Остросюжетный роман Вильяма Козлова "Поцелуй сатаны" охватывает период начала "перестройки", когда на смену оптимизму приходят отрезвление, разочарование, боль от содеянного в нашей стране. Неудержимо накатывается "девятый вал" жестокой преступности, пышно расцветают присущие всеобщему распаду пороки: проституция, наркомания, пьянство.
Герои романа пытаются в это смутное время отстоять свое достоинство, всячески борятся со злом, свято веря, что Добро победит.
"Поцелуй сатаны" - второй роман тетралогии писателя, куда входят также романы "Карусель", "Черные ангелы в белых одеждах" и "Дети ада".
Содержание:
Горький цветок полыни - Часть первая 1
В ловушке - Часть вторая 58
Кто ты, человек? - Часть третья 99
Вильям Козлов
Поцелуй Сатаны
Горький цветок полыни
Часть первая
Ревет ли зверь в лесу глухом,
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поет ли дева за холмом -
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг.
Ты внемлешь грохоту громов,
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов -
И шлешь ответ; Тебе ж нет отзыва… Таков
И ты, поэт!
А.С.Пушкин.
Глава первая
1
Столько милиции Николай Уланов еще никогда не видел. Люди в темно-серых шинелях, куртках с ремнями, синих фуражках с кокардами и в портупеях запрудили Невский проспект, окружили небольшую площадь у Казанского собора, сдерживая напиравшую на них толпу. Очередной митинг и, наверное, не санкционированный. Очень уж милиция настороже. У многих в руках опущенные резиновые дубинки. Два парня в теплых куртках взобрались на цоколь памятника фельдмаршалу Кутузову и, жестикулируя, что-то выкрикивали. Один из них, в вязаной шапке, размахивал трехцветным флагом. В толпе мелькали плакаты.
Несколько милиционеров пытались дотянуться до крикунов, но те ухитрялись увертываться: задирали ноги в кроссовках, укрывались за Кутузовым. Движение на Невском прекратилось, все больше прохожих напирало на жидкую цепочку блюстителей порядка. По лицам видно было, что они толком не понимают, что происходит, но стадный азарт уже охватывал даже случайно оказавшихся тут людей. Некоторые препирались с милиционерами, требовали пропустить их к памятнику, другие пытались силой прорваться. Слышались голоса: "Чей митинг-то? "Память" или "Народный фронт"? "Народники" с бородками, а эти из "Отечества""…
Три парня и молодая розовощекая женщина бойко раздавали листовки, отпечатанные на ротапринте. С подписями, даже телефонами. Краем глаза Николай прочел: "Народный фронт"… Тут его кто-то сильно толкнул в бок и он резко повернулся, готовый дать сдачи. Толкнула высокая шатенка с папиросой в зубах. Глаза ее были устремлены на ораторов, выкрикивавших какие-то непонятные лозунги. По крайней мере, до Уланова они не доходили. Тем не менее, он почувствовал возбуждение, в нем поднимался протест против милиционеров, хотя они, в общем-то, вели себя довольно миролюбиво. Скорее всего, они и сами не понимали, что в данной ситуации нужно делать. Сцепившись руками, сдерживали напиравшую толпу. Много было молодежи, мелькали погоны и фуражки военнослужащих. Пожилые люди держались подальше от памятника.
- Почему не даете людям говорить?! - звонко прокричала шатенка, размахивая длинной рукой с папиросой, - Где же хваленая демократия, гласность?!
- Пусть бы лезли на собор, а они вцепились в Кутузова, - негромко проговорил Николай - Чего доброго опрокинут…
Шатенка метнула на него презрительный взгляд и не удостоила ответом. Нижняя губа у нее толстая и чуть оттопыренная, а карие глаза немного косят.
Март 1989 года был по-весеннему теплым, над Невским медленно проплывали голубоватые с желтой окаемкой облака, иногда скупые лучи невидимого отсюда солнца заставляли вспыхивать золоченый купол Казанского собора, песочного цвета высокие колонны мягко светились. На карнизах огромных окон топтались голуби, сверху вниз равнодушно поглядывали на гудящую и колышущуюся толпу. Милиционеры, наконец, стащили обоих ораторов с монумента и, всверливаясь в недовольную толпу, повели их к служебному "газику" с включенной мигалкой на крыше. Парни не сопротивлялись, но презрительно улыбались.
Уланову вдруг стало скучно, он вообще не любил толпы, и сюда его занесло совершенно случайно. Откуда-то из неведомых глубин его существа поднявшееся было стадное возбуждение постепенно исчезало, осталось ощущение какого-то самообмана: "Какого черта вдруг почувствовал себя недовольным, обиженным? Кем и чем? Уже готов был кричать, размахивать руками, ругать милиционеров, а сам толком и не знаю, что это за сборище? Может, разные ловкачи и провокаторы как раз и будят в толпе самые низменные инстинкты? Вот так, по-видимому, и совершаются разные перевороты, восстания, революции…"
Николай с трудом продрался сквозь густую толпу к Гостиному Двору. Стремящиеся к Казанскому собору молодые люди возбужденно спрашивали:
- Что, уже началось? Кого бьют?
Николай качал головой и усмехался: тоже - ничего не знают, а уже настроились воевать. Такие и раздумывать не будут - начнись заварушка - тут же, засучив рукава, ввяжутся. Этим нужно как-то утвердить себя в собственных глазах и показать другим, вот, дескать, какие мы смелые, отчаянные, никого теперь не боимся… На политику, идеалы им сейчас наплевать.
На пересечении Невского и Садовой толпа совсем поредела. Трамвай, звякая дребезжащим звонком и гремя колесами, медленно переползал Невский. Коренастый старшина в белых перчатках с раструбами и в сверкающих ваксой хромовых сапогах регулировал движение. Солнечный луч, вырвавшись из-за влажных железных крыш, пробежался по головам прохожих, бамперам машин, стеклянным витринам закрытых в этот воскресный день магазинов. Над Невским наискосок пролетели с десяток уток. С Фонтанки на Обводный канал. Всю эту теплую зиму провели они в Ленинграде, десятками, сотнями скапливаясь у мостов. А теперь полетят на свои родные гнездовья. Какая-то часть, может, останется в городе. Рассказывают, что летом, случается, мама-утка с десятком утят переходит проезжую часть в самом центре города.
Николай подошел к только что освободившейся будке телефона-автомата с разбитой стеклянной дверью - осколки весело посверкивали на тротуаре - набрал номер телефона. Несколько длинных гудков, и такой знакомый голос:
- Я слушаю.
- Через десять минут я буду у твоего дома, - сказал он.
- Я тебе уже сто раз говорила, я не хочу с тобой встречаться. Я выхожу замуж, Коля. Ты ведь не сделал мне предложения?
- За кооператора? Миллионера?
- Мне двадцать три года, и я хочу замуж. Я тебя два года, дорогой, ждала, пока ты был в армии, но ты вернулся и словом не обмолвился, что хочешь жениться на мне.
- Ты - ждала? - усмехнулся он - Не смеши!
- По крайней мере, замуж за другого я не вышла. И на письма твои отвечала.
- Послушай, Лариса, я хочу…
- Я знаю, чего ты хочешь, - перебила Лариса. - Не дави на меня, ради бога! Мы уже заявление в загс подали. У нас будет шикарная свадьба… - в ее голосе зазвучали горделивые нотки. Да, Лариска Пивоварова вся в этом: ей подавай шик, "бабки", "сладкую жизнь"…
- Я после свадьбы выкраду тебя у этого новоявленного буржуя, запрячу в нору подальше, а с него сдеру громадный выкуп! - пригрозил Николай.
- Решил заделаться рэкетиром? - смакуя словечко, поддела она. - Теперь это модно. Их даже в "Секундах" по телевизору показывают.
- Мы поделим с тобой нечестным путем нажитые деньги и счастливо заживем… - уныло балагурил он.
- Зачем мне с тобой делиться, если я и так все получу? - хихикнула она в трубку.
- Желаю счастья, Лариса - Уланов повесил черную трубку с изогнутым толстым проводом и, хрустя осколками стекла, вышел из кабины. Сколько он знает Ларису? Два года. Из них год он после института был в армии. Познакомились в какой-то неинтересной компании. До призыва Николай изредка встречался с ней, ходили в кино, на концерты приезжих знаменитостей, иногда, когда средства позволяли - в ресторан… Лариса предпочитала "Универсаль", где подавали ее любимые котлеты по-киевски. В армии было одиноко, и Николай стал писать ей. Лариса изредка отвечала. И письма ее были короткими и прохладными. После каждого письма у Николая портилось настроение. А вернулся в Ленинград и снова закрутил роман с Ларисой. У нее работали отец и мать, когда их не было дома, они занимались любовью…
Вот, как говорится, и вся любовь. Встречались раз-два в неделю, а как остальное время жили, что делали - это ни его, ни Ларису не интересовало. Да и зачем он ей нужен, когда подвернулся крутой мужичок? Неужели и впрямь кооператор? Николай слышал от многих, что ныне красивые девчонки перекинулись с продавцов, официантов и барменов на кооператоров. Эти сейчас у нас больше всех зашибают! Может, и ему, Уланову, податься в кооператоры? Государственный сектор разваливается, люди работают на предприятиях спустя рукава, а вот кооперативы процветают.
Нет, что-то было в этом уж слишком меркантильное. Николай закончил все-таки исторический факультет пединститута, поработал с год в школе, и его призвали на год в армию. Он еще в школе увлекался спортом: играл в футбол, занимался легкой атлетикой, борьбой, боксом. Попросился в десантные войска. Что это было: романтика или просто насмотрелся видеофильмов про крепких непобедимых ребят из разных спецподразделений? Ему нравился Сильвестр Сталлоне в фильме "Первая кровь", Чак Норрис, Чарлз Бронсон. Рост у него 185, натренированные мышцы. В институте занялся было каратэ, но скоро их шарашку прикрыли. Тренер оказался жуликом: его больше заботили червонцы учеников, чем сама борьба. Конечно, самым примитивным приемам он обучил, но все это так далеко от истинного искусства каратэ Брюса Ли - бывшего чемпиона мира.
Три месяца Уланов нигде не работает. Возвращаться в школу не хочется, после этого скандала… Николай отмахнулся от мрачных мыслей и прибавил шагу. Вот так всегда: как про школу вспомнит, так настроение сразу портится…
Он влился в бесконечную толпу праздных прохожих - в воскресенье магазины закрыты, а людей все равно полно! - и зашагал к Московскому вокзалу. Жил он в двухкомнатной квартире у бабушки на улице Марата, как раз напротив многоэтажной бани. Может, в сауну сходить? Вспомнил, что денег, как говорится, с гулькин нос, нечего шиковать! Билет в сауну вместе с простынями стоит два сорок, а у него всего за душой осталась пятерка. Конечно, бабка даст в долг, но как-то унизительно было здоровому парню клянчить деньги. Он сидит на мели, а некоторые люди не знают, как избавиться от денег! Сотни покупателей атакуют ювелирные магазины, хватают все, что лежит на витрине под стеклом. В стране инфляция, все дорожает, зарплату, пенсию увеличили, цены стремительно скачут вверх. Кооператоры за дефицитную рыбу заламывают цену до 13 рублей за килограмм. И берут! За кооперативной колбасой выстаивают по два-три часа, за водкой и того больше.
Люди не знают, куда деньги деть, а он, Уланов, с пятеркой в кармане! Вот они, гримасы перестройки…
То и дело в толпе прохожих мелькали розовые лица молоденьких девчонок с дымящимися сигаретами в зубах. Вроде бы, когда уезжал в армию, школьницы еще не осмеливались курить на улицах: покуривали на подоконниках в полутемных подъездах, на детских площадках, а теперь гордо вышагивают стайками, окруженные голубоватым дымком дешевых сигарет. Уланова это раздражало, он никогда не курил и не выносил сигаретного запаха. Наверное, с такими девчонками и целоваться-то было бы противно. С таким чувствительным носом, как у него, вообще приходилось туго. В казарме Николай задыхался от запаха пота, особенно ног. Если кто-либо из солдат ночью пускал "шептуна", ему снились выгребные ямы, помойки, не терпел он и дурной запах изо рта у гнилозубого старшины роты. Старался поменьше с ним сталкиваться, чтобы не выслушивать нотации.
Прекрасен, конечно, Ленинград, но почему так много людей на центральных улицах? В любое время суток. В рабочие дни и часы. Прямо какое-то столпотворение! Идут, идут и идут. Куда, спрашивается? Неужели вот так тупо двигаться в густой толпе приятно? Кстати, а куда он, Николай, идет? - На этот вопрос сразу и не ответишь. Куда двадцатипятилетний мужчина в воскресный день может направляться? В кино? Там очереди, в пивную - то же самое. Даже еще длиннее. Да и не тянет. К спиртному он, Уланов, равнодушен. Его раздражают длинные очереди в винные магазины. Иногда увидишь в толпе алкашей вполне приличного интеллигентного человека, который стоит с отсутствующим видом, будто его сюда случайно занесло. Стоят и миловидные женщины. Эти-то за что страдают из-за пьяниц? Наверняка выстаивают за бутылкой ко дню рождения или какому-либо семейному празднику. А без очереди не купишь.
Запах алкоголя и перегара тоже был невыносим для Николая Уланова. Он уже не раз клял свое обостренное обоняние, свой чувствительный нос. А гарь, выхлопные газы? Ей-богу, иногда хочется уехать из города в сельскую местность и заняться исконным русским делом: пахать и обрабатывать землю, выращивать телят, свиней или завести пасеку. Но Ленинград держит, не отпускает… Там, под Пермью, где проходил воинскую службу, вспоминал любимый Невский, Дворцовую площадь, Адмиралтейство, Петропавловку, Васильевский. И почему-то все эти архитектурные ансамбли представлялись без транспорта, без этой шумной, суетливой толпы…
Николай ловил иногда на себе взгляды молоденьких девушек, одной даже улыбнулся, но остановиться и завести банальный разговор не решился. Здесь срабатывало какое-то застарелое чувство стеснительности, хотя время наступило такое, что о стеснительности даже совсем молодые люди, школьники начисто позабыли. Теперь, наоборот, развязность, нахальство в ходу. Вон как нарочито громко гогочут парни в нелепых толстых синих в пятнах с сединой куртках и таких же штанах. На ногах - одинаковые кроссовки. Лица наглые, на всех смотрят свысока, задевают прохожих плечами и не извиняются. Да и девчонки ничуть не лучше. Когда парень в модной куртке небрежно сплюнул прямо Уланову на туфли, тот обернулся и ловко ухватил долговязого с прыщами на лбу парня за плечо.
- Вытри! - коротко сказал Николай, показав глазами на полуботинок.
- Чего еще? - удивился тот, - Поше-ел ты…
Уланов сдавил ему плечо, подтолкнул к ближайшей парадной, не доходя до входа в метро "Маяковская". Мимо шли и шли прохожие, не обращая на них внимания. Небольшие голубоватые глаза парня заметались: наверное, ищет дружков, но те уже по зеленому сигналу переходили Невский, по-видимому, направляясь в пивную, что на углу.
- Ну чего ты, лоб? - попытался вырваться парень; мягкий, поросший редкими светлыми волосиками подбородок его пошел пятнами - Пьяный, что ли?
- Ты, скотина, плюнул на меня! - сдерживая гнев, негромко заговорил Николай, - Нагнись, вытри хоть рукавом и извинись. Не то я вытру ботинок твоей прыщавой мордой!
Парень беспомощно озирался, но приятели уже исчезли.
Уланов поудобнее взял парня за грудки, напрягшись, оторвал его от тротуара и приподнял так, что голова того, простоволосая, с грязными длинными патлами, уперлась в дубовую коробку высокой двери.
- Я нечаянно, - пропищал парень, шныряя во все стороны глазами. - Ну ладно, ладно… я вытру. Подумаешь, делов-то…
Он нагнулся и рукавом куртки стер плевок с начищенного носка полуботинка, выпрямившись, взглянул в глаза Уланову и пробормотал:
- Гласность, демократия, а сами вон чего вытворяют!
Николай снова ухватил его за грудки:
- А как ты, пакостник, понимаешь гласность? Значит, демократия - это когда все позволено, даже плевать в ближнего, а гласность - это громко материться на улице и оскорблять людей? Так, что ли?
- Ну чего я тебе такого сделал? - вдруг захныкал верзила. - Вот ведь привязался! Будто я нарочно.
- В следующий раз будь аккуратней, - сказал Николай, отпуская его. Злость вдруг прошла, осталось легкое раздражение и еще запах немытого тела. Захотелось срочно руки помыть, но где это сделать? Если бы шел дождь, можно было бы подставить ладони под струю из водосточной трубы - Придешь домой, - прибавил Николай, - почитай в энциклопедии, что такое демократия.
- Я знаю…
- И еще один совет: сходи в баню, она тут за углом, и помойся, а то от тебя несет, как от помойки!
- Ненормальный! - пробормотал парень, шарахаясь от него. Он несколько раз оглянулся, прежде чем загорелся на переходе растопыренный зеленый человечек и толпа унесла его на другую сторону Невского.
"Может, поступить в милицию? - невесело подумал Николай - Не вышел из меня учитель - получится милиционер?".
И еще он подумал, мол, ладно, плевок на обувь - это пустяк, а вот когда тебе плюют в душу? Разве можно такое спускать всяким подонкам, которых вон как много развелось вокруг?..
У Московского вокзала мужчины и женщины торговали гвоздиками и гладиолусами, обернутыми в сверкающий целлофан. Николай машинально спросил, почем букет.
- Два пятьдесят, - с южным акцентом ответила женщина. - И не букет, а один гвоздик.
- Возьми у меня, дорогой, - гортанно заговорил черноусый мужчина в роскошной коричневой дубленке. - Девушка счастлива будет от такой подарок!
- Два пятьдесят… - пробормотал Николай. - Это же грабеж!
Запах вокзала, мелодичные гудки электричек, вид спешащих с хатулями и сумками на перрон пассажиров вызвал острую тоску по воле, чистому белому полю, лесу… Николай взял в кассе билет до Тосно и направился к электричке. Сунулся было к киоску купить газету в дорогу, но там, кроме нескольких безликих журналов, ничего не было. Ладно, он сядет в полупустой вагон и будет смотреть в мутное окно.
Грязный, обшарпанный город останется позади, а перед ним откроются белые заснеженные поля, будут мелькать зеленые перелески, а сойдет он на тихой станции, где виден высокий лес и пустынная обледенелая дорога. И пойдет он по ней куда глаза глядят…