Глаза его были закрыты. Изо рта текла слюна. Борис дремал на диване. Ему надоело слушать проклятия, и он подошел к бредившему. Взяв за волосы, задрал голову вверх и, глядя в замутненные глаза, стал назидательно говорить:
- Ну что, дружок, понял теперь, куда попал? Заруби себе на носу: сюда здоровые не попадают и выходят с клеймом - не сотрешь за всю жизнь. Так что молчи в тряпочку. А будешь на персонал хер дрочить - вообще не выйдешь! Или вынесут ногами вперед. Так что отдыхай, орелик!
Бросив голову бредящего и едва ли соображающего парня на подушку, развязал ему руки, натянул на задницу штаны.
Непривычная обстановка действовала на меня угнетающе. Я лежал с открытыми глазами, слушая хрюканье, бульканье, жалобное всхлипывание спящей палаты, и соображал - куда попал?
Захотелось в туалет.
У выхода, не переступая роковой черты, спросил разрешения у дремлющего на диване санитара Вовки.
- Давай, - буркнул потревоженный цербер.
Проходя мимо процедурки, увидел там санитара Борьку. У него на коленях сидела Ленок.
Вернулся в палату. Не спалось. Из процедурки доносились грубый голос санитара и женское воркование.
- Да… да… да., конечно… - чирикала Ленок.
- Бу… бу… бу… - басил Борис.
Стихло. Послышалась возня. Все завершилось глубоким умирающим стоном.
Борис возвратился.
- Давай, - кивнул он напарнику в сторону процедурки и грузно плюхнулся на диван.
Все повторилось. Опять возня и опять стон ненасытной стервы.
Утром Черная Скамья, расхаживая между кроватями, вновь затянул:
- А на черной скамье, на скамье подсудимых…
Кашлянье, харканье, зевание проснувшейся палаты.
Хлопанье дверей. Звяканье склянок в процедурке. Разноголосица новой смены.
- Так, пить лекарство! - Посвежевшая за ночь Ленок подкатила к наблюдательной столик, уставленный капроновыми стаканчиками с водой и горками разноцветных таблеток.
Обитатели палаты поочередно подходили и глотали пилюли. Санитар Борька наблюдал.
Черная Скамья, высыпав в рот горсть разноцветных колес, хотел отойти, но Борька, шагнув к нему, громко сказал:
- Открой рот!
Черная Скамья - так я окрестил Вергазы - злобно сверкнул глазами. Взяв в руки его узкое, хориное лицо, санитар надавил пальцами-сардельками на щеки. Открылась гнилая пасть убийцы. Из-под нечистого языка вывалились таблетки.
- У, гнида! - Борис наотмашь рубанул ребром ладони по худой кадыкастой шее.
Голова симулянта дернулась и вместе в хилым телом отлетела в угол.
Вскоре Борис повел группу дураков в туалет. Игорь, парализованный сульфозином, скакал на одной ноге, держась рукой за стену. Санитар Вовка отлучился в процедурку. Его позвала медсестра. На минутку наблюдательная осталась без присмотра. Вергазы тигром метнулся со своей койки. Воровато позыркав по сторонам, стал выламывать из кровати наказанного парня металлический прут. Прут был слегка согнут и болтался в гнездах. Выломав стал метаться по палате - куда спрятать? - и, пришлепывая прутом по ладони, злобно шипел:
- Уработаю гада, завалю, что угол дома…
Он имел в виду обидчика-санитара.
В коридоре послышались шаги. Понурое стадо плелось за Борисом. Он тащил изувеченного уколом. Вергазы сунул прут под матрац казненного сульфозином. Метнувшись на свою кровать, затаился, изображая спящего.
Санитар свалил Игоря на койку и посмотрел на грядушку. Она скалилась свежей щербиной.
- Эт-то что за херня? Кто выломал?! Ты, что ли?! - спросил он Игоря, готовый его растерзать.
- Не-е-е, - с дрожью в голосе протянул тот. Глаза его налились страхом. - Не я…
- А ну, встань!
Игорь, скрюченный, встал, а санитар, подняв угол матраца, увидел на сетке кривой железный прут.
- Это не я! - вскинулся отчаянный голос.
- Ах ты, гнида! Убить меня хотел, сволочь! - взревел Борис, не слушая протестующих, умоляющих криков.
- Это не я! Не я! Пожалуйста, не колите меня! Правду вам говорю - не я!
Но тщетно. Уже спешила, предвкушая удовольствие, Ленок с большим шприцем. Уже Вовка стянул штаны с приговоренного и держал его мертвой хваткой за ноги. Уже Борис зажал своей железной клешней худую шею парня и мстительно вминал лицо в подушку. Парень судорожно сгребал руками одеяло и протестующе мычал. За происходящим с интересом наблюдала столпившаяся в дверях новая смена.
Ленок повторила любимую процедуру, но в левую ягодицу. Мычание взметнулось до визга. Затрепыхалось в судороге тело. Быстро-быстро захлопали по кровати руки невинной жертвы, как-то пытаясь заглушить чудовищную боль. Борис отпустил шею.
- Ма-а-ма… мам-м-мочка… мама…
На облитое слезами, перекошенное от боли лицо тяжело было смотреть. Гребя руками, Игорь скатился с кровати и, сверкая голой задницей, пополз к выходу из палаты.
- Мам-ма, мам-мочка, зачем ты меня сюда… мам-ма… - бился он головой об пол.
- Я тебе дам мамочку, сволочь! - бухтел с дивана Борис. Ему такие концерты были не в диковину. - Чуть зазевайся - голову бы проломил. Сука!
- Ну ладно, ладно. Будет тебе. Сам виноват. Что уж ты, - сказал Петрович - спокойный, много повидавший на своем веку санитар. - Давай, Олег помоги…
Олег - тоже дежурный санитар. Он работал в паре с Петровичем. Интеллигентного вида, лет двадцати, студент медицинского, направленный на практику в дурдом.
Вдвоем они положили бедолагу на койку.
В столовой подсел к Угрюмой Личности. Рядом сидел похожий на уголовника молчун Леший. Они лениво хлебали больничное варево. Стук ложек. Звяканье кружек. Обиженное богом стадо метало, хлебало, сопело, чавкало, лило на пол и на больничные пижамы.
К нашему столу подошел начинающий педераст Толька Алиночкин, или Тонька, или Восьмиклиночка, как все его звали. Взяв за спинку раскладной алюминиевый стул, выдвинул его, намереваясь сесть. Не отрываясь от трапезы, Леший зацепил ногой ножку стула и с грохотом задвинул обратно. Тонька все понял и пошел искать другое место. Нашел у Читы. Чита, отбросив ложку, швырнул первое через край. В миске была мутная жижа, в ней плавали листики ржавой капусты и редкие дробинки перловой крупы.
- Давай, второе наложу. - Баба Дуня из обслуги хотела взять у Читы алюминиевую миску.
- М-м-м… - замычал дебил, прижимая ее к груди.
- Да давай, второе наложу… Господи! - Баба Дуня вырвала из рук мычащего Читы миску и плюхнула черпак гнилой толченой картошки и ложку тушеной капусты.
На третье - слабенький чаек.
Перед сном палата наглоталась таблеток и вовсю пускала пузыри. Мне лечение еще не назначили и спать не хотелось. В углу шуршал деланной феклой приблатненный малый, поступивший в наблюдательную утром, но уже освоившийся в непривычной обстановке.
- Фрайера замочил, - распрягался липовый бла-та-та. - Зацепил копытом по кишке и вырубил. Лежачего ногами подровнял. А тут мусора. Я когти рвать… Бесполезняк. Нагнали, повязали… Фрайер в больничке откинул копыта. Большой срок горел. А мне на киче не в кайф париться… ну и прикинулся дураком… в натуре…
- Ты и есть дурак, - оборвал щенячий визг Угрюмая Личность. - Я крутую горку поломал, - продолжал он, - пятнадцать пасок в совокупности. И по мне лучше каша-сечка и на нары, чем больничная решка. Судимость спишешь, клеймо шизика не сотрешь. Будешь теперь, карась, всю жизнь на кукане сидеть. Как социально опасный в психдиспансере отмечаться. А чуть что - сюда. Сульфозин в сраку - и полный атас, - резюмировал пахан и снова угрюмо замолчал. Заткнулся и обескураженный бла-та-та.
Скрипнула кровать. Из-под одеяла змеей выполз Черная Скамья; подойдя к Чите, достал из трусов елду. Чита лежал на боку с открытыми глазами.
- Чита, возьми… возьми… - зашептал вонючий хорек, поднеся ко рту бессмысленно хлопающего глазами олигофрена елду. - Это колбаса… вкусно… бери, - мазал он вялым членом Читу по губам.
- Вергазы! - рассерженный голос Петровича с дивана. - Ляжь щас же, свинья, пока не прификсировал!
Страдалец нырнул под одеяло и затих.
Проснулся малыш-эпилептик.
- Дядь Жень, можно в туалет?
- Давай, Васек… А ты куда?! - осадил санитар метнувшегося за пацаном Черную Скамью.
- Петрович… тоже надо… как из ружья… не могу терпеть…
- Лежи, свинтус ты эдакий! Перетерпишь! Вот пойдет Тонька - и ты следом…
- Ха-ха-ха, - заржал интеллигентный Олег.
Скоро я провалился в бездну и проснулся от небесного голоса.
- Мальчики-и-и… Пожалуйста, пить лекарство, - говорила дежурная медсестра Наталья Триус.
Наталья не так красива, как Ленок, но у нее непоказное сострадание и участие к больным. Она без тени брезгливости убирала за стариком маразматиком; он, несмотря на пожелание Ленка, почему-то не подыхал. Наталья подавала "утку" обезноженному сульфозином парню, кормила с ложки, хотя он почти не ел, а все смотрел в потолок. И если шлюху и садистку все ненавидели, то Натаху любили. Добрая, ласковая, для всех желанная. "Мальчики, пожалуйста, вставайте…", "Петя, пожалуйста, на укол…" Даже чушку Вергазы по имени: "Миша, пожалуйста…" В общем, убежавший из доброй сказки персонаж. Боже, какие я к ней испытывал чувства!
В этой смене было двое крепких парней, лет по тридцати, Генка и Славка. Шкрабники и хохмачи. Правда, шкрабничали они над шизиками незлобиво - от скуки, и часто, если кто просил закурить, предлагали партию в шахматы.
- Выиграешь, - говорили они, - дадим закурить. Проиграешь - будешь кукарекать.
Загородив раздаточным столиком выход из наблюдательной, садились играть. За игрока-шизика болела вся палата. Но шизики всегда проигрывали. Помучив немного, санитары одаривали страдальца сигаретой.
После завтрака Вергазы бил по палате пролетки и гнусил всем осточертевшей дебильной песней-самоделкой. "Заведенный" мотал по подушке башкой, пахан угрюмо соображал, а Петя Левушкин занимался любимым делом.
- Натаха! Иди сюда, - позвал Генка-санитар медсестру.
- Что случилось? - она подошла к наблюдательной.
- Глянь.
Одеяло шизика вздымалось и опадало, как морская волна. Глаза онаниста - закрыты, на лице - удовольствие.
- Прекрати сейчас же!.. Поросенок!.. Ребята, прификсируйте…
Парни, смеясь, привязали шаловливые руки онаниста к кровати.
- Ы… ы… ы… - захныкал онанист.
- Ничего, Петюня, не горюй! Попроси Тоньку - не откажет!
- Га-га-га…
- Гы-гы-гы…
Нас повели на медицинское обследование. Надо выяснить, что еще, кроме "прибабаха", следует подлечить.
Меня общупали, обстукали, обнюхали. Нашли сухость в горле и гнилой зуб. Назначили электропрогревание, а гнилой зуб решили удалить.
Физиотерапевтическим кабинетом заведовала молодая красивая бабец с тугой грудью и стройными, затянутыми в джинсы ногами.
- Садись, - указала она на кушетку и, нагнувшись, стала прилаживать к горлу электропятаки.
Обдало густой волной сладких дорогих духов. Ее стройные горячие ноги плотно обхватили мое колено. Упругий сосок, нагло выпирающий из тесной блузки, ненароком ткнулся мне в губы, когда она потянулась включить за моей спиной аппаратуру. Сердце обдало кипятком. В голове застучало. Появилось безумное желание схватить за идеальные половинки, завалить на кушетку и мять, грызть, терзать, целовать и мучить неизведанное женское тело. Маленькие пальчики молодой дразнилки ласково щекотали горло, когда она торопясь поправляла электропятаки. Каждое прикосновение вызывало волну желания. Захотелось до умопомрачения, до зубовного скрежета.
- Что зубами скрипишь? Болит что?
- Не-е-е, так…
- А-а-а, понятно, - улыбнулась провокатор.
Зуб рвали без укола. Пытку вынес молча.
- Смотри ты! Терпеливый, - восхитилась мучительница.
В соседнем кресле верещал пидор Восьмиклиночка:
- Больно! Ой-е-ёй… больно! Сделай заморозку!..
В палате долго вспоминал физкабинет и его хозяйку, дорисовывая в воображении, чего не было. Ну когда, когда попробую женщину?
Утром раздался вопль, прервав приятный сон на интересном месте. Я вскинулся с кровати. Самый тихий, самый неприметный из обитателей зверинца - Илья Сажин - держал за глотку тупое животное Читу и полосовал ему череп зажатым в кулаке гвоздем. Илья Сажин, сорокалетний шизофреник, всегда ходил со сложенными на животе руками и со сладенькой улыбкой на небритом лице. Ни дать, ни взять - божий одуванчик; а сейчас, с перекошенным от возбуждения лицом и налитыми кровью глазами, походил на бешеного зверя.
- А-а-а, - выл Чита, даже не пытаясь вырваться.
В наблюдательную влетели санитары. Борис вырвал из рук садиста окровавленный гвоздь и с размаху сунул в солнечное сплетение свой пудовый кулак. Удар вышиб из ноздрей шизика две сопли, и они обляпали волосатую кувалду боксера. Нокаутированный икнул и рухнул.
- Когда вы передохнете, сволочи?! - распалялся Борис, зашвыривая вырубленную тушу на кровать. - Гитлера на вас нет, он бы вас блядей, живо вылечил! Вовка - пеленальник! Ленка - шприц!
Все. Участь нарушителя спокойствия, привязанного к кровати и оглушенного сульфозином, была решена. Таким прямая дорога в Казань, где на особо строгом режиме держат шизанутых преступников и убийц.
Медсестра Костенко выстригла у Читы волосы на ранах и залила йодом. Пописанный гвоздем завыл еще пуще, а Ленок, забинтовав ему голову, влупила в задницу укол против столбняка. Закончив операцию, поставила точку:
- Не сдохнет!
Наконец санитар повел меня к лечащему врачу. Борис открыл двери ключом-трехгранником и втолкнул меня в кабинет, встав у дверей. Я огляделся.
За столом сидела лет пятидесяти женщина, как новогодняя елка, увешанная украшениями.
- Ну, здравствуй, Жора. Садись… Давай познакомимся. Меня зовут Лиана Викторовна. Я твой лечащий врач.
- Здравствуйте.
Пустые глаза лечащего врача излучали фальшивое участие и сострадание. За годы работы в дурдоме она привыкла к шизикам.
- Расскажи, как себя чувствуешь, как кушаешь… - завертелась старая песня.
- Как кушаю?.. Вот в четверг приходила комиссия - кинули на тарелку пару сосисок и компот был. А так… Да вы сами знаете, что здесь за кушанье…
- Я не о том… Я спрашиваю, как у тебя аппетит…
- Я и говорю: аппетит - все нежевано летит. В этой баланде даже погрызть-то нечего, одна жижа.
- Однако колючий ты…
- И мать, говорят, при родах мучилась…
- М-да-а… Ну, а что тебя беспокоит? На что жалуешься? С чего началась болезнь?
- Как отца на сабантуе мент застрелил, так с той поры.
- Сон нормальный?
- А вы полежите с недельку в наблюдательной, и я посмотрю на вас потом. Там ночью могут запросто башку откусить. С этими придурками ухо надо востро держать. Вы бы перевели меня в другую палату, к тихим, а?
- Посмотрим-посмотрим, - мадам помолчала. - Ну, хорошо… А вот в твоей истории записано, что ты от волков убегаешь… Сознание у тебя отключается… Как часто это происходит и что при этом чувствуешь?
- Ничего не чувствую… Просто как подкуренный.
- Куришь?
- Есть грех…
- Н-да-а… Ну ладно, иди, отдыхай.
- Спасибо, я не устал. На волю бы…
- О-о-о, об этом еще рано говорить.
- А когда?
- Полежи. Посмотрим на твое поведение. Встретимся еще не раз… А там… там видно будет. Отведи, - кивнула она стоявшему в дверях санитару.
А в воскресенье - свиданка, с утра непрерывные звонки. Санитары не успевали открывать дверь и выводить больных.
- Жора! - крикнул Борис. - К тебе пришли.
Комната для свиданий рассчитана человек на пятнадцать. Столы, стулья. Все места заняты, и дядя стоял возле стены.
- Жора… Здорово! - дядя раскинул для приветствия руки.
- Здравствуй, дядя Петь.
Обнялись.
- Ну, как ты здесь?
- Потихоньку. Курева принес?
- Есть такое дело! - он достал из сумки пять пачек "Примы". - Вот, на недельку должно хватить, а в следующее воскресенье еще принесу.
Я рассовал пачки по карманам.
- Тут тебе тетя Варя харч собрала. Пирожки с картошкой, мясо жареное, сметана. Привет большой передает. Сама-то прийти не смогла - прихварывает. Отпустит, вместе навестим, - не умолкал дядя. - Больничный харч надоел небось?.. Как вас кормят-то?
- Да какая кормежка…
- Знаю-знаю, сам недавно с печенью лежал. Ну ладно, расскажи, что у тебя нашли-то? Ты с врачом-то говорил?
- Да говорил…
- Ну и что?
- Да ничего. Лежи, говорит, разберемся.
- Ты, племяш, не унывай! Все будет путем!
Говорить больше не о чем, и мы нудились, ожидая, когда освободится место за столом.
Комната для свиданий напоминала столовую. Родственники выгребали из сумок домашнюю снедь. У некоторых больных руки тряслись от, регулярного отравления лекарством, и родственники кормили их с ложки. Звенели банки, склянки, бутылки, велись пустопорожние разговоры. Гомон. Приглушенный интимный разговор между молодыми мужем и женой. Нечленораздельное мычание дебилов. Чавканье, сопение. Счастливый Чита, не сознающий своего убожества, с неизменным аппетитом уплетал принесенную бабкой домашнюю еду.
Грустный, поникший сидел за столом дважды казненный сульфозином Игорь.
- Мама, забери меня, пожалуйста. Мне здесь очень и очень плохо.
- Ну что ты, Игорек! Как же я тебя заберу? Мы же договорились! Ты полежишь немного, тебя обследуют, подлечат. Надо же что-то делать! Работать ты не можешь. Пусть хоть пенсию назначат. Веда так?
Парень грустно молчал.
- Ну, не надо, Игорек! Не рви мое сердце. Я и так дома день и ночь переживаю. Я думала, ты веселый выйдешь, меня успокоишь. - И мать Игоря потянула к глазам платок.
- Не плачь, мама.
- Как тут не плакать… Разве я не знаю этого заведения… Но надо же как-то определяться… Не можем ведь мы вдвоем жить на мои семьдесят рублей. У меня самой здоровье никудышнее. Ноги совсем не ходят. Из комнаты почти не выхожу - тяжело подыматься. Кнопка теперь одна гулять бегает. На улице лает, за голубями гоняется. По тебе скучает, - через силу улыбнулась мать.
Глаза Игоря заблестели. Крупные горошины сорвались из переполненных глаз.
- Ну вот, и ты заплакал, Игорь. Не надо, а то совсем расстроюсь. Больше не огорчай меня, пожалуйста.
- Хорошо… мама… Больше не буду тебя огорчать…
- Вот и умница. Я тебе свежий платочек принесла. Вытри слезы… А вот зубная щетка, паста, зеркальце. Прячь в карман, а то санитар увидит - отберет. И не думай больше ни о чем. Все будет хорошо. - И немного повеселевшая Мать засуетилась, выкладывая на стол завернутые в полотенце тарелки. - А сейчас поешь. Я курочку деревенскую принесла - тетя Валя передала. Ешь, пожалуйста…
- Спасибо, мама, не хочу.
- Игорь, мы же договорились, что ты не будешь меня огорчать…
Парень нехотя принялся за еду. Было видно: ему мучительно не хотелось превращаться в такое же подобие чавкающих животных, смысл существования которых свелся к набиванию брюха.
Чита "подмел" бабкины гостинцы и запросился в палату.
- М-м-м, - обратился он к санитару.