Хоть и жалко сдавать бутылки - приходится, и Оля за это целует в щеку.
Давно хотел заиметь простенький гараж, чтобы складывать посуду. Квартира-то не резиновая. Несколько лет назад меня обманул лысый ханыга: обещал продать гараж, я дал задаток двадцать рублей, а он с глаз долой, и больше его не видел.
На прошлой неделе, сдав мешок бутылок, шел под раскидистыми деревьями и глядел на железные гаражи. Остановившись думал: вот бы иметь такой, тогда бы мигом комнату освободил, как того и хочет Ольга.
Из-за деревьев с авоськой в руке вынырнул немолодой рыжий мужчина.
- Что, Жора, смотришь? Бутылок здесь нет.
- Гаражи больно хорошие, мне бы такой, - ответил я.
Рыжий подумал и спросил:
- Что, купить хочешь?
- Неплохо бы…
- Ну, раз такое дело, купи мой.
- А твой который?
- Вот, чуть дальше…
Мы подошли к деревянному контейнеру, приспособленному под гараж.
- Вот, - кивнул рыжий, - только дверей нет.
- У меня старые есть.
Мы ступили в проем маленькой двери, а большие, двустворчатые, были заперты изнутри навесным замком. Пахло бензином.
- Недорого продам, - мурлыкал рыжий, тряпкой смахивая в углу паутину, - всего за сорок рублей.
Денег не хватало, и мы пошли ко мне домой.
Отдав рыжему четыре червонца, хлопнул его по руке и, взвалив на себя старую дверь, попер к гаражу. Прислонив к проему, стал смотреть: большая. В этот момент сзади раздался окрик:
- Ты что тут хозяйничаешь?!
Обернулся. Передо мной стоял бородатый мужчина.
- Как что? - удивился я. - Купил гараж, вот дверь примеряю.
Тут бородатый понес меня:
- Вали отсюда! - И матом.
- Дак я купил, купил этот гараж…
Мужчина, выслушав меня, объяснил…
В обиде на лжепродавца поплелся домой.
Снова я прозрел, Господи. Благодарю Тебя.
Вот уже девятый день Ольга не приходит ко мне - некогда. Зато звонит по телефону и спрашивает, как дела и сдаю ли бутылки. Бутылки сдаю, а деньги прячу подальше, чтоб потом поближе взять.
Вчера Ольга пришла с подругой. Ирина смотрела на меня с восхищением, чуть улыбаясь. Она была плотнее Ольги, моложе, ниже, с грубым голосом.
Я поставил бутылку водки, женщины выложили закуску и, наполнив стаканы, выпили в мою честь. Глотнул и я.
Забалдев, Ольга увлекла меня на диван, а Ирина вышла в комнату, притворив дверь. Отдав страсть девятидневной разлуки, Оля вспорхнула, и на ее место легла раздетая Ирина и принялась меня целовать…
Когда на нее лег, она подняла ноги, устремив пятки к потолку, и вдруг грубым голосом завыла и так сильно сжала в объятиях, что понял: она гораздо сильнее Ольги - и напугался, как бы в экстазе не задавила меня. Но руки ее ослабли, и вскоре мы втроем сидели за столом.
Женщины достали принесенную бутылку, и пьянка продолжалась. Они любили меня по очереди, но когда набрались окончательно, то в пьяном угаре пели и танцевали голые, а потом падали на диван и отдавались мне. Иногда путал, кто подо мной, тем более, если любила одна, другая целовала. И чего только они со мной не вытворяли, проказницы, соревнуясь в любви. От Олиного гортанного клекотания прозревал, а от Ириного грубого, пропитого воя вновь терял рассудок. Так продолжалось, пока не поборол сон.
Пробудился от холода. Ирина, похрапывая, спала с устремленными к потолку пятками, и одеяло колыхалось на ее загорелых ступнях. По очереди опустил ей ноги, она прекратила храпеть; и только начал засыпать, вновь устремила к потолку пятки и подняла одеяло…
Всю ночь опускал Иринины ноги. Видно, это была ее любимая поза.
Утром женщины, встав, закурили и, вспоминая вчерашнюю оргию, от души смеялись. Им так хотелось опохмелиться! Ирина вызвалась достать водку.
Скоро она вернулась с бутылкой, победно протянув ее Ольге. Выпивая, стали свои проблемы обсуждать, совсем на меня внимания не обращая. Я с утра в здравии пребывал и с удовольствием женские похождения слушал, ума набирался. Они нигде не работали и жили на счет мужчин, своим телом торгуя. Ольга была замужем, но муж в тюрьме сидел и часто письма слал, в любви признаваясь. У нее полно поклонников, ее по Москве разыскивали, а она у меня пропадала.
У женщин блестели глаза, и они, довольные, часто потягивались, изредка на меня поглядывая, и улыбались.
- Ты за последнее время растолстела, а все на жизнь жалуешься, - проворковала Оля.
- Да уж, растолстела… Я в норме. Вот тогда, после родов, расплылась так расплылась. Почти девяносто килограммов весила, - Ирина затянулась, выпустила дым и засмеялась.
- Ты чего? - спросила Ольга.
- А-а, случай вспомнила. Когда вышла из декретного отпуска, корова коровой, как-то со второй смены шла. А за мной парень увязался, щупленький такой. Заливает. Ступили в темноту, он приподнял меня и потащил в кусты. А там канава. Он не заметил и вместе со мной в канаву… И сломал ногу. Стонет. Вытащила его, взяла на руки и понесла к остановке.
Они загоготали.
- И со мной подобный случай был, - стала теперь Оля рассказывать. - Тоже со второй смены шла. Два парня схватили меня за руки - и в посадку… Сильно не сопротивлялась… Мне особенно второй понравился… Потом долго еще - на работу ли шла, с работы ли - все его в толпе выглядывала… Мне так хотелось, чтоб он меня каждую ночь насиловал…
Девки опять засмеялись, а я пошутковал:
- А вот второй был я!
Ольга, стрельнув на меня глазами, парировала:
- Если б это был ты, я б тебя не отпустила!
Закурив, продолжала:
- Когда была девушкой, за мной так один ухаживал! Он мне нравился. Целовались… Упрашивал, а я стеснялась… - Ольга помолчала. - Как людей портит жизнь! Тогда одному, почти любимому, стеснялась дать, а теперь двоим-троим по пьянке отдаюсь…
Через день да каждый день Олечка с Ириной бывают у меня, иногда до беспамятства напиваясь. Они так ладно делят меня между собой, и, если нахожусь в здравии, от такого бардака теряю рассудок.
На диване троим спать тесно, и я купил матрац. Стелю себе в комнате рядом с батареей отопления. Женщины спят на кухне. Ирина по ночам также устремляет ноги к потолку, и Ольга от холода просыпается. По утрам они над этим смеются.
Время идет, бутылки тают, и тают мои деньги. Оля ходит теперь одна. Со мной не так напивается.
Боже, благодарю Тебя и всех-всех-всех! Я опять в своем уме.
Как стремительно летит время! Сдал все бутылки, а тут ремонтировали наш дом, и в моей квартире побелили и покрасили. Благодать.
Диван оставил на кухне, а в комнату поставил тахту - Ольга достала. Спать теперь ложимся каждый в свою постель. С ней заснуть невозможно, как напьется - храпит.
Израсходовал почти все деньги, несколько раз из тайников доставал, но Ольга всегда требует бутылку, и не знаю, как буду жить дальше, когда не останется ни копейки. На одну пенсию не протянуть, и вновь придется собирать бутылки.
Сразу после ремонта Ольга привела давнюю подругу. Лидия ростом более двух метров. С такой высокой женщиной ни разу не разговаривал.
Потягивая водку, женщины вспоминали молодость. Опьянев, Лида стала о своих похождениях рассказывать. Ольга восторгалась.
Лида жила с мужем и имела сына. Он был большенький, и она часто уходила из дома, гуляя в свое удовольствие.
- В последний раз около недели не ночевала. Ну, пришла, муж открыл варежку, а я ему: "Боюсь возвращаться. Опять будешь орать. И чем дольше не прихожу, тем сильнее у меня страх, а раз боюсь, то все медлю и не возвращаюсь. Не ори, пожалуйста, а то испугаюсь и уйду. А когда вернусь - не знаю. Вновь будет страшно". Муж сразу сбавил обороты и ласковым стал, а потом: "Я ж тебя люблю…" Ну, постель помирила.
Ольга, смеясь, наполнила рюмки.
- Весной мы к родителям ездили, - продолжала Лидия, - ну и покутила я! Как-то провожали подругу, пропили все деньги, что взяли с собой, а когда стали садиться в экспресс, у нас с Аркадием не хватило мелочи. Поехали на рейсовом. У железнодорожного переезда авария: экспресс сбит товарняком, так исковеркало! Господи! Несколько человек насмерть. Много раненых. Вышли из автобуса - и меня рвать. А муж говорит: "Если бы мы ехали на экспрессе, я бы точно погиб, а ты бы живая осталась".
Женщины засмеялись.
Вскоре Лида ушла на кухню. Оля оседлала меня, и под гортанное клекотание я наслаждался жизнью…
После этого женщины достали свою бутылку. Но Лида пила мало, все на меня поглядывала, и скоро окосевшая Ольга ушла спать на кухню.
Лидия своим ростом подавила меня. Поднимая руки, несколько раз задевала люстру, и, где бы ни стояла, казалось: она рядом.
И вот мы одни. Глотнув водки, протянула через стол руку и положила на мое плечо. Я замер: такая высокая женщина - будет что-то необычное. Потрепав мои волосы, выключила люстру и зажгла ночник…
Мы лежали на тахте, и я смотрел в потолок, побаиваясь такой необычной по высоте женщины. Будь сейчас со мной Оля, я бы давно был готов к бою, но около меня лежала Лидия, и моя кукурузина покоилась в правом паху, поникшая и испуганная.
Лида повернулась и провела рукой, нежно и медленно, по моей голове, шее и остановила длинные пальчики на соске. Погладив, принялась крутить его, как горошину, и, обняв меня, поцеловала в мочку; я ощутил: ее язычок проник в ухо, раздалось шебуршание, будто рядом мяли грубую бумагу. И тут вспомнил: вот уже несколько дней не мыл в ушах, и мне стало стыдно…
Лидия продолжала меня ласкать, и я почувствовал: скоро к бою буду готов. Еще немного, и я лег на нее, а она так широко раскинула и подняла ноги, что левая уперлась в стену, а правая, как мне показалось взметнулась чуть ли не до середины комнаты. Ноги она поддерживала руками, просунув под согнутые колени.
Размеренно и искусно, без единого гортанного звука, отдавалась Лидия. Движения были отработаны, и, в какие бы позы ни становилась, мне чудилось: на тахте я не с женщиной, а с большой автоматической куклой…
С книжного шкафа полетел "Капитал". Днем его просматривал, надеясь найти высказывание основоположника марксизма об экономической потенции сексуально развращенной женщины в коммунистической формации, чтоб до конца понять мое зыбкое положение в замордованном обществе без горы бутылок, но с темпераментной женщиной на новой тахте. До сих пор не пойму, как Лидия ногами достала до шкафа, ведь до него - более метра! Она подняла "Капитал" и положила оба тома перед тахтой. Я встал на книги, она на широко раздвинутые колени и уперлась головой в стену.
Любовь продолжалась…
Меня так измучила Лида - ну все, больше не могу, но она была ненасытная и вдохновенно кукурузину поднимала. Наверное, и у мертвого смогла бы поднять.
Читая газеты, вижу: сколько при перестройке рождается новых партий! Но никто не надоумился сколотить партию дураков или душевнобольных. Лидера, видно, нет. А что, если мне взяться? Схожу на пятачок к "Московским новостям" и поагитирую. Уверен, сподвижники найдутся. Для затравки напишу устав и программу, в почетные члены возьму выдающихся людей, кто страдал душевной болезнью. Так, кого из русских взять? Прежде Чаадаева, Батюшкова, Гаршина… А из иностранцев? Можно Ницше, Ван Гога, Эдгара По… Хватит. Почетным председателем изберем своего… Лучше Чаадаева.
В стране, такой бардак, и кто знает, может, к нам валом повалят люди, и мы подсобим атрофированной экономике выйти из затянувшейся мастурбации… Надо попробовать. А то кругом только и слышно: "Ты, дурак!", "Ох и ненормальный", "С ума сошел!"… Как будто сумасшедшие или душевнобольные не люди. Дай дураку деньги - будет богатым, дай должность - будет править, дай женщину - будет нежно любить…
Я прозрел, Господи, и снова мне жизнь дарит радость. Спасибо!
В выходной Ольга пришла с бутылкой и, выпив, сказала:
- Все, Жорка, мы расстаемся. Через пять дней освобождается муж, и я к нему уезжаю. Но ты не унывай, Лидия познакомит тебя с одинокой женщиной.
Она ушла, крепко полюбив меня в последний раз, и я загрустил.
Лидия ходила ко мне в основном днем, на ночь редко оставалась и наконец повела вечером к подруге. Оксана - молодая, разведенная, ничем не привлекательная с виду женщина - жила неподалеку. Мы сели за стол, женщины подняли тост за знакомство.
Немного посидев, Лида ушла, и мы остались в полуосвещенной комнате вдвоем с хозяйкой. Пить она больше не стала, а разобрала диван, и мы перешли к более тесному знакомству. Оно продолжалось до поздней ночи. И что интересно: новая женщина дарит новый способ любви.
Господи Боже мой, вот уж никогда не думал, что и на мужском начале от непрестанной работы могут появиться мозоли.
Посмотрев как-то, наклонив голову, на свою кукурузину, ужаснулся: под нежным ободком, в углублении, рассыпано несколько мелких чужеродных дробин. Сосредоточенно их рассматривал, удивленно-испуганно хлопая глазами.
Полжизни дрочил кукурузину, струей теплой, ласковой воды, и ничего на ней не появилось, а как повысил квалификацию, перейдя на женщин, так и высыпали мозолята.
Упорно тренируя в женской долине не привыкшую, видно, к новой работе кукурузину, вскоре заметил еще две маленькие мозольки.
В детстве слыхал: кто усиленно занимается дунькой кулаковой, у того на ладонях появляются мозоли. А у меня от женщин - на кукурузине! Вероятно, это высшее достижение современного мужчины, тем более в столице никогда не набивал мозолей на руках, а теперь, как награда за совершенную работу, они будут балдеть на кукурузине, перевернутой навечно вниз головой.
Вспомнил райцентр. Подрастая, помогал родственникам по хозяйству и набил от черенка первые мозоли. Дядька тогда, глянул на них, сказал:
- Гордись, Жорка, мужиком становишься.
И я гордился, показывая их сверстникам. А как быть теперь? Внутренне восторгаться могу, но не показывать же кукурузину, как в детстве ладони?
Шел как-то по скверу и на скамейке увидел Андрея. Благодаря ему познакомился с незабвенной Оленькой, моей первой женщиной. Андрей сидел с двумя бородатыми мужчинами и, глядя на седоватого - его звали Вольдемаром, - говорил:
- Шахматы, вообще-то, не совсем искусство - нельзя перехаживать…
Вольдемар, чуть подняв голову, с жаром возразил:
- А музыканты, поэты, кто импровизирует или пишет экспромтом?..
Слушая их, подумал: "А шахматы - спорт? Если шахматы - спорт, то онанизм - тяжелая атлетика".
Андрей, увидев меня, улыбнулся и, ухмыльнувшись в рыжие усы, весело сказал:
- А, Жора, привет! Садись, как дела?
- Отлично! - радостно ответил я.
- А как с женщинами?
Улыбаясь, выпалил:
- Превосходно! - И восторженно добавил: - У меня, как у настоящего мужчины, от неустанной работы появились мозоли…
Воцарилось молчание. Андрей нарушил:
- Мозоли, говоришь? Расскажи, где они находятся?
Поведал до тонкостей. Худощавый, с русой бородой мужчина воскликнул:
- Так это же сифилис!
- Точно, он! - поддержал второй.
- Все, Жорка, собирай вещи и дуй в кожно-венерологический диспансер. Тебя положат в больницу, - поставил точку Андрей.
Мужики отодвинулись от меня, а потом, встав, попрощались и на рысях разбежались в разные стороны.
В моей башке на разные голоса закричали мужчины и женщины: "Сифилис! Сифилис! Сифилис!"
Бросило в жар, и я, скрючившись, в страшном раздумье тупо смотрел в землю. Кто же меня заразил: Ольга? Ирина? Лидия? Оксана?
Домой шел медленно, иногда поднимая взгляд. Казалось, люди сейчас на меня как-то особенно смотрят, будто знают, что я подцепил отвратительную заразу.
А может, это не сифилис, а какая-то другая, мало кому известная болезнь? Но ведь Андрей поставил точку, сказав: "сифилис", а он большой специалист по венерическим заболеваниям.
Несколько дней не решался идти в диспансер, лелея надежду: а вдруг не сифилис?
На рынке купил меду, - слыхал, от многих болезней помогает, - и мазал кукурузину, иногда надолго погружая в банку, и мед вылазил через верх.
Самолечение не помогало, пошел в диспансер.
В регистратуре заполнили карточку, спросив, что у меня, и направили к дерматологу.
К врачу - небольшая очередь.
И вот переступаю порог кабинета. За двумя столами, стоящими впритык, две женщины в белых халатах. Посмотрев на них, остановил взгляд на молодой, лет около тридцати, за правым столом. У нее блестящие, серые, манящие глаза и высокий, притягательный бюст. С Оксаной не был неделю и почувствовал, как кукурузина, заскользив по правой ноге, взметнулась вдоль живота.
Перевел взгляд на женщину за левым столом. Ей лет тридцать пять. Окинув меня живыми, светлыми глазами, сказала:
- Давайте карточку. Что у вас?
"Значит, это врач, та - сестра", - отметил про себя.
- Подойдите ближе. Показывайте.
Шагнул к столу и стал расстегивать… Господи, ну как мне сейчас… ведь он, Боже, он… Даванул косяка на сестру - она натренированно опустила взгляд. Нижняя фрамуга окна открыта, - со смущением поглядел на пеструю столичную толпу. Медленно, нехотя достал кукурузину и опустил вдоль стола, у корня придерживая, а то она неистово стремилась к животу, и, оттянув крайнюю плоть, бесстыдно обнажил набирающих мощь стаю мозолят. Голова кукурузины почти касалась отрывного календаря. Светлые, живые глаза врача округлились, из груди вырвался вздох, похожий на гортанный вскрик - резкий, до боли знакомый, но короткий, - и лицо ее сделалось пунцовым. Симпатяга сестра подняла взгляд и, не краснея, стала разглядывать.
У окна раздалось жужжание, и на голову моей кукурузины спикировала дармоедка-оса, привлеченная запахом меда, - забыл помыть, собираясь в диспансер. Оса лакомилась медом, медработники с трепетом и любопытством хлопали глазами, а я боялся шевельнуться: вдруг оса осерчает и ужалит! В напряжении потерял бдительность и опустил крайнюю плоть. Она медленно поползла, а оса в этот момент, перевалив тонкую талию через красивый ободок, стала собирать мед с мозолят. Господи Боже мой! Мгновение, другое - и плоть накрыла обнаглевшую осу, она оказалась в силках головы моей кукурузины! Изнутри, атакуя что есть мочи, оса старалась вырваться из ловушки, но не могла и, рассвирепев, больно ужалила меня в самое сердце! Поперхнулся болью и потому не закричал, а, отступив от стола, отвернулся и раскрыл обмякшую ловушку. Контуженная оса, взлетев, медленно потянула к окну между смеющихся женщин и вылетела в открытую фрамугу.
Смущенный, испуганный, стоял посреди кабинета с расстегнутыми штанами, а атакованная жестокой осой кукурузина, свернувшись, чуть не рыдала от боли, прячась между моих ног.
Врач сквозь смех все же выдавила:
- Не уходите, продолжим осмотр…
Заметив шевелящееся жало, вытащила пинцетом и прошептала:
- Поднимите рубашку.
Осмотрела незагорелый живот.
- Сейчас сдайте кровь в кабинете напротив и приходите послезавтра в это же время.
Зачембаривая рубашку, усмехнулся:
- Почти как в анекдоте…
Женщины посмотрели вопросительно.
- Ну, укусила оса или пчела одного туда же, его жена с ним к врачу, говорит: "Боль уберите, опухоль оставьте!"