…Среди студентов было трое больших друзей "зеленого змия". Один из них, Модест Алкашов (может фамилия его подводила?), здоровенный парень двадцати семи лет особенно не мог устоять перед выпивкой. Видимо, это пристрастие и не дало ему закончить сельхозинститут, в котором он проучился четыре с половиной года. Возможно, и в училище он пришёл в надежде, что здесь бросит пить. После каждой пьянки он искренне раскаивался, давал обещание больше не пить, а ещё через несколько дней также искренне его нарушал. Двое других - Марк и Филипп - были не больными алкоголизмом, а просто прохвостами, которые могли безобразничать исключительно в тех случаях, когда были уверены, что им за это ничего не будет. Они всегда выкручивались и избегали наказания, оставляя все шишки для головы Модеста, и не пытавшегося выкручиваться.
После отъезда иеромонаха Герасима инспектором был назначен один из поступивших - Павел Данилович, который не только был старше других, но и имел воинское звание майора. Однако прохвосты его пытались всерьёз не воспринимать на основании, что он такой же студент, как они сами. Его замечаниями пренебрегали, открыто пили. Когда он взволнованный сообщил мне, что они не реагируют на замечания и выговоры, то я распорядился отправить их в медвытрезвитель, о чем лично им сообщил. Они до последнего момента не верили, что с ними могут так поступить. Однако, проведя ночь в милиции, двое хитрецов полностью изменились, и стали одними из самых дисциплинированных студентов. А бедный Модест ничего не мог с собой поделать, и в результате был отчислен.
Были некоторые забавные случаи. Один студент, например, имел чрезмерное попечение о своём здоровье. И вот однажды, уже ночью, он поднял все училище на ноги, в панике говоря, что у него острая боль в животе, и ему нужно срочно вызвать "скорую помощь". Пока "скорая" ехала в училище, ему стало значительно лучше. А когда врач с медсестрой зашли в комнату, где он лежал, ему стало совсем хорошо. Выяснилось, что его болезнь - результат мнительности. Он же поднял переполох, как будто и впрямь умирает. Врач, впрочем для порядка, предположил дизентерию и прописал лекарства, а также нахождение в изоляторе. Не остался безучастным Сева Скрежетов. "Доктор, можно я как друг скажу?" - взволнованно спросил он. "Ну, говори". "Доктор, он иногда один раз ходит ночью по большому, а иногда два. Я помог вам для постановки диагноза?" Доктор в ответ засмеялся также весело, как и находившиеся в комнате студенты.
Как только "скорая" отъехала, они тут же осуществили транспортировку мнимого больного в изолятор, перенеся его туда прямо на кровати. Его робкие попытки идти самому они резко пресекли: "Раз больной, значит лежи!".
Нельзя не упомянуть про Васю Андрюшина. Это был не очень умный, но очень усидчивый и старательный мальчик. Он мог заучивать текст целыми страницами. А вот логическое мышление у него отсутствовало. Но, впрочем, обычно за старательность ему ставили "тройки", а иногда и "четвёрки".
Однажды он не смог сдать экзамен архимандриту Сергию. Это его очень удручило, а ректор ещё подлил масла в огонь: "Смотри, а то придётся тебя отчислить!" "Так ведь все зависит от тебя самого", - тупо уставившись в одну точку, чуть не плача пробормотал Вася. "Что?!" - удивлённо поднял брови ректор. "Как будешь стараться, так и будет. Будешь хорошо стараться - будет хорошо, а будешь плохо - плохо!" "Ну, тебе, Василий, нужно будет очень хорошо стараться!" - засмеялся отец Сергий. "Так ведь все зависит от тебя самого", - тупо повторил ученик…
Простота некоторых студентов не знала границ. В первые годы существования училища они по очереди готовили на кухне. Так вот один из этих поваров проверял, разогрелся ли суп, опуская в него палец, и делал это до тех пор, пока я его за этим не застал. Другого застали за тем, что он справлял малую нужду в ванну для мытья посуды.
Про одного Севу Скрежетова можно написать целую книгу. От бывшего детского сада в училище осталась картина "Волк и семеро козлят". Была она очень большая. На холсте. И пока я думал над тем, чтобы перевернуть холст и написать на обратной стороне какой-то пейзаж, Сева умудрился распилить рамку картины и приспособить её в своих целях. Я не ограничился здесь простым выговором, но решил попортить безобразнику нервы, чтобы он зарёкся трогать что-нибудь без спроса. Воспользовавшись тем, что Сева человек весьма простодушный и воспринимает на веру все, что ему говорят, я прочитал ему целую лекцию о том, что эта картина - уникальное полотно из Эрмитажа. Она стоит несколько тысяч долларов, и на неё подписано охранное обязательство с Министерством культуры Российской Федерации. И теперь из-за безобразия, учинённого Севой, духовное училище могут закрыть.
Он ужасно перепугался, просил прощения, но я вновь повторил ему то же самое. Он тогда чуть не плача сказал, что пойдёт работать, заработает деньги и восстановит рамку, "если из-за каких-то рогатых могут закрыть училище". Этим он меня так насмешил, что я не выдержал и простил его, успокоив, что немного преувеличил серьёзность происшедшего, но без спроса все равно ничего трогать нельзя.
Был среди воспитанников и один "философ". Начитавшись Аристотеля, Платона, Канта, Гегеля, Ницше и Шопенгауэра и мало что поняв из прочитанного, он вообразил, что стал очень умным и должен общаться на уровне не ниже кандидата наук, хотя сам не имел даже среднего образования и параллельно с училищем доучивался в школе рабочей молодёжи. Говорил он напыщенно и неудобопонятно, боюсь, что он не только говорил, но и думал так. Целыми днями он пытался ввязать кого-нибудь в жизненно важную для него дискуссию, например, чем "экзистенциальный" отличается от "онтологического". "Философ" никогда не говорил просто; например, вместо того, чтобы сказать "ему трудно будет устроиться в обществе" говорил: "Для него затруднительно будет интегрироваться в социум". Отца Григория он спросил: "Батюшка, а часто прихожане спрашивают вас, чем философия Платона отличается от философии Аристотеля?" "Каждый день", - ответил ему любивший хорошие шутки священник, даже не подозревая, что подтверждает тем самым смутные догадки юноши. Он проучился у нас полгода, потом бросил; на будущий год опять поступил, и опять через полгода бросил, и более не возвращался…
Окончание дневника Сергея Александровича
Встречались интересные моменты и в деятельности преподавателей. Один иеромонах, например, все изучение Библии свёл к тому, что рассказывал как кто и с кем согрешил в Ветхом Завете. А при этом он должен был преподавать Новый Завет… Пришлось с ним расстаться.
Другой батюшка, призывая студентов к порядку, нарисовал им следующую впечатляющую сотканную из слов картину: "Все вы знаете, что такое икона. Представьте себе мозаичную икону из драгоценных камней: как она прекрасна! И вот представьте, какое будет кощунство, если некоторые из этих камней заменить кусочками сушёного дерьма. Вот и вы в прекрасной иконе Церкви должны быть драгоценными камнями, а не кусочками сушёного дерьма!" Проповедуя в семинарском храме, этот же священник однажды сказал следующее слово: "Вы часто спрашиваете меня, почему у вас утром болит голова, когда вы накануне выпили лишнего, а когда съели лишнего, то почему болит живот. Если же вас угораздит познакомиться с нехорошими мужчинами или женщинами, то вы опять идёте ко мне и с удивлёнными глазами спрашиваете, откуда у вас взялись нехорошие болезни. Я раз и навсегда отвечу, где причина ваших бед. Придите домой, посмотрите в зеркало, и вы увидите мерзкую рожу того негодяя, который виноват во всех ваших несчастьях!"
Была ещё одна на редкость жизнерадостная преподавательница словесности, которая не менее половины учебного времени посвящала исполнению перед студентами стихов и песен собственного сочинения.
Вспоминается приехавший вместе с иеромонахом Герасимом Владислав Никанорович Тряпкин, благообразного вида пожилой человек невысокого роста. Желая, видимо, увеличить свою значимость, он ходил непременно на высоких каблуках. Сначала он был просто послушником при храме, а затем я предложил ему попробовать свои силы в качестве коменданта. После назначения Владислав настолько проникся ощущением значимости собственной персоны, что когда через неделю в училище прошло заседание Попечительского совета, на которое его разумеется никто не позвал, Тряпкин сразу же обиделся, собрал свои вещи и сбежал из училища, никому ничего не сказав и не сдав дела…
Вспоминается и прапорщик в отставке, в направлении которого в училище, подписанном архимандритом Сергием, значилось, что он командируется в училище в качестве воспитателя и по совместительству вахтёра. Вторая роль явно ему больше шла. Но в итоге он и с ней не справился.
Невозможно забыть и первого "учёного мужа", направленного в училище на постоянное послушание - Марка Васильевича. Он приехал вместе со своей мамой. Та опекала сына как семилетнего, хотя ему было хорошо за тридцать. Выпускник академии, кандидат богословия, он был человеком книжным, абсолютно оторванным от реальности, но совсем не лишённым амбиций и честолюбия.
Свой приезд в училище, к тому времени вполне благоустроенное, имевшее все необходимые для среднего человека удобства, они воспринимали как великий подвиг. "Ну, что же: ведь Святитель Иннокентий, когда просвещал Сибирь, переносил все трудности. И мы перенесём: ведь Марк чувствует в себе призвание к миссионерству", - восторженно говорила его мама. А я тогда недоумевал, о каких трудностях она говорит в отапливаемом здании с горячей водой, электроэнергией и канализацией, где от них никто особо ничего не требует, даже готовить самим не приходится…
Зная от Владыки, что Марк приехал, имея желание стать священником, я осторожно спросил его: "Вы желаете рукополагаться?" На это он мне весьма напыщенно ответил: "Как можно желать священства? Святые бежали от этого!" После такого ответа у меня пропало всякое желание с ним общаться.
Впрочем, нужно отдать должное - Марк Васильевич был человеком энциклопедической образованности. Он читал лекции по нескольким дисциплинам, студенты очень любили его. После занятий они окружали преподавателя, ходили с ним вокруг училища. А он отвечал им на вопросы из разных областей знаний.
Мы с архимандритом Сергием всерьёз начали думать над тем, чтобы после рукоположения доверить ему какое-либо ответственное послушание в училище, например, проректора по воспитанию или заведующего сектором заочного обучения, причём сам он, конечно, желал быть проректором.
Архиерей, испытывая смирение Марка, несколько раз откладывал решение вопроса с рукоположением. Тогда и выяснилось чего стоят разговоры о "святых, которые бежали от священства". Марк Васильевич вместе со своей мамой начали обвинять Владыку в том, что он их обманул, что поверив его обещанию рукоположить Марка, они приехали в это тьмутараканское училище, а он все откладывает и откладывает рукоположение (а надо сказать, что не прошло и двух месяцев с их приезда). Они немедленно уезжают в Москву. Архиепископ удивлённо пожал плечами и сказал, что свято место пусто не бывает.
Так училище покинул ещё один из тех, кто думал, что совершит здесь великие дела.
На этом записи в дневнике обрываются, но имеется следующая приписка-рецензия:
Приписка архимандрита Сергия
Это очень претенциозное сочинение написано крайне неграмотно, напыщенно. Как бы с высоты, но при этом чувствуются собственные интеллектуальные изъяны автора. Совершенно не готово к публикации. Много "я-какья", что выглядело бы очень смешно, если бы ты подписал это своей настоящей фамилией. После увеличения объёма сочинения минимум в два-три раза, хорошей концовки (здесь нет окончания), можно было бы рекомендовать это набрать в компьютерном варианте, чтобы дать этот текст только очень близким людям. После 2006 года можно было бы вернуться к вопросу о возможности это издать где-нибудь не в Петровской области, ограниченным пока тиражом. Труд неудачный и малоинтересный.
Гертруда
…Она была очень красивой. Глубокие голубые глаза, в которых как в бездне отражалось неземное очарование; рассыпанные по плечам густые золотые волосы, сияющая улыбка, располагающая любого. Немецкая красавица, прихотью судьбы, заброшенная в российское захолустье…
Такой Гертруда Карловна представлялась себе. Окружающим её жителям города Петрово она виделась иной: блеклые бесцветные глаза, вытравленные перекисью водорода волосы, которые густыми были только много лет назад, полубезумная улыбка. Да и не немка она никакая: имя её "Гертруда" означает "героиня труда", которым назвал её ненормальный отец, вполне русский, которого его помешанные на революции родители назвали в честь Карла Либкнехта. Гертруде ещё ничего, а вот её страдавшей в детстве расстройством речи сестре Кларе плохо приходилось от злых одноклассниц, заставлявших говорить скороговоркой "Карл у Клары украл кораллы". А она и простых слов не могла выговорить, плакала, переживала, даже лежала в больнице…
Жизнь прошла такая злая и пустая, а Гертруда все жила в ожидании чего-то прекрасного и сказочного. Ей уже полсотни минуло, а она все надеялась, что это не её жизнь идёт, что её - ещё начнётся. Последние годы она жила одна в пустой квартире на окраине Петрово. Когда здесь открыли духовное училище, Гертруда решила зайти в домовый храм. Она никогда раньше не бывала в церкви. Родители не крестили ни её, ни сестру, об этом можно было догадаться уже по их именам. Сами они, воспитанные в активно богоборческой среде, также никогда не задумывались глубоко о вопросах веры, хотя и принимали активное участие в атеистической работе. И вот уже и родители умерли, и Клара уже год, как ушла в мир иной. Гертруда совсем одна. Она работает учителем в средней школе, преподаёт литературу, и в мире книжных событий иногда забывает о том, какая же "не такая" её собственная жизнь…
…Первым священником, которого она встретила, оказался иеромонах Герасим. Он сразу ей сказал, что и родители её бесноватые богоборцы, и сестра вместе с ними мучается сейчас в аду, и самой ей нечего делать в храме, потому как жизнь её пустая и никому не нужная. И если она хочет креститься, то должна сперва полгода на коленях стоять в притворе храма на каждой службой, каясь за свою бесполезную и никчёмную греховную жизнь.
И пошла было Гертруда домой, размазывая слезы по щекам, и никогда больше не зашла бы в храм, если бы не попался ей случайно на встречу отец Григорий.
- Что случилось, дорогая, о чем так горько плачешь? - участливо спросил он.
И Гертруда вдруг не только рассказала, что произошло с ней сейчас, но и рассказала всю свою жизнь, поделилась несбывшимися мечтами. Отец Григорий очень спешил, но не подал виду.
- Не обращай внимания на Герасима, он больной, - сказал он для начала. И добавил: - Приходи, я тебя покрещу сам.
И Гертруда пришла через неделю. В крещении отец Григорий назвал её Галиной. А вскоре иеромонаха Герасима уже не стало в храме училища, и Галина стала постоянной прихожанкой. Ничего вроде бы не изменилось в её жизни, но появилось чувство наполненности смыслом и радости, которых не было раньше. Она всегда с благодарностью молилась за протоиерея Григория: ей казалось, что не попадись он ей тогда, радость, душевный мир и счастье могли бы пройти мимо неё.
Попечительский совет
Мысль о необходимости Попечительского совета для не имеющего никаких постоянных источников финансирования духовного училища вполне естественно возникла в умах его руководства. Но беда в том, что в постсоветской России традиции благотворительности ещё не сложились. Те, у кого денег было, как у дураков фантиков, ничуть не пожалели бы миллион-другой рублей на проигрыш в казино или дорогую проститутку, но для них же стало бы событием, если они пожертвовали тысячу рублей для Церкви, и эту тысячу они пожалели бы. Однако, если это было бы в их глазах не пожертвованием, а участием в какой-то "политике", то какие-то средства можно было получить и от них. "Советские" директора, входившие в солидный возраст, начинали задумываться о вечных ценностях; они могли оказать реальную помощь. Были и те, кто не смотрел на те материальные активы, которыми в силу исторической ситуации мог в этот момент полноправно распоряжаться, как на "свои". Они могли помочь много. Наконец, определённая поддержка могла быть и от государственных и муниципальных структур, пусть и не в форме бюджетного финансирования.
Ректору и проректору духовного училища предстояло все эти возможности использовать и создать Попечительский совет. Первая попытка провести собрание по вопросу создания данного совета оказалась неудачной: приехал всего лишь один чиновник из областной администрации, который посмотрел здание, участливо покивал, и этим все закончилось. Ни один из приглашённых директоров и бизнесменов не приехал. Но параллельно индивидуальная работа с ними шла; несколько пожилых директоров начали оказывать вполне существенную помощь. Ещё один, баллотировавшийся в Государственную Думу, оказал уже достаточно большую поддержку. При этом ещё большую оказал другой директор, который был подчинённым его конкурента по думской компании… Кто-то хотел от епархии поддержки на выборах, кто-то имиджевой поддержки, в том числе модным становилось иметь церковные награды… Но были, конечно, и те, кто от чистого сердца помогал, потому что считал это правильным. Если бы не их поддержка, то на одни "нечистые" деньги сделать что-то доброе было бы невозможно. А так - духовное училище созидалось, хотя и с массой неприятностей и сложностей.
Вторая попытка собрать людей по вопросу создания Попечительского совета была уже вполне успешной: приехали человек пятнадцать, в том числе заместитель главы администрации Петровской области. Решение о создании совета было принято, нужно было решить, кто будет его председателем, чтобы амбициозные люди, согласившиеся в Попечительский совет войти, единодушно признали его определённое превосходство. Как вариант рассматривали архиепископа Анатолия, но хотелось бы, чтобы председатель совета был не только почётным и уважаемым человеком, но ещё и оказывал училищу материальную поддержку. А Владыка был такой человек, что деньги и материальные ресурсы были сами по себе, а он сам по себе. Никакие богатство и роскошь его не прельщали, епархиальные взносы с духовенства у него были чуть ли не наименьшими в России.
На духовное училище он смотрел примерно также, как на новый монастырь или приход: вы открыли, вы и содержите, и решайте все проблемы. При этом любую моральную поддержку, такую как делегирование полномочий ректору и проректору, награды благотворителям, своё личное участие в заседаниях Попечительского совета и конференциях, встречи с нужными людьми, которых к нему приводили, и даже те для которых нужно было куда-то ехать и не только в духовное училище - архиепископ постоянно оказывал. Он не вмешивался, что вот это нужно строить так, а это не так или вообще не строить; что вот это нужно преподавать, а это не нужно. Но он вмешивался, если видел, что у какого-то человека сложилась критическая ситуация, и находил возможность его поддержать: либо не давал удалить из училища, либо, напротив, находил ему место.