- Меня вот что удивляет, Алексей, - сказал Уланов. - Молодые ударились не в панику, а в разврат, пьянство, наркоманию… Всем этим их бредням об обманутом поколении я и на грош не верю… Да ну их к черту! Меня беспокоит другое: почему не призывают к ответу тех, кто врал, искажал историю, прославлял негодяев в маршальских мундирах? Почему их не трогают? Сидят себе на дачах, на курортах, получают громадные пенсии, пайки да посмеиваются над всеми… Они не сомневаются, что все вернется на круги своя.
- Я согласен с тобой, - помолчав, ответил Прыгунов - Полагаю, доберутся и до них. И смешки их обернутся слезами. Горькими слезами! Ведь это они довели страну до полного развала.
- Чего же защищают их власти? Уж не потому ли, что и у самих рыльце в пуху?
- Перестройка уже обогнала тех, кто зачинал ее, - сказал Алексей, - И куда мы придем, сейчас, думаю, никто не знает.
На углу Невского и Литейного проспектов они остановились. Милиционер в форме и белых рукавицах с широкими раструбами стоял на разделительной полосе и зорко следил за пешеходами, норовившими проскочить под красный цвет светофора. Поток машин с нарастающим шумом срывался с места и катился к Аничкову мосту. А оттуда - встречный. С Огромной красочной афиши кинотеатра "Титан" смотрела на прохожих соблазнительная блондинка с тяжелыми, как пушечные ядра, обнаженными грудями. Маленький черный гангстер, держась обеими руками за пистолет, целился в нее.
- Не вернешься в школу? - спросил Алексей.
- Пока нет, - твердо ответил Николай.
- А эта… Рыжая Лиса - симпатичная?
- Очень даже, - с вызовом проговорил Уланов. Большой интерес проявляет секретарь райкома к Алисе. - Уж кого-кого, а ее я в обиду не дам этим… мерзавцам!
- Напрасно ты так… - возразил Прыгунов - Я знаю Павлика и эту… Длинную Лошадь. Оба из обеспеченных семей. И не глупые. Я думаю, перебесятся и станут нормальными людьми. И наркоманы-то они не настоящие.
- Я так не думаю, - сказал Уланов, - "Беситься"-то куда легче и приятнее, чем учиться, работать, приносить людям и стране пользу…
- В тебе все-таки крепко сидит педагог! - усмехнулся Алексей.
- А кто в тебе сидит? - покосился на него Николай.
- Бес… Я часто с ним спорю, воюю. Интересный экземпляр!
- Не очень-то ты, Алексей, похож на комсомольского функционера, - сказал Николай, - Вон, в бесов веришь.
- Спасибо, - церемонно поклонился Прыгунов, - Ты сделал мне комплимент… Я ведь на этой непрестижной сейчас работе недавно. Ты вот вытащил из дерьма Алису, а я постараюсь Никиту образумить. Говорят, кто дерево посадил, уже не напрасно живет, а мы с тобой двух ребят из большой беды выручим.
- Лучше уж деревья сажать, - проворчал Уланов. - Ей богу, больше пользы!
- Видно, крепко допекли тебя в школе…
- Не только в школе, - сказал Николай, - На улице этой шпаны пруд пруди. И с каждым днем все больше наглеют!
- Потому что отпора не получают, - помолчав, ответил Прыгунов.
Возвращаясь домой, Николай подумал, что у Алексея Прыгунова явно организаторский талант: умеет со всеми найти общий язык! И с ним, Николаем, и с Лапиной, и с этими тунеядцами…
У парадной его дома грузчики вытаскивали из серого фургона импортную мебель золотистого цвета. Молодая женщина с продуктовой сумкой остановилась на тротуаре и с завистью смотрела.
- Начальнику или кооператору привезли, - ни к кому не обращаясь, проговорила она, - Разве простому смертному такую купить? Люди годами стоят в очередях…
- Может, "простому смертному" как раз очередь и подошла, - проходя мимо, заметил Уланов. Ему уже стали надоедать нытики, завистники, ротозеи. Вон сколько их бродит по улицам, а ведь рабочий день еще не кончился.
- Вы, видно, тоже из этих самых… - окинула его неприязненным взглядом женщина. Губы у нее тонкие и с опущенными уголками, что придавало ее в общем-то симпатичному лицу недовольный вид.
- Да нет, я простой смертный, - улыбнулся Николай. Он ни капельки не завидовал счастливчикам, которым дюжие краснолицые парни на ремнях таскали в квартиру новую шикарную мебель.
Глава седьмая
1
В этот раз Алиса продержалась почти до самого отъезда из Ленинграда. Она три вечера подряд ходила с Лидией Владимировной в театр, дома они обстоятельно обсуждали просмотренные спектакли, чувствовалось, что девушку все это захватило. Николай в театры не ходил, он бегал по хозяйственным магазинам со списком в руке и покупал гвозди, шурупы, опрыскиватель, огородные химикаты. Долго искал петли для клеток и нашел на Охте в маленьком подвальном магазинчике. Алиса запасала продукты, помогала Лидии Владимировне по дому. И вот перед самым отъездом в Палкино снова исчезла! Бабушка сообщила, что она кому-то позвонила, долго разговаривала по телефону и лицо у нее при этом было очень расстроенное. Ей, однако, ничего не сказала. Долго сидела с книжкой на кухне, а потом, ничего вразумительного не сказав, куда-то ушла. Николай объездил на машине весь свой район, заглянув в подвалы и слазил на чердаки, даже наведался к художнику на Литейный проспект. Тот работал за мольбертом, сказал, что давно не видел этих бездельников, которые только гадят в его мастерской.
- Зачем же вы даете им ключ? - упрекнул Уланов.
- Я написал портрет Никиты Лапина, - ответил чернобородый, в длинном сером свитере художник. - У меня его купили немцы из ФРГ. За валюту. Никита - хороший парень, но вот дружки его… не очень-то мне нравятся… - низкорослый лобастый художник с чувственными красными губами пристально посмотрел на Уланова. Даже голову с намечающейся плешью набок наклонил, - Хотите, я вас напишу?
- Не хочу, - пробурчал Николай, - Не скажете, где я смогу найти Никиту?
Художник огромным фломастером начертал на куске ватмана адрес и телефон.
- Вы подумайте, я хороший художник, - сказал он. - Может, ваш портрет на выставке будет красоваться.
- Перебьюсь, - не очень-то любезно ответил Уланов. В этом человеке было что-то отталкивающее. Может, толстые красные губы, которые он плотоядно облизывал.
Дверь открыл Никита. Голубоватые глаза его блестели, черная бобочка с круглой иностранной бляшкой на груди расстегнута, он почему-то был босиком.
- Что-то мы последнее время довольно часто встречаемся, гражданин водопроводчик… - криво усмехнулся Никита, загораживая вход и явно собираясь захлопнуть так опрометчиво, без обычного "кто там", открытую дверь.
- Я тебе уже сто раз, говнюк, говорил, что я не водопроводчик, - бесцеремонно отстраняя его, проговорил Николай. В большой затемненной шторами квадратной комнате на тахте перед японским телевизором "Панасоник" сидели Длинная Лошадь, Павлик-Ушастик и Алиса по прозвищу "Рыжая Лиса". Весь зверинец в полном составе. Смотрели видеофильм про гангстеров. Когда Уланов шагнул в комнату, из цветного телевизора раздавались длинные автоматные очереди. Гнусавый переводчик комментировал события на экране. На журнальном столике стояла начатая бутылка коньяка, большая бронзовая пепельница была переполнена окурками. Голубоватый дым витал под потолком. И запах был в комнате не совсем обычный. Курили гашиш. У Алисы расширились и без того огромные с нездоровым блеском глаза, однако она не двинулась с места. Даже вида не подала, что удивлена. Все старательно глазели на цветной экран, делая вид, что увлечены трескучим фильмом. Там уже не стреляли, а схватились врукопашную с применением приемов каратэ. Слышались дикие вскрики, хлесткие удары, предсмертные стоны.
- Вы, Коля, без нас жить не можете… - соизволила бросить на незваного гостя равнодушный взгляд Длинная Лошадь. Она в голубом свитере и джинсах. Он вспомнил, что ее звать Алла Ляхова.
- На вас ему наплевать, - подала голос Алиса, по-прежнему не глядя на него. - Он не может жить без меня… Правда, Уланов?
Никита уселся на тахту рядом с ней, демонстративно положил руку ей на бедро.
- Ну, это сильно сказано, - ответил Николай, - скорее, Лидия Владимировна без тебя скучает.
- Это еще кто такая? - спросила Ляхова.
- Я, конечно, неблагодарная свинья, но… не могла же не навестить своих старых друзей? И потом, каждый день ходить в театр - это утомительно.
- Я даже на отцовские премьеры не хожу, - вставил Ушастик. Он взял рюмку с коньяком, понюхал и с отвращением отставил от себя, - Папаша жаловался, что такие дерьмовые пьесы подсовывают наши авторы, играть в них противно.
- Гражданин Уланов, вы не собираетесь нас покинуть? - придав своему голосу любезные нотки, осведомился Никита Лапин, - Я ведь вас не приглашал.
"Уже прогресс! - усмехнулся про себя Николай, - Водопроводчиком не обозвал…".
- Собираюсь, - спокойно ответил он, - Алиса, вставай и пойдем отсюда? Нам завтра рано уезжать.
- Я приду… попозже, - явно колеблясь, ответила девушка. - Мы еще фильм про террористов не досмотрели.
- Не надоело тебе глядеть на эту мельтешащуюся трескотню? - подойдя к ней, сказал Уланов. Опять поднялась стрельба, завыли сирены полицейских машин, которые в этих фильмах налетают друг на дружку, разбиваются вдребезги, горят, взрываются, как атомные бомбы… Сразу видно, что Америка богатая страна, не жалеет для трюковых съемок автомобилей!
- Тут есть и про любовь, - вяло сопротивлялась Алиса.
- Лиса, ты ведь обещала… - начал было Никита, сверля ее сузившимися глазами.
- Пусть уходит, Никита, - перебила Алла Ляхова, - Неужели ты не видишь, она втюрилась в этого верзилу? Вон, даже твой адрес дала…
- И телефон, - усмехнулся Николай, осторожно извлекая за плечи Алису из-за низкого полированного стола. Руку Никиты, как лягушку, он сбросил с ее бедра.
- Вообще-то фильм занудный… - пробормотала Алиса, особенно не сопротивляясь. - У них там все детективы на один манер.
- Сука ты! - грубо выругался Никита - Ну и мотай отсюда с этим…
- Если скажешь "водопроводчиком", - положил ему руку на плечо Николай, - я тебе в ухо дам так, что со смеху покатишься!
Никита секунду пристально смотрел ему в глаза, подергал было зажатым, будто в тиски, плечом, потом расслабился и негромко уронил:
- Убери… лапу!
Уланов отпустил его, помахал рукой всей честной компании и, пропустив вперед Алису, пошел к выходу. Она, конечно, забыла снять в прихожей с крючка вешалки свою куртку. Николай сделал это сам. Неотступно следовавший за ним Никита уже в дверях пробурчал:
- Сама ведь позвонила… И адрес мой не нужно было давать чужим.
- Какой же он чужой? - с улыбкой посмотрела на Уланова девушка. - Коля мне, как… брат родной!
- Ну вот, а говорила, у тебя родни не осталось, - хихикнула Алла.
- Не надо, - укоризненно взглянул на нее Ушастик - Не касайся больных мест.
- Я уже выздоровела… - негромко произнесла Алиса. - Почти выздоровела. Прощайте, братцы-кролики!
- Пошли вы!.. - Никита выругался и захлопнул обитую черным дерматином тяжелую дверь.
2
Неожиданно, едва одевшись молодой яркой листвой, в десятых числах мая на Новгородчине буйно зацвели яблони. Уродливые корявые деревца в одно раннее солнечное утро превратились в красавиц-невест в подвенечных бело-розовых нарядах. С восхода солнца до заката неумолчно гудели в яблонях пчелы, белые лепестки усеяли грядки с едва проклюнувшейся нежной зеленью. Непривычные к земным щедротам и изобилию даже пустоцвета местные жители озадаченно толковали, мол, это не к добру. Давно яблони так не цвели.
Алиса Романова радовалась редкостной весенней красоте, часами бродила простоволосая, в резиновых сапожках по окрестностям, не забыла навестить и своих муравьев в березовой рощице. Кто-то из приезжих - местным бы это и в голову не пришло - взял да и воткнул в муравейник кривой сосновый сук. Девушка осторожно извлекла его, заставив мурашей поволноваться, но они быстро успокоились, видно, сук не нужен был им. Через несколько дней от глубокой вмятины на вершине муравейника и следа не осталось. Геннадий и Николай все еще сколачивали клетки для кроликов. Их нужно было сделать больше ста. Дробный стук молотков, визг ножовок разносился окрест. Пока они были в Ленинграде, Геннадий за бутылку нанял тракториста, который распахал у озера с полгектара целины. Приезжал председатель колхоза - кто-то из местных нажаловался, - стал было укорять Геннадия Снегова за самоуправство, но тот сунул ему в нос газету с постановлением Верховного Совета по арендным делам, где было написано, что районные и сельские организации должны всячески помогать арендаторам, а не чинить им препятствия. Озадаченный председатель временно отступил, сел в свою желтую "Ниву" и укатил, а сосед Иван Лукич еще долго пенял Геннадию, что тот "оттяпал" у него кусок луга, на котором он пас корову. Это довольно странно было слышать от сельского жителя! Кругом столько заливных лугов и невспаханных полей, что на сотню коров пастбища хватило бы. Но сосед предпочитал пасти скотину рядом с домом, чтобы ее из окна видно было… Чем больше братья разворачивались, тем сильнее косились на них местные. Семидесятилетний Иван Лукич, бывший колхозный кузнец, поначалу встретивший их приветливо, изменил свое отношение: стал придирчив, сварлив, то стук молотков и тюканье топоров раздражало его, то пастбище "увели" из-под носа, то всех судаков-производителей Геннадий в Гладком повыловил. Отвыкшие от крестьянского труда односельчане ревниво относились к энергичным чужакам, пожаловавшим в их тихое Палкино. Восемь мужчин и женщин, работавших в лесничестве, возвращались к четырем домой и лениво ковырялись в своих огородах. Дома у всех были в запущенном состоянии, на крышах заплатки из рубероида, плетни покосившиеся, а то и вовсе упавшие на землю.
- Палкино - очередная вырождающаяся деревня, каких сотни на Новгородчине, - как-то сказал Геннадий, - Они медленно, но верно умирают… И местные жители, в основном-то старики, уже никогда не вдохнут в них жизнь - вся надежда на городских, приезжих… А они, аборигены, вон как на нас смотрят! Будто мы враги какие. Оккупанты. И что за люди. Ни себе ни другим! Геннадий грешил на Ивана Лукича, дескать, это он подговорил парней из совхоза, чтобы они украли сети. Они же и шины прокололи на его "Запорожце". В заброшенный, с заколоченными окнами и дверями дом, что неподалеку от них, неделю назад приехал из Москвы пенсионер Катушкин Леонтий Владимирович. Несколько дней он, не разгибая спины, выгребал накопившийся мусор из избы, выносил к сараю старую негодную мебель. Нанял двух местных мужиков, чтобы починили протекающую крышу и поставили забор вокруг его участка. Расплачивался водкой, которую захватил из столицы. Каждый день он наведывался к братьям. Присаживался на бревно у сараюшки и заводил длинные разговоры "за жизнь". Крыша снова подтекала, а мужики не хотят устранять брак. Был он среднего роста, белолиц, с заметно выпирающим брюшком. Пегие волосы далеко отступили ото лба, голубоватые, с красными прожилками на белках глаза часто щурились. Маленький нос с бородавкой и толстые, немного обвислые щеки. Леонтий Владимирович каждое утро тщательно брился, первое время надевал потертый, но еще довольно приличный костюм из синего сукна с орденскими колодками, но вскоре облачился в клетчатую ковбойку и зеленые хлопчатобумажные брюки. Так сказать, начальственный вид сменил на обычный, затрапезный. На голову в солнцепек надевал старую соломенную шляпу с выгоревшей лентой.
Катушкину шестьдесят три года, этой весной попал под сокращение в министерстве легкой промышленности. Всю жизнь был на ответственных должностях, дорос до начальника отдела. Мог бы стать и замминистра… Благодарит судьбу, что в свое время не продал старый отцовский дом, теперь вот пригодился! Когда работал в министерстве, летом жил на казенной даче в Подмосковье, а как сократили, так и дачу отобрали. Да сейчас и не у таких, как он, отбирают дачи… Родом Катушкин из Палкино, но наезжал редко, последний раз был на похоронах матери, которая пережила отца на пять лет. Чего ему теперь в столице делать? Жена и дочь с внуком приедут в конце мая, он хочет к их приезду привести дом в божеский вид.
- Умирает деревня, загибается, - говорил Леонтий Владимирович, поглядывая на работающих у клеток братьев, - И такая история по всему Нечерноземью.
- А кто довел село до такого состояния? - оторвался от работы Геннадий. - Вы - начальники! Ни уха ни рыла не соображая в сельском хозяйстве, совали туда нос, указывали, что и когда пахать-сеять…
- Старая песня! - усмехнулся Катушкин, - Об этом теперь только и трубят! Но сейчас-то не указывают, а не сеют - не пашут!
- Десятилетиями отбивали у крестьянина охоту…
- Что же у нас за народ, что терпел все это? - продолжал Леонтий Владимирович. - Привыкли начальству в рот смотреть, не перечить ему… Вот ругают Сталина, уже под Ленина подкапываются, а кто породил "вождя народов"? - Народ! Некоторые и теперь его боготворят. Всю жизнь только и орали "одобрям", а теперь, когда открыли шлюзы гласности, ударились в другую крайность, все теперь "осуждам"!
- Уничтожили в лагерях лучших российских хозяев, придумав им позорную кличку "кулак", отобрали обещанную в семнадцатом большевиками землю, обобрали до нитки русского крестьянина, миллионы уморили голодом, отучили выживших после всего этого дурацкими указами-приказами работать на земле, а теперь посыпаете головы пеплом, мол, дали маху, наворотили горы нелепостей, а в довершение всего еще распродали и разграбили страну! - вставил Николай, - Это все я вычитал в газетах, услышал по телевидению от видных ученых-экономистов. Я и не знаю, как партия отмоется от всего, что от ее имени натворили разные "вожди", "величайшие ленинцы", "архитекторы застоя".
- Я честно работал, - произнес Катушкин, - Мне даже на прощанье в торжественной обстановке цветной телевизор преподнесли.
- Ну и как? - спросил Николай.
- Конечно, я еще мог бы пяток лет поработать…
- Я о телевизоре: работает?
- Странно… - внимательно посмотрел на него Катушкин. - Может, я вам говорил?
- Что говорили? - спросил Николай.
- Он взорвался через две недели и поранил мою жену осколками трубки. Вспыхнула капроновая штора на двери, мы еле погасили.
- Что же мы такие телевизоры выпускаем, которые взрываются? - покачал головой Уланов, - Больше нигде такого нет.
- У нас в Новгороде в этом году четыре штуки взорвались, - прибавил Геннадий.
- Опять виновата партия? - усмехнулся Леонтий Владимирович.
- Система, - ввернул Николай. - У нас на все один хозяин - государство, которое ни за что не отвечает. И даже толком не знает, что у него есть. Античеловеческая, антихозяйственная система.
- Вчера по телевизору выступал политический обозреватель, он сказал, что у нас все хотят получать зарплату и жить, как американцы, - продолжал Геннадий, - Но вот работать, как квалифицированные американские рабочие, никто не хочет, да и не умеет.
- Я не спорю: развал идет по всей стране. Наши рабочие - самые неквалифицированные в мире, наша продукция самая отсталая и низкокачественная, зато мы громче всех кричали семьдесят лет, что у нас все самое лучшее, мы впереди всех в мире.
- В чем-то мы действительно были впереди всех, - сказал Геннадий. - Это в производстве кумача, в количестве министерств и министров и вообще начальников. Сколько их у нас? Восемнадцать или двадцать миллионов?
- Я не считал, - сказал Катушкин. - Одно скажу: паразитических командных должностей у нас, безусловно, много, тут вы правы.