот, четырнадцатого числа как раз годовщина у нас. Потом в Москву переехали. Думал здесь все по-другому будет, подальше от всех этих… ее старых знакомых. Квартиру сразу купил, денег всегда давал. Мать ее сюда переехала. Потом младший родился. Опять я все девять месяцев жил как на вулкане, сначала она аборт хотела делать, я ее силком дома держал, умолял, уговаривал. Она родила. Но все еще хуже стало. После младшего у нас с ней год, – он поднял палец и с упором повторил, – год ничего не было, можешь себе представить? Но ничего, я стерпел. Младший у нас болеть стал. Мать ее с нами жить начала, помогала. Потом решили везти его сюда. Долго собирались. То она мать не хочет перевозить, жалко ее, говорит, куда ей в ее возрасте новую жизнь начинать? То наоборот не хочет оставлять ее там. Я-то думал, может, у нас здесь с ней все наладится. Думал, как на курорт буду сюда приезжать. Не буду здесь даже говорить о работе – а то она вечно жалуется, что я дерганый домой прихожу. Вот я теперь спокойный такой сюда приезжаю, и что ты думаешь?
Мы снова прошли всю аллею и, повернув, пошли назад. Глаза уже привыкли к темноте, и ноги сами обходили известные уже лужицы.
– Когда дом купили, она захотела делать ремонт. Я разрешил, конечно. Она такая счастливая бегала, мерила что-то там, рисовала, она же рисует у меня, ты знаешь? Она вообще такая, – он повел рукой, не зная, как объяснить, – образованная. Не то что я. Разбирается во всех этих… картинах там, искусствах всяких… У нее и в Москве одни выставки на уме были. Ты куда собралась, спрашиваю – как куда, на выставку! И побежала. Я даже ревновал сначала, думал, она за художником каким-нибудь бегает, знаешь, есть такие, длинноволосые, без гроша в кармане, зато как свистят женщинам в уши – видел я таких. Но она нет, вот именно что на картины ездила смотреть, я сам видел. Встанет там одна, маленькая такая, перед огромной картиной и смотрит на нее, смотрит… Целый час стоит! Я уже весь музей два раза обошел, а она стоит. Что она там разглядывает, я не знаю. Ты не понимаешь, говорит, это искусство. И здесь она хотела обязательно в Барселоне жить, это же, говорит, центр современного искусства…
Дождь зашумел сильнее, и я предложил подняться на крыльцо одного из пустых домов. Мы встали под крышей и закурили.
– И вот приезжаю я как-то, а у нее в гостях сидит слащавый такой испанец. Он мне сразу не понравился. Глаза скользкие, бегают. Кудри на голове как у девицы. Это, говорит, дизайнер, помогать мне будет с ремонтом. Я, конечно, сдержался, в морду не стал сразу бить – а надо было. Выгнал я его. Она на меня так кричала тогда! Я еще подумал, и что она так нервничает? Знает же, что я не люблю, когда чужие мужики в дом приходят. В общем, обиделась на меня крепко. На следующий день мы вместе с ней к нему в офис поехали. Хотела мне показать, что они только о деле разговаривают. Ну, посмотрел я на него еще раз. Он, как меня увидел, перепугался весь, глазки забегали, тараторит что-то на своем, заикается, кофе мне подносит – тьфу, противно, ей-богу. Они что-то там с ней обсуждали, бумажки свои разложили, чертежи. Моя-то по-ихнему уже тогда хорошо говорила, говорю же, она такая, захочет – за неделю любой язык выучит. Я сижу, не понимаю, что они там говорят, но вижу, парень напрягается, на меня поглядывает. Видно, дела у него совсем плохи, думаю. Ну а как иначе, у них кризис на дворе, недвижимость подешевела, одни только русские и покупают, да немцы еще с англичанами, ну и китайцы еще. Не то что дизайнеры, они все там без работы сидят. В общем…
Он вздохнул, хлопнул ладонями о мокрые перила и сжал их крепкими пальцами, как будто хотел вырвать их с корнем из земли. Потом посмотрел на меня:
– А Алинка точно ничего не говорила?
Я покачал головой.
– Странно, – он задумался. – Я думал, они заодно. Значит, Лия ничего ей не рассказывает?
– Получается, так.
– Ведь ты бы знал, да? Она ведь сказала бы тебе?
Я кивнул.
– Да-а. Алинка за сестру горой стоит. А меня ненавидит. Думает, я ее сестры не достоин, так ведь? – с горькой улыбкой сказал он.
– Для Алины нет никого, кто был бы ее сестры достоин, ты же знаешь.
– Да, да, знаю.
Он отвернулся и встал, глядя вперед, в темноту. Потом снова заговорил, не оборачиваясь:
– Месяц назад я не выдержал, нанял людей последить за ней.
Я невольно вздрогнул. До той минуты я, кажется, не понимал, как далеко он может зайти. Я с самого начала чувствовал в нем какую-то угрозу, он был человеком, способным на все, недаром я про себя сразу окрестил его бандитом. Но только сейчас, стоя за его спиной в этом дождливом пустынном месте, отрезанном от мира, я ощутил, как меня засасывает в какую-то опасную и очень неприятную историю. Я подернул плечами и огляделся: может, и здесь где-то стоят его люди?
– Здесь никого нет, – сказал он, сразу угадав мои мысли и этим напугав меня еще больше. – Здесь мне никто не нужен, здесь я сам за ней слежу. Тем более, вон, и телефоны не работают, позвонить ему она не может.
Он резко обернулся ко мне:
– Вот ты скажи мне, как мужик мужику. Если бы ты узнал, что твоя баба тебе изменяет, что бы ты сделал?
– Да ну тебя, – попытался отмахнуться я, но Мишаня уже вцепился в меня своими стальными глазами.
– Нет, я серьезно. Ну вот Алинка, например. Да нет, ты не подумай, я ничего такого не хотел сказать… не дай бог такого никому, как говорится. Но все-таки, что бы ты сделал?
Он смотрел на меня жадным лихорадочным взглядом, как будто от моего ответа зависело то, как поступит он.
– Отпустил бы, – твердо сказал я.
– Отпустил?
– Ну а что тут сделаешь? Сам же сказал – человека не вернешь.
– Это-то да.
Он снова ударил по перилам и сжал кулаки.
– Я убил бы его.
Он произнес это самым обыкновенным тоном, как если бы он сказал "я поехал бы завтра к морю позагорать". И обернулся посмотреть, что я скажу на это. Я молчал.
– Но потом думаю, ну, убью я его. А с ней-то что делать?
Он пододвинулся к самому моему лицу и вдруг воскликнул, отчаянно и вместе с тем требовательно, как будто это я был причиной его нынешнего состояния:
– Что мне с ней делать? Скажи мне, что?!
Я отшатнулся от него. Он схватился за голову и замычал как от боли:
– Убью… Обоих убью. Не могу больше… Нет, к черту! Что руки об них марать… Пусть живут. Сам с моста прыгну… Будь проклят тот день, когда я ее увидел… Ммм…
Он взревел диким звериным рыком, потом затих, опустил руки и уставился на меня странным отрешенным взглядом, так, будто видел меня впервые. Да он ненормальный, подумал я.
– На, закури, – я дал ему сигарету и сам тоже закурил.
– Приятель у меня был, – заговорил он через некоторое время, – друг детства, как говорится. Так вот он, когда узнал, что его дело конченное, решил не дожидаться и сам себя кончить. И знаешь что? Не смог в себя выстрелить. Смешно, да? Ты знаешь, что тебе лучше умереть прямо сейчас, а выстрелить в себя не можешь… Рука не слушается… Я подумал тогда, а вдруг я тоже не смогу? Долго думал, представлял по-разному. И знаешь, что надумал? Лучше всего с моста прыгать. Прыгать легче всего. Умираешь еще в воздухе – сердце разрывается. А если вдруг не успел, от удара уж точно умрешь. Ну, а если и тут не успеешь, в воде-то точно… Тут главное мост хороший найти, высокий. Я себе присмотрел парочку. Дай бог, не придется, но если что, я знаю, куда ехать… В животе у меня все сжималось от холода, от страха и от не знаю которой уже сигареты. Он опять почувствовал мои мысли и повернулся:
– Ты замерз. Холодно тут. Иди домой, я тебя совсем заболтал, Алинка тебя потеряла небось. Я тут еще постою.
Он, кажется, пришел в себя. Во всяком случае, старался казаться спокойным. Взгляд его снова остановился на моем лице, и он добавил:
– Я хотел попросить тебя поговорить с Алинкой.
– О чем?
– Спроси у нее на счет этого, дизайнера.
– А если она не в курсе?
– Скажи просто, что Мишаня, ну там, догадывается о чем-то, переживает, спать не может, ну все такое. Только про людей моих не говори ничего, ради бога. Обещаешь? – он схватил меня за рукав.
Все-таки он ненормальный, снова подумал я, высвобождая руку.
– Обещаю, обещаю. А Лия про них знает?