- Ну нет, только не политика. Уж вы меня извините. - Роза убрала со стола остатки пиршества. - Кофе, чаю? Нашли о чем говорить. Про себя бы лучше рассказали. Баська, что там с вашей квартирой?
Бася посмотрела на Петра и слегка скривила губы.
- Ничего.
- Извини, женушка, совсем не ничего. Сообщаю при свидетелях, что дело сдвинулось с мертвой точки.
- Пока мы на этапе обсуждения. Ругаемся, какого цвета выбрать кафель. Впрочем, денег нет ни на какой. Петр хочет желтый. А я этот цвет ненавижу, просто не-на-ви-жу…
Кшиштоф встал из-за стола и подошел к окну. Лил дождь. Целый день собирался, и наконец прорвало. Мостовая блестела как намасленная. Самая красивая улица в их городе. А самый лучший цвет для Кшиштофа - желтый, только он никого не собирается переубеждать.
- Желтый - это краси… - Роза моментально прикусила язычок. - Так-то оно так, только ты…
- Не забывай, насчет желтого мне кое-что известно, - надула губы Бася. - И у меня есть все основания верить тому, что мне когда-то сказали. Еще чуть-чуть - и меня бы сейчас с вами не было. Налейте мне еще!
- Басенька, перестань.
- С чего это она должна перестать? Если человек чего-то боится, пусть это даже иррациональный страх, нельзя к нему лезть с опровержениями. В основе удачного брака - уважение к страхам партнера. - Буба вытерла рот салфеткой и сощурилась.
- О, знаток брачных союзов! Надеюсь, когда в этой стране наконец допустят женщин до амвона, ты станешь проповедницей. Я с уважением отношусь к ее страху, но не испытываю никакого почтения к предрассудкам. А тебе, Бася, сообщаю, что кафель я сегодня заказал и оплатил. Через три-четыре недели привезут.
Бася, уже несколько под хмельком, подпрыгнула от радости, бросилась к Петру и заключила мужа в объятия, чуть не свернув ему шею.
- Это еще не причина, чтобы остаться вдовой, - прохрипел Петр.
- А какой он из себя? Какой?
- Ну как ты думаешь? - Петр неловко отпихивал жену.
- Дайте мне знать, когда соберетесь плитку класть, - проворчал Роман. - Часа за два, чтобы успел приготовиться…
Бубе сделалось не по себе. Она знала, что Роман будет класть кафель вместе с Петром, это ведь его единственный заработок, и в этой с виду шутливой фразе различила свою собственную печаль.
- Не расстраивайся, Ромул, Рим не сразу строился, - сказала она сурово, и все перебрались на диван.
- Что будем сегодня смотреть? Роза, что у тебя есть новенького?
Посиделки у Розы традиционно заканчивались киносеансом. У Розы была богатая фильмотека и прекрасная видеоаппаратура.
Бася прижалась к мужу. Петр пощупал ей лоб и озабоченно спросил:
- У тебя жар?
В ответ Бася повертела пальцем у виска. Буба поджала под себя ноги, башмаки ее валялись у кресла. Роза подошла к полке и стала читать названия фильмов. Надо держаться, немного осталось, она просто устала. Ничего, сейчас сядет и передохнет.
- Ужастик, пожалуйста. - Себастьян сзади обхватил Розу за талию.
Боже, какая у нее фигура!
- Мелодраму! Сегодня наша очередь выбирать, только мелодраму!
- Детектив! Девушки, не будьте эгоистками!
- "Настоящая любовь", "Человек в огне", "А теперь не смотри", - громко читала Роза. "Нет" и "да" звучали вперемешку.
Роман присел на ручку кресла Бубы:
- Можно?
- Тебе все можно, - ответила Буба и подвинулась в сторону.
- Смотри не раздави ее. Она ведь как букашка. Об этом и Кшись говорил.
- Скорее, как бабочка. Сама летит на огонь, Того и гляди сгорит.
- Кшись, я от тебя далеко. Твой яд до меня не достает.
- Я только хочу напомнить, что, пока бабочка вылупится из куколки, пройдет немало времени. А есть ведь еще и стадия гусеницы. Пока суд да дело, тысячу гектаров леса успеет сожрать.
- "Обманутые сердца", "Невинные с грязными руками", "Дочь президента", "Американский президент", - неутомимо продолжала Роза. - "Крестный отец"…
- Да, да, - закричали все сразу.
Роза вставила диск и вернулась на диван. Себастьян сел рядом с Кшиштофом и хлопнул его по плечу.
- Боевик, по-нашему вышло, - шепнул он тихонько.
- Вот видишь, сами выбрали мелодраму, надо только позволить им отобрать то, что мы, женщины, заранее присмотрели, - сказала Роза на ухо Басе. - Это лучший фильм о любви из всех, что я видела.
Когда Аль Пачино замер как громом пораженный при виде сицилианки, Буба легонько коснулась колена Романа:
- И ты бы не прочь так, правда?
Роман подумал, что у Бубы дар читать в чужих душах. Ведь ему и вправду сделалось грустно при виде этой сцены. Однажды в солнечный день вышел Аль Пачино на прогулку в маленькой деревушке на Сицилии - и столкнулся с вечным волшебством, и понял, что это его судьба. С ним, Романом, никогда не произойдет ничего подобного.
Он согласно кивнул, Бубе он доверял всецело. Она много чего знала про него смешного, но никогда не проговорилась ни словечком.
Ни в тот вечер, ни в следующий Бася не спросила у Петра, что это за женщина выходила из их общей машины. Бася просто забыла об этом. Когда они (слегка навеселе) вернулись домой, у нее хватило сил только на то, чтобы худо-бедно умыться и рухнуть в постель. Петр опоздал с объятиями - жена уже крепко спала.
* * *
Я двигаюсь тихо и неслышно закрываю дверь лифта. Моя соседка по этажу, как только улавливает движение на лестнице, наверняка сразу же припадает к глазку. Как видно, у нее зоркие глаза, ведь она вечно в темных очках, словно генерал. Я спиной чувствую ее взгляд, когда бесшумно закрываю и открываю свою квартиру, он просто пронзает насквозь как ее дверь (двойную металлическую), так и мою (массивную деревянную).
Выходя на лестничную площадку, я стараюсь ничем не привлекать ее внимания, но лифт вызывают на первый этаж, и кабина с металлическим скрежетом трогается вниз.
Точно: не успеваю я захлопнуть свою дверь, как открывается соседкина, я отчетливо это слышу. Наверное, на тетке всегдашнее розовое трико, обтягивающее ягодицы. Лет ей, пожалуй, за шестьдесят, и я представляю себе, как она оглаживает свои телеса перед зеркалом - такое тело требует заботы…
Не хочу дожить до шестидесяти, и гладить себя по телу, и дни напролет проводить у глазка… Я выхожу и вхожу потихоньку, никому меня не застать врасплох,
а она пялится в свой глазок, кто к кому идет, к ней-то никто не ходит, и чуть что - приоткрывает дверь,
а мне незачем,
ведь ты ко мне так и так не придешь.
* * *
Ну вот, еще три часа - и я дома. После двух лет отсутствия. Какие неудобные кресла в самолете!
Ничего, пару часов можно и потерпеть.
- Пани Юлия, для вас заказное письмо, почтальон принес, а я получила, возьмите, пожалуйста.
Я протягивала руку за конвертом. Неужто целых два года прошло?
- А письмо-то из Лондона. - Женщина в синем свитере медлила, пожирая конверт глазами.
- Спасибо, - говорила я, вырывала у нее из рук весточку от тебя, улыбалась и входила в свою квартиру.
Белый конверт. А в нем ты.
Еще немного. Еще минутка. Или сколько там времени пройдет, пока я сломаю печать…
Forgive те, please, I'm so sorry…
Пойми же, девочка моя, толку из всего этого не будет.
- Извините, что вы будете пить?
- Спасибо, ничего.
Стюардесса перемещается дальше, с той же теплой улыбкой наклоняется над пассажирами следующего ряда.
- I will never let you go away, - шептал он мне, и я знала, что это правда, ведь "никогда" - это нечто вечное, незыблемое, против него не попрешь. Не будет толку? Ну и пусть, зато в его руках я словно птица.
- Don't be afraid, - говорил он, и я не боялась ничего, ни земли, ни неба, ни огня, ни воды, ни воздуха, ничего из того, что составляло его. А без него не было жизни. И не было ни воды, ни огня, ни воздуха.
- I love you, - говорил он, и его руки соскальзывали у меня с плеч и касались спины, и блузка летела куда-то вверх, и вот уже мои тяжеловатые груди обнажены, и пальцы его впитывают мою холодную наготу…
- Извините, что вы предпочитаете - курицу, говядину или овощи? Кофе или чай?
- Спасибо, я ничего не буду есть.
- I will be back about 8 p. т., - шептал он по утрам и, если голова моя была накрыта подушкой, целовал в спину холодными губами. Стоило ему отвернуться, как я хваталась за полу его плаща и не пускала.
- I have to, - повторял он, но я держалась за плащ крепко.
- Мне правда надо.
Я обнимала его одетое тело; его пиджак, голубая рубашка, светлый плащ казались такими грубыми моим голым плечам и грудям, он склонялся надо мной, целовал…
- Мне пора, - шептал он, - часам к восьми вернусь, - шептал он, и мои груди ждали весь день, когда вновь прозвучит любимый голос.
Я заворачивалась в яркое полосатое полотенце и слушала, как спускается лифт, как этажом ниже в кабину подсаживается кто-то еще, потом подбегала к окну, пряталась за занавеской (еще увидит, что я не спускаю с него глаз) и глядела, как торопливо шагает мой мужчина. Вверх он не смотрел, он же не знал, что я у окна и жду не дождусь восьми. Еще только семь утра, а я уже считаю минуты. Он подходит к машине, вытаскивает из-под "дворников" рекламные листовки публичных домов со снимками голых женщин (работаем круглосуточно, третий час бесплатно), выкидывает в урну вместе с третьим часом и голыми сиськами, открывает дверцу, садится и немного погодя отъезжает.
И так могло продолжаться и дальше.
Зачем я к нему прилетела?
И ведь это было вчера. Не миллион световых лет назад, а вчера:
- Не уезжай, все изменилось, я тебя не пущу, теперь все будет иначе… Столько воды утекло, а я опять слышу его голос, который обещал любить, его голос…
- Пристегните, пожалуйста, ремни.
Вот тебе раз! Оказывается, я заснула. А ведь так боялась лететь самолетом. Ноги вот затекли, а не вытянуть, спинка кресла передо мной откинута так, что касается коленей. Свободного пространства никакого. Придется подождать еще немножко.
Боже, как не хочется возвращаться в старую квартиру!
- Девочка моя, где ж ты будешь жить! Ты ведь своих квартирантов не прогнала? Это ты не подумавши… но ничего, выкрутимся как-нибудь. Говорила ведь я тебе: нельзя все ставить на одну карту. Рассчитывать можно только на себя. И ни в коем случае не на мужчину!
* * *
Буба с Романом стояли в подворотне. Роману здесь нравилось: таких мест в городе уже почти не осталось. В красивом доме живет Бася и Петр. И Буба тоже. Ворота конца девятнадцатого века, кованые, в форме арки. Стоит их открыть - и попадешь в мир, о котором Роман мог только мечтать, - мир стабильности, налаженного быта, воскресных званых обедов, мир, в котором люди не расставались, мужчины любили женщин, женщины не уходили к другим и не обдумывали, как им жить с партнером, мир добрых старых обычаев, где обязанности определены, а границы между дозволенным и недозволенным установлены раз и навсегда. Никаких рисунков и гадких надписей вроде "Дураков в дурку, а попов в попу" или "Ответь миру тем же: трахни его" на блестящей от старости кирпичной стене не имелось.
- Зайдешь? - спросила Буба.
Роман взглянул на часы. Почти час ночи. Ходить по гостям вроде поздно. С другой стороны, спать совершенно не тянет.
- Охотно.
Они ушли раньше всех. Сперва он, а следом за ним на улицу выскочила Буба. Приятный сюрприз. Роман проводил девушку до дома, и вот теперь…
Буба - не про него ягодка. Но с ней у него нет никакой натянутости, недосказанности, двусмысленности. Вот и двери ее квартиры - зеленые, дубовые, с окошком наверху. Сколько, интересно, они могут весить - с такой-то широкой щелью для писем и бронзовой ручкой? Да и ширина у них, наверное, метра полтора, не меньше. Хотя закрывается половинка двери на удивление легко.
Буба наклонилась и погладила кота по обиженно выгнутой спине.
- Только дам ему поесть.
- А попить у тебя ничего нет? - Роман полез было в холодильник и еле руку успел убрать. Буба бросилась к нему и моментально захлопнула дверцу.
Роман обалдело посмотрел на хозяйку:
- Ты что? С ума сошла?
- Руки прочь от моего холодильника. Все, что надо, я сама достану.
- Сионистов в Сиам, как вроде бы говаривал Гомулка.
- Вот-вот. Sorry, Ромек. Такое вот я говно.
- Понятно. - Роман сунул палец, на котором наливался кровоподтек, в рот. - Ты там трупы прячешь?
- Любовников-покойников. - Буба достала из холодильника банку пива и кинула Роману: - Держи. В спальню тоже не входи, направляйся сразу в большую комнату. Или лучше на кухне поговорим.
Черный кот припал к миске, поджал лапки и с наслаждением принялся слизывать розовым язычком абсолютную карму.
Кшиштоф припарковал свой "вольво" на охраняемой стоянке - отсюда до арендуемой квартиры было всего семь минут пешком - и по привычке проверил, не оставил ли чего в машине. Он даже пакет с хлебом старался всякий раз забирать с собой - к чему привлекать внимание потенциальных воров - как будто немалая ежемесячная плата за одно из лучших мест на стоянке, прямо у будки охранника, была не в счет. К официальной оплате Кшиштоф регулярно присовокуплял бутылочку для охранника, просто так, на всякий случай, чтобы в том проснулось чувство благодарности. И цели своей он, похоже, достиг.
Кшиштоф аккуратно закрыл дверцу, нажал на кнопку пульта, машина сказала ему на прощание "пим-пим" и щелкнула центральным замком. Охранник в будке поднял голову, лучезарно улыбнулся и пропал из поля зрения. Наверное, у него там переносной телевизор, что еще такому человеку нужно для счастья, подумал Кшиштоф и заторопился, хотя спешить ему особенно было некуда. Вроде бы он даже постель сегодня не убрал. Вот и хорошо, не надо стелить. Он может жить как хочет и делать что заблагорассудится, и никто не будет путаться у него под ногами и читать нотации.
Какое счастье, что он не живет под одной крышей с женщиной!
Кшиштоф вошел в квартиру, разделся и лег.
* * *
Иммунохимиотерапия. Лечение цитокинами, которые оказывают комбинированное воздействие: укрепляют иммунную систему, принуждают ее бороться с раковыми клетками и вместе с тем сами непосредственно уничтожают их.
Внутривенные инъекции. Вас будут колоть в вену.
Побочные явления? Мы их называем квазигриппозными. Мышечные и суставные боли, температура тридцать восемь - тридцать девять, общая разбитость, типичный грипп в тяжелой форме. Тошнота, рвота. Ну, еще отек конечностей.
* * *
"Что-то я прошляпила, - с таким неясным чувством проснулась Бася утром. - И не сегодня, боже сохрани, вообще прошляпила".
Беспокойство не покидало ее довольно давно. Приблизительно с того момента, когда она испугалась неизбежного.
Петр позвонил и сообщил, что задержится на весь день, потом сотовый у него был выключен, а потом он вернулся домой и повел себя так, словно ничего не случилось. Бася очень четко это почувствовала, ведь все было как всегда: он ее поцеловал, направился к холодильнику, взял что-то и впился зубами прямо у раковины, хотя она миллион раз повторяла, что есть стоя - вредно, организм не усваивает пищу как полагается… И за всем этим что-то крылось. Это "что-то" напомнило ей отца, который тоже частенько притворялся, что все идет своим чередом. Чем обходительнее был отец, тем яснее ей становилось, что он пьян. Трезвый он был такой неприятный, натянутый как струна, агрессивно-раздражительный, отвечал на вопросы ворчливо-коротко, и ей даже хотелось, чтобы он выпил и снова превратился в милого папочку, который берет ее на колени и прикидывается, что все в порядке.
Что же произошло? Чем укололо ее поведение Петра? Сходством с тем, что уже было в ее жизни? Если он так себя ведет, значит, она у него - не единственная женщина. Неужели он влюбился в другую и боится признаться жене? Почему тогда в постели он был такой же страстный, как в начале их знакомства? Это, конечно, замечательно, только почему она никак не может отделаться от ощущения, что тем самым он хочет загладить перед ней вину!
От всех этих "почему" ей делалось худо. В душе поселился страх, что женская интуиция ее не обманывает, страх, который сменялся иным страхом - а вдруг она перестала отличать выдумку от действительности? Ее кидало то в одну крайность, то в другую. Если все это ее фантазии, то почему они неизменно кончаются катастрофой? И зачем, сама того не желая, она упорно ищет доказательств катастрофы?
Она доходила до низостей - в чем сама себе не признавалась, - рылась у мужа в карманах, проверяла счета, подслушивала телефонные разговоры. Это происходило само, помимо ее воли, - сколько раз она давала себе слово, что это в последний раз. К тому же в ежедневнике Петра (который тот и не думал прятать) появились какие-то незнакомые имена - или названия. Он что, перестал ей доверять? А поговорить в открытую она не могла.
Чего ей стоило заставить себя и попросить Петра не снимать больше обнаженку! Есть ведь и другие фотографы на свете, пусть они этим занимаются.
Целую неделю все в семье было спокойно. Петр и не подозревал, как она стыдилась своей просьбы, обнажившей все ее слабости. До сих пор при одном воспоминании ей становится не по себе.
Она знала, что ей далеко до всех этих стройных красавиц с ногами до неба, и когда в отсутствие мужа просматривала снимки, то думала, что муж, сидя по ночам у компьютера, сравнивает ее, Басю-коротконожку, со своими моделями.
Порой ее преследовала мысль, что Петр женился на ней случайно, по ошибке, не подозревая, как сложно жить с женой, и сейчас ему просто неловко дать задний ход. Правда, она делала все, чтобы к нему подладиться, а он, наверное, дал себе слово, что не причинит ей боли. И правда: любая возможная ссора пресекалась на корню, он никогда не повышал на нее голос, и стоило слезинке сверкнуть у нее в глазах, как Петр тут же вспоминал о своей клятве. В объятиях у мужа, когда он называл себя "бесчувственным чурбаном", ей всерьез казалось, что он любит ее.
Да и как можно сравнивать Петра с отцом, что за дикая мысль! Ее отец был… ну, совсем другой. Когда он был в хорошем настроении, она садилась к нему на колени, дергала за уши, ласкалась, просила о чем-нибудь… Отец таял, смущался и разрешал.
При воспоминании о папе Бася улыбнулась. Он приходил домой вечером, раздевался в прихожей, слышалось шипение матери: "Не буди ее, ты пьян!" - и смех отца: "Где тут моя дочурка?" А потом сильные руки подкидывали ее под потолок и вертели в воздухе, и ее визг: "Еще, папочка, еще!", и резкие слова матери: "Немедленно оставь ее в покое", и водочный шепот отца: "А теперь спать, а завтра папочка купит тебе все, что захочешь! Мама просто ревнует!"