Пилигримы, спешащие в Иерусалим, где трубят роги на подступах к Храму Господню. Но нет праздника на лицах идущих, ибо тьма пала на землю,
(С чем сравнить тебя, дщерь Сиона? Кто может исцелить тебя? Пророки твои провещали тебе пустое и ложное. Одиноко сидит город, он стал как вдова.)
сокрыла гранитную скалу с оттиском ступни сына человеческого, и дворик, где его пытали, что есть истина, и сад, еще не забывший того поцелуя.
Мимо… мимо… мимо…
Истина не безразлична к людским страстям. Ты солживил, нагой философ, и даже могучее дерево отказалось взять тебя под свою защиту.
И вот – Вифлеем. Как долог был к тебе путь, как безрадостен. Но что сравнится с крутизной последнего подъема! Он сразу узнал горбатый проулок, и куст шиповника со сломанной веткой, и эту выщербленную калитку. Во дворике толпился народ, но когда он подошел к дому, все почему-то расступились, давая ему дорогу.
Вот она какая. Синюшное лицо, голова набок. Крепкую нашла удавку. Глаза открыты, правый бликует, линза. Человеческому терпению тоже есть предел. Из угла старшая дочь глядит волчонком. Младшая, наверно, у соседей. Ничего ты здесь не выстоишь. Мертвые на вопросы не отвечают.
Он вышел на крыльцо. Идти было некуда, оставаться невозможно. Ноги понесли его наугад. Через несколько минут его нагнала Иезавель.
– А он мне про тебя рассказывал, – начала она без предисловий.
– Иаков?
– Велвл. Он говорил, что ты придешь. Когда мы одумаемся.
– Ты… ходила к Велвлу?
– Каждый день. Только сегодня не велел – чтобы я ему не мешала готовиться. А ты меня возьмешь с собой? Я уже не боюсь боли. Не веришь? Смотри, вот! – Она задрала подол и показала ноги в кровоподтеках. – А еще вот… и вот… – она с гордостью отгибала рукава, демонстрируя синяки и ссадины.
Тео онемел.
– Первый раз больно было. Но Велвл сказал, это пройдет. Все мы, от праматери Евы, развратные и подлые. Нам нравится, когда нам больно делают, и наказания мы не боимся. Потому что Бога не знаем. А вот я тебя сразу узнала!
– Он взял тебя силой? Почему же ты продолжала ходить? Он тебе угрожал?
Иезавель удивилась:
– Разве то, что он со мной делал, нехорошо? Но мне ведь нравилось. И мне правда уже не больно ни капельки. Велвл сказал, теперь мне не страшно будет умереть, потому что я исправилась.
– Твоя мать ничего про это не знала?
– Нет, я же была не готова. А вчера Велвл сказал: "Можешь ей открыть наши маленькие секреты".
– Секреты?
– Как я к нему ходила. Про Голду. Про Черную балку…
– Постой-постой. Причем тут Черная балка? И твоя сестра?
– Так записка-то у меня была, а Велвл ее прочел и уголок с "не" оторвал. Если, сказал, не сорвется, сегодня душа твоего отца покинет эту грешную землю.
Тео тряхнул головой: лицо девочки раздувалось у него на глазах, как капюшон кобры.
– А Голда?
– В Голду вселился дьявол. Он даже говорил ее голосом. Велвл пообещал выгнать его, если я точно опишу, где стоит ее кроватка. Жаль, что она все время молчит. Наверно, ей горло обожгло, когда дым изо рта выходил. Я тогда не спала и все-все видела!
– И все это ты вчера рассказала матери?
– Нуда. А она все неправильно поняла, потому что… потому что она… – впервые голос изменил ей.
Они были одни посреди голого поля. По ногам бил ветер. Слепило солнце – ацетиленовая горелка.
– Возвращайся, – сказал Тео.
Иезавель быстро вложила ему что-то в руку и побежала.
– Подожди! Ты говорила, что Велвл готовится…
– К нему должен приехать один тип. Какой-то Мессия.
Когда она скрылась из виду, он разжал кулак. Это было серебряное колечко.
Тео сидел на большом камне. Силы оставили его. Ничто, казалось, не заставит его подняться. День клонился к закату. Тени растягивались по земле, привычные к жесткому ложу. Колдовская пора сумерек, прибежище тишины и фантазии. Чу! слышите?
"Зачем ты убил ее? Неужели ты, автор, не мог придумать…"
"Ты ошибаешься. Как может смертный распоряжаться судьбой бессмертных?"
Взошла луна, запели цикады. Тео думал: "Какой ветер разнес по земле семя зла? Есть ли место, где оно еще не проросло, глуша все живое?"
Смерть – прошелестело спасительное слово.
А что если он прав, этот высохший философ, и я всякий раз ищу смерти среди смертных, безнадежно вымаливая свою награду…
Он вспомнил: некий ангел отпал от веры и был отослан с наказом не возвращаться, доколе не принесет то, что искупит грехи человеческие. Первый раз вернулся ангел с каплей крови, пролитой солдатом за свою землю. Велика была цена той капли, а все же пришлось ему лететь обратно. Второй раз вернулся ангел со вздохом матери, пожертвовавшей собой ради ребенка. Бесценным сочли тот вздох, однако вновь отправлен он был на поиски. И вот, пролетая над землей, увидел ангел палача, занесшего топор над своей жертвой. Вдруг что-то в глазах жертвы остановило руку убийцы, опустил он топор, и слеза скатилась по щеке. С этой слезой вернулся ангел на небо, и был прощен.
Он думал: "Мне нечего больше дать им".
"Стоит ли тогда покидать свою горнюю обитель, если это ничего не изменит?"
"Это мои угодья, и я здесь лесничий".
"Надеешься на чудо?"
"А на что надеешься ты, глядя на чистый лист бумаги?"
"Ты уходишь?"
"Мы еще встретимся".
С этими словами Тео тяжело встал и тронулся в обратный путь.
1981
Ни ты, ни я [3]
В окна давно бил яркий дневной свет, и она никак не могла от него закрыться. Она понимала, что надо подняться, опустить жалюзи, но сил на это не было. Выпитое под утро снотворное, сразу три таблетки, вдавило голову в подушки. Она все же заставила себя встать, доплелась до ванной комнаты и пустила горячую воду. Сидя на краю ванны, она впала в забытье, пальцы механически выдавливали из флакона тонкую струйку. Пена вываливалась наружу, сползала по ногам.
На полочках стояли разные безделицы. Монах с торчащим из-под сутаны членом… папа римский на троне в виде ночного горшка… коленопреклоненная монашка, к которой сзади прильнул игривый Купидон…
В ванной она сразу уснула. Глаза блаженно закрылись, лицо разгладилось. Самым большим успехом она пользовалась у тех, кто никогда не назвал бы ее красивой.
Стукнула дверь лифта. Мужчина в светлом плаще остановился перед № 23, огляделся по сторонам и быстро открыл дверь своим ключом. Бросив взгляд в сторону ванной, он прошел в спальню и, не раздумывая, рванул на себя верхний ящик бюро. Все вывалилось на ковер. Того, что он искал, ни в этом ящике, ни в следующем не оказалось. Нижний ящик был заперт. Он открыл замок английской булавкой, валявшейся рядом, но обнаружил лишь дневники и письма, а они его не интересовали. Он переворошил кровать, повыкидывал белье из шкафа, заглянул во все углы, даже в коробку с нитками – ничего.
Он остановился на пороге ванной комнаты. Женщина спала, рука свесилась через край. Он расстегнул ремень, не сводя с женщины тяжелого взгляда. Вытащив ремень из брюк, он с оттяжкой ударил женщину по голому плечу.
Женщина с криком проснулась. Она неумело уворачивалась от ударов, безуспешно попыталась выскользнуть из ванной. Ее спина, плечи, руки покрылись красными рубцами. Женщина вскрикивала, но не звала на помощь.
– Куда ты его дела, воровка? – он намотал на руку длинную мокрую прядь и повернул женщину к себе лицом. – Где пушка, спрашиваю?
– Не здесь, – выдохнула Эми. – Правда, Макс.
Он оттолкнул ее и стал заправлять ремень в брюки.
– Чтобы в пять пушка была у меня. Вместе с товаром. Ты же не хочешь, чтобы твое хорошенькое личико попортили. А, Эми?
– Нет, – сказала она.
– Не слышу?
– Нет, – повторила она громче.
– Значит, договорились.
Макс прикрутил кран и ушел, шлепая по воде.
После короткого шока ею овладело бешенство. Она влетела в разгромленную спальню и начала крушить все, что попадалось под руку, сладострастно рвать дневники, письма, записные книжки, пока не выдохлась. Тогда она нашла сигареты, закурила.
Где-то заиграли бодрый военный марш.
Эми сидела с ногами на постели, пепел падал на одеяло.
Раздался резкий свист с улицы.
– Ах ты, маленький засранец, – произнес мужской голос. – Ну погоди же!
Кто-то тяжело протопал под окнами. Эми разглядывала свои руки. Взяла с тумбочки лак, накрасила один ноготь.
Увидела на полу тетрадь. На обложке детским почерком было выведено по-польски: Эльжбета Эмилия Радович.
Эми нагнулась за тетрадью. Она листала ее, бормоча отдельные слова. Вдруг зашлась от смеха. Она откинулась на подушки и тут же скривилась от боли. Переползла на ковер и принялась что-то искать в груде бумаг. Нашла. Это была старая, с выпадающими страницами телефонная книжка. Эми раскрыла ее на букве "Р", надолго задумалась. Решившись, придвинула к себе аппарат, набрала номер.
Потянулось томительное ожидание.
– Алло? – Эми вздрогнула от собственного голоса. – Ты?.. – Ив сторону злобно: – Ну да, где ж тебе еще быть! – Потом снова в трубку: – Что ты шипишь по-польски, забыла, чему тебя в школе учили? Как отец? Когда это случилось? Я не знала. – Она все больше раздражалась. – Я ж говорю – не знала! Взрослым не задают таких вопросов. Алло? А что соседка, еще жива? Кто, я соскучилась? – у нее вырвался нервный смешок. – Скажешь тоже! Какие четки? Да? Сейчас проверю.
На полу валялась деревянная шкатулка. Эми все из нее вывалила, нашла детские янтарные четки и снова взяла трубку.
– Да, есть. Привезу. Часов в семь. Нет, вечера. Потому что ночью я работаю. Будешь много знать – скоро состаришься. Подожди, я закурю. – Она потянулась за сигаретами. – Алло?
В трубке звучали гудки отбоя.
– Вот сучка! – сказала она и стала одеваться. Приведя себя в порядок и сразу помолодев лет на десять, она выдернула из кашпо орхидею, весьма похожую на настоящую. На дне горшка лежал изящный браунинг.
Из дома она вышла как из салуна – в ковбойском кожаном костюме, села в серый "ситроен", закинула на заднее сиденье большую пластиковую сумку и резко взяла с места.
Вскоре она сидела в уютном бистро. Официант принес легкие закуски. За соседним столиком три молоденькие продавщицы бросали кости, выясняя, кому из них платить за кофе с пирожными. После третьего круга та, что набрала больше очков, выбыла из игры. Дело принимало серьезный оборот. Долетали фразы:
– Три и три. Шесть.
– У меня девять!
– Какие девять? У тебя две четверки!
– Девочки, не ссорьтесь.
Игра закончилась. Неудачница, расплатившись, направилась к выходу следом за подружками. Эми догнала ее у дверей.
– Можно вас на минуточку?
Девушка обернулась, вопросительно глядя на незнакомку. Эми протянула ей монетку.
– Позвоните, пожалуйста. Номер я вам продиктую.
– И что я должна сказать?
– Ничего. Просто послушаете, кто подойдет.
Девушка понимающе кивнула, не сомневаясь в том, что тут замешана другая женщина. Она взяла монетку, под диктовку набрала номер. Телефон не отвечал.
Эми облегченно вздохнула:
– Спасибо.
Окинув Эми беглым взглядом, девушка не сумела скрыть своего восторга:
– По-моему, вы можете не волноваться.
– Да?
– Если он, конечно, не слепой.
Девушка вышла из кафе, довольная собственной проницательностью.
Эми сделала шаг к своему столику, но затем вернулась к телефону-автомату и быстро набрала тот же номер. В трубке тотчас раздался детский голос, как будто на том конце провода ее звонка ждали.
– Алло? Я слушаю! – в голосе Эльжбеты звучал сильный акцент. – Алло? Это ты?
Рука с зажатой трубкой бессильно упала. Эми словно одеревенела.
– Эми? – долетало из трубки. – Почему ты молчишь? Я знаю, что это ты. Эми?..
Серый "ситроен" попал в пробку. Ей удалось прижаться к обочине. Выйдя из машины, она увидела пестрое шествие – летний парад лесбиянок и гомосексуалистов.
Эми протиснулась вперед. В глаза бросился самодельный плакатик: "Кто не любит президента Республики?"
Манифестанты скандировали популярные лозунги, требуя мест в парламенте. Солидный господин с выщипанными бровями громко настаивал на "голубом портфеле" в новом кабинете.
Шли в обнимку два прелестных юных существа предположительно мужского пола.
Девица в костюме амазонки посылала толпе воздушные поцелуи. Толстяк с торжественно серьезным лицом приветственно снимал парик, обнаруживая под ним голый череп.
На противоположном тротуаре в толпе зевак затесалась влюбленная пара. Девушка, очень похожая на Эми, с поправкой на пятнадцать лет, была одета так, как одевались в середине семидесятых провинциальные французские барышни, попадая в столицу.
Эми не отрываясь смотрела на счастливую парочку. Все остальное потеряло смысл. Она начала пробираться сквозь ряды манифестантов. Кто-то попытался ее обнять, она отстранилась. И вдруг занервничала, потеряв девушку из вида. Влюбленные успели исчезнуть.
– Эмили! – закричала она. – Эмили!
Она бросилась в одну сторону, в другую, она заглядывала в лица молоденьким девушкам. Все эти ряженые глупцы больше ее не занимали. Сейчас она не испытывала к ним ничего кроме ненависти. Расталкивая толпу зевак, она устремилась к телефону-автомату. Кабинка была занята. Эми достала из кошелька монетку, постучала по стеклу. Из кабинки вышел мужчина, хотел сказать что-то резкое, но раздумал.
Эми набрала номер. Она уже плохо владела собой.
– Макс?
– Ты еще в ванной? – раздался в трубке насмешливый голос.
– Послушай, – перебила она его, – я сейчас видела Эмили с Кшисем. Они стояли…
– Кого ты видела? – вежливо переспросил Макс.
– Эмили. Позвони его матери! Сделай то, что ты уже сделал однажды! Ты меня слышишь? Позвони прямо сейчас!
– Ты меня что, за идиота держишь? Никому я не собираюсь звонить.
– Сделай это для меня! Я тебя прошу! Я тебя умоляю!
– не помня себя, она молотила кулаком по автомату, как будто то была грудь Макса. – Сделай это, и я исчезну из Парижа. Навсегда.
– Куда, интересно знать?
– Неважно. К Эльжбете в Вуа. Захвачу с собой Эмили и вместе туда махнем на…
– По-моему, тебе надо срочно махнуть в тихую палату. Успокоишься, подлечишь нервишки…
Эми взвилась:
– Издеваешься? Ладно, я сама позвоню, но ты еще об этом пожалеешь. В пять часов, Макс, ты не забыл? В пять!
Она повесила трубку и тут же стала набирать другой номер. Какая-то старушка деликатно постучала по стеклу. Эми на нее так окрысилась, что старушка поспешила убраться подобру-поздорову.
Эми бродила как во сне по магазину "Мир детей". Взяла куклу, положила. Завела музыкальную подушечку, послушала мелодию.
К ней подошла миловидная продавщица.
– Мадам? Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Да… я еще не решила.
– Сколько лет вашей дочери?
Эми вспыхнула:
– Десять. То есть почти одиннадцать.
– Она играет в куклы?
– Она играет во взрослую.
– Тогда подарите ей Барби. – Продавщица сняла с полки хлорвиниловую красотку в облегающем серебристом платье. – Кроме вечернего туалета у нее есть деловой костюм, комплект спортивной одежды и вот такая веселая пижама. Это уже не просто кукла, это старшая сестра, которой хочется подражать во всем. Ну как, нравится?
Эми кивнула.
– Возьмете?
– Да, спасибо. И еще… где у вас "Татрах" для ее возраста?
– Вторая секция.
– И, пожалуй, три комплекта трусиков.
– Если не возражаете, мадам, я вам подберу разного цвета, а вы можете идти оплачивать.
Эми положила коробку в тележку и отправилась в другую секцию. На глаза ей попался блестящий игрушечный пистолет, очень похожий на ее браунинг. Она повертела его в руках, пощелкала курком – громкие сухие щелчки сопровождались яркими вспышками. Усмехнувшись, Эми бросила пистолет в тележку.
В католическом костеле заканчивалась вечерняя служба. Обычно прихожан здесь было немного, все друг друга знали и после службы задерживались, чтобы обменяться новостями. Во время проповеди мать шикала на трехлетнего малыша, который ерзал и хныкал, порываясь встать с колен.
– А что я сделал? Не буду я стоять на коленях, не буду…
Перед самой кафедрой сидела на скамье средних лет дама с некрасивым, но породистым и несколько надменным лицом. Слова проповеди не доходили до ее сознания. Едва служба закончилась, как она подошла к ксендзу.
– Мне надо с вами поговорить, святой отец.
Ксендз кивнул, давая понять, что готов выслушать ее. Они отошли к боковому притвору. Полагая, что предстоящий разговор может уронить ее достоинство, дама заговорила подчеркнуто сухо:
– Мой сын второй месяц встречается с падшей женщиной. Она, разумеется, скрывает от него правду. Кшиштоф мальчик восторженный и самолюбивый. Если я попытаюсь открыть ему глаза, он может только ожесточиться.
Ксендз слушал, склонив немного набок голову с поросшей пухом тонзурой. Он никак не показывал, что испытывает неприязнь к этой холодной женщине, умеющей незаметно подчеркнуть свое превосходство.
– Вы имеете на него влияние, и я подумала… – Дама предпочла, чтобы ксендз сам сделал за нее вывод.
– Она может измениться, если он решит соединить с ней свою судьбу, – осторожно заметил ксендз. – Церковь учит нас быть терпимыми к человеческим порокам.
– Она лжет ему! Лжет с первого дня!
– Возможно, обстоятельства вынудили ее заняться этим ремеслом. А ему она пока не открылась, потому что до конца не уверена в его готовности понять и простить. Возможно также, что…
– Так вы с ним не поговорите? – нетерпеливо спросила дама.
– Я эту девушку знаю?
– Ее зовут мадемуазель Радович, – сказала дама с неподражаемой интонацией.
– Эмили? – удивился ксендз.
Дама подтвердила брезгливым кивком.
– Он сам вам это сказал?
– Мне об этом сказала… ваша прихожанка.
– Я поговорю с ней, – помолчав, предложил ксендз. – Я думаю, она ему все расскажет.
Подобное решение даму явно не устраивало, но если что-то и выдало ее недовольство, то только взгляд. Она молча поцеловала руку ксендзу и покинула костел с таким видом, будто этого разговора не было и в помине.
В арабском квартале Эми пробыла недолго. Ей даже не пришлось выходить из машины. В окне второго этажа, над кондитерской, колыхнулась занавеска, и через две минуты из дома вышел мальчишка-посыльный с тортом, перевязанным нарядной лентой. Эми опустила стекло, взяла торт, вложила в детскую ладонь толстую пачку, которая тут же исчезла в рукаве. Большего от нее не требовалось.
В пять она была в назначенном месте. Она посигналила и вышла из машины. Когда Макс подошел к окну, Эми уже стояла возле урны. Убедившись, что он все видит, она развязала ленточку, вытащила из коробки большой целлофановый пакет, надорвала и стала высыпать в урну белый порошок.