Вторая отдушина – это, естественно, гараж. Но это банально. Левый крайний пенсионер Василь Васильич (отдаленно смахивает на артиста Николая Гринько) так говорит: "Женатый человек первым делом покупает или строит гараж, а холостой обходиться парковкой". Василь Васильич, кстати, тоже имеет историю двух имен. До семи лет пацан благополучно откликался на имя "Колька", пока не пришло время записываться в школу. Открывают учителя метрику и радостно объявляют: "Здравствуй, Василий! В школу значит пришел записываться? Молодец, Васек, щас мы тебя запишем. Садись, Вася, и мамаша твоя пусть присаживается. Вот какого сынишку, Василия, значит, вы вырастили!". Колька с мамкой и охренели. Какой Вася? Где Вася? А учителя им метрику подсовывают, где черным по зеленому записано "Василий Кальченко". Они – до батьки, а тот ни сном, ни духом. Потом вспомнил: когда его в ЗАГСе спросили имя, он и отозвался: Василь.
Итак, решено. Сначала в гараж, а вечером – на футбол. Пусть вывихнутая на прошлой игре нога еще побаливает, но фан-клуб еще никто не отменял.
… Со своей Daewoo Lanos SE 1998 года пришлось немало провозиться. Подкрасил маленькие сколы на кузове, по ходу обнаружил, что шрус с правой стороны на выходе из коробки передач слегка потный. Немного расстроился, и оставил это дело на потом. А пока покрасил дно и получилось гуд. С плафоном справился минут за 40. Долго подгонял дырку в обивке крыши, чтобы она была четко по размеру, да и накосячить боялся. В общем, прокопался целый день. Гараж располагался в частном секторе, утыканном яблонями в цвету. Запахи – одуренные… Еще и озеро рядом… Грех не искупаться, хотя вода еще и холодная. Вылез из речки пятнадцатилетним пацаном! Взбодрился капитально…
И вдруг промелькнула мысль: "Боже, как хорошо жить! День удался! А впереди еще и футбол!". Такой длинный день… Как в детстве.
… А на стадионе застал невиданную доселе картину: захеканный Толяныч неуклюже носится по полю, подгоняемый Осликом. Заставили таки чувака выполнять функции арбитра в полном объеме. Толяныч на бегу успевал грозиться переметнуться к каким-то мифическим волейболистам, где он будет комфортно сидеть над сеткой в специальном сидале и свистеть в свисток. Да…Кудрявый четырехглазый дядька, неуклюже передвигающийся по полю среди 15-20 лосей, – зрелище не для слабонервных. Побаиваясь столкновений, Толяныч отскакивал от футболистов как мячик и норовил прибиться к краю поля.
– Конь педальный! Куда бьешь, мать-перемать? – кричит Ослик.
А на воротах – Дима Басня. Вот еще чуть-чуть и Че Гевара, если без глаз. Потому что глазки Димы всегда бегают, а борода обстрижена аккуратнейшим образом. Работает Басня в Мастерской Сказкотерапии. Нет, не в детском саду. Это такая хрень для взрослых. Кроме того, недавно подвизался работать на "Скорой сказочной помощи". Пацаны долго дорывались, что вот это уже точно прикол, но оказалось – чистая правда.
Усевшись на лавку, он лениво вытащил из упаковки банку пива и приготовился отдыхать. Высеянная недавно трава хорошо взошла и радовала глаз нежным салатным цветом. Только из рассказов Ослика он знал, как происходило благоустройство футбольного поля. Вывезли три грузовика мусора, поставили ворота, а сельсовет даже сетку выделил и лавки для зрителей. А недавно Кислый установил бочку и протянул к колонке шланг, и теперь после игры можно принять душ. Можем, если захотим!
Игра закончена, и ребята, помывшись в душе и накачав воды, уселись рядом на лавки. Сначала набросились на вратаря. Умудрился пропустить 6 голов! Басня оправдывается: голова перегружена, трудный день выдался. Поступил вызов от одной депрессивной телки. Сначала сука увела чужого мужа, а потом выгнала. Но не отпускает, а мотает парню нервы. "И люблю его, и с ним тяжко", – пыталась объяснить свое состояние. А сейчас мужик как бы вернулся к пациентке, но продолжает посещать первую семью чуть ли не через день. "Больная" жаждет стабильности, а ее нет. Отсюда суицидальные настроения. Чувствует себя старушенцией. Опасается одиночества.
– Работает? – спросил Кислый.
– Не-а…
– Понял… Опять Рябой пользовал?
– Ейною родимой…
Курочка Ряба у сказкотерапевта Димы – на все случаи жизни. Когда откупорили по второй банке пива, Ослик поинтересовался, в какой интерпретации была сегодня использована известная птица. Помолчав для пущей видимости, Басня предложил не морочить голову, а самостоятельно переосмыслить его рабочий инструмент – сказку "Курочка Ряба". Ослик как инициатор дебатов взял огонь на себя и осторожно предположил: "Курица – не птица, баба – не человек", чем вызвал нехорошую ухмылку на лице лекаря. Оказалось не все так просто. Оказалось, что если инвариантно субклассифицировать в массе проявлений, исключив из модели алогичность проявлений с изучаемой связью, то Золотое Яйцо – это образ нашей уникально-неповторимой и драгоценной жизни… И вместо того, чтобы беречь яйцо как инвестицию, дед с бабой кинулись лупить по нему до упопения. Потому как по простоте своей видели в яйце не более чем глазунью. Такие вот недалеко развитые старики. Если в голове бардак, то внешним силам в виде крохотной мышки несложно довершить начатое стариками неразумное дело. Вывод: цените любую жизнь, даже паршивую, иначе найдутся силы, которые превратят вашу жизнь в руины. А специально для сегодняшней телки Басня слово "жизнь" заменил на "любовь", "семейные отношения" и "здоровье". Потому как в работе использует индивидуальный подход.
Но Курочка Ряба – это полбеды. Гораздо трагичнее дела обстояли с Колобком. Басню понесло и совершенно напрасно. Колобок, оказывается, это просто… хлеб. Именно так к нему надо относиться, чтобы не травмировать детей. В принципе, призывы объяснять ребятишкам, что Колобка съели как хлеб, на первый взгляд выглядели вполне логично. "Для этого его, собственно, и пекли! – втирал Дима, сверкая махонькими зенками. – Ну не съели простофили дед с бабой, так съела хитрая лиса! Парень был обречен изначально. Ведь он – хлеб. Или пирожок, кому что нравится".
И тут наступила неуютная пауза… На Басню уставились пара десятков выпученных глаз.
– Ну ты жжошь…- наконец выдавил из себя Кислый…-… Я – не подарок, но это даже для меня стресс считать Колобка пирожком. Ну ладно Ряба… Она мне – никто. Но Колобок!…Низачот тебе, Басня. Колобка я в обиду не дам.
Чтобы смягчить обстановку и реабилитироваться, Дима сдуру брякнул:
– Твое подсознание "мыслит" как 3-5 летний ребенок. Твое подсознание – это капризный малыш. Оно делает все наоборот, и если ты защищаешь Колобка, это значит, что ты и сам…
Тут он замялся, подыскивая нужные слова, а пацаны хором выкрикнули:
– Пирожок!
Кислый аж подскочил. И тут же схватил сказочника за петельки. Пока его оттягивали, он кричал Диме обидные слова:
– Слышь ты, удод тоскливый? Ты тля гундосая, ты мне сейчас своей херней такое сделал! Ну как я дочке буду теперь объяснять: что хер с ним, с Колобком? Что это хлеб, так ты пойди пожри хлеба, типа сожри Колобка и затихни? Так я ей скажу? Шоб ее не травмировать?
Ну вот… Кислый, оказывается, примерный семьянин. До сих пор этого никто не знал. Появился ниоткуда, прибился, так сказать… Часто пропускал игры, дисциплинированностью не отличался… И вот надо же… Раскрылся. И не без помощи сказкотерапевта Димы, надо признать.
– Тише, тише…- успокаивал Ослик, удерживая Кислого своей крепкой волосатой рукой за шиворот. – Ты учителя не трогай…
Но Басню с кондачка не возьмешь. Хладнокровный профессионал! В качестве домашнего задания поручил всем написать сказку. А Ослик, отряхивая занемевшую руку, зафиксировал:
– А кто придет без сказки, тот до игры не допускается.
Когда расходились, он спросил у Басни:
– Димон, все забываю тебе спросить. А кто, по-твоему, лучший Остап Бендер в кинематографе? Только с объяснениями.
Басня даже не задумался.
– Миронов, конечно… Он вообще не играл, а кайфовал… Воспарял… "Остапа несло" – это про работу Миронова. Кстати, ты на него немного смахиваешь.
И усевшись в свой серый Chevrolet Suburban, честно заработанный на депрессивных телках, сказкотерапевт укатил в неизвестном направлении.
4
Друг детства – это брат, которого не выбирают. Так жизнь распорядилась. Росли на одной улице, вместе с первых дней жизни и до сих пор.
– Апрель, Толяныч, это начало чего-то… Планы лучше воплощать весной. Впереди – тепло, не пропадешь.
Остались еще места в городе… Эта пельменная чуть ли не единственное немодифицированное с советских времен общественное заведение. Когда-то работал тут недалеко, и с одной, так сказать, коллегой часто прибегал сюда пообедать, а иногда и… поужинать. Пельмени, салат и полграфина водки – что еще надо? Зал небольшой, даже тесноватый, но фантастически уютный. И что тешило душу – неизменный бармен. Кадры надо беречь. На кадрах земля держится. Ведь, черт возьми, приятно, когда бармен как в американском кино узнает тебя, интересуется твоей жизнью. Официанты – те еще более симпатичны. В этой пельменной нет подбора по внешним качествам. В прошлый раз обслуживала пожилая женщина, а сегодня – рабочего вида паренек. Но что их всех объединяет, так это естественная доброжелательность, лишенная искусственных улыбок… А этого можно добиться только одним – благоприятной атмосферой, так сказать, на кухне. Натуральность – вот фишка данной пельменной, которую, кстати, держат менты.
Наконец, принесли заказ. Друзья с удовольствием хлопнули по рюмке холодной водки, закусывая весенним зеленым салатиком. И Толяныч, выползая из свойственной ему меланхолии, сел на свой конек – тему неорабства, в частности на одно из его проявлений – движении child free, типа протеста, восстания рабов. Некие Энтони с Синтией насмотревшись на жизнь своих друзей, решили не обзаводиться потомством. "Мы видели, как они разрываются, чтобы оплатить счета, найти подходящую квартиру или дом, в котором было бы удобно жить всей семье, работают на нелюбимых работах, потому что им необходима медицинская страховка", – объяснила Синтия свой подход.
– Понимаешь, рождением детей ты загоняешь себя в ловушку, – продолжал Толяныч голосом издалека… – Сам знаешь: бесплатно нельзя ни родиться, ни умереть. Дети часто болеют, и ты должен платить за их здоровье. За все платить. Вот люди и приходят к тому, что в настоящих условиях, чтобы не стать рабами надо просто не попадать в эту ловушку… Некоторые говорят, child free – это отмазка эгоистов. А, по-моему, ребята в чем-то правы… Животные в неволе не размножаются – это факт. А люди не имеют такой способности, но как более интеллектуальные существа, они противостоят рабству таким вот образом…
… Сам он в детстве был страшно непосидющим… Мама так и говорила: "В год как пошел, до сих пор догнать не можем". До того, как переехать в ту злополучную хрущевку, их семья жила в частном секторе… С утра чуть протер глаза – и на улицу. А лучшие друзья – это вот этот самый умничающий Толяныч (а тогда просто Толян) и Пашка, которого потом на заводе током шибануло. Толян жил через дорогу, и с ним всегда было интересно. Дружок много читал, особенно исторические книги, и учился играть на баяне. В любую погоду можно было увидеть его нескладную фигуру, томно передвигающуюся с нотами под мышкой в направлении музыкальной школы. Друзья имели общий "секрет" – схованку в лесопосадке за железной дорогой или как говорили по-уличному – "за путями". От несущихся мимо поездов дрожали дома, а хрусталь звенел в серванте, но когда рождаешься под этот грохот, то постепенно к нему привыкаешь. "За путями" когда-то был парк, но потом он зарос, и среди чащоб образовалось маленькое озеро, за которым они соорудили шалашик. Это был их маленький мир, свободный от назиданий и поучений. Сам он был больше по хозяйству: срубить ветки, разжечь костер, накрыть жилище от дождя. Пришлось даже вырыть небольшой погребок, в котором хранили консервы на случай войны и старые потертые книжки. На протяжении теплого времени года Толян часто сбегал "за пути" читать разные милитаристские книжки, потому что в те времена население находилось под страшным впечатлением Великой мировой. "Мы пережили жуткую войну" – лейтмотив детства и юности. Бабушка часто рассказывала про немцев, как они пришли в село, а отступая, жгли хаты. Но спасли бабушку тоже немцы. Стыдно было даже рассказать кому про такой факт. Когда фашистские захватчики отступали в 1943 году, то к бабушке прибежал один немецкий солдат и закричал: "Матка, шнеллер!" типа тикайте. При этом руками изображал взрыв. Так они спаслись… А другой немец тащил мамину сестру Катю в кусты, но бабушка позвала на помощь хорошего немецкого командира, и тот прибежал и ударил плохого немца пистолетом по голове, чем спас тетю Катю. С самого детства – война, война, война, которая, казалось, закончилась едва перед его рождением. Только в пятом классе он с удивлением обнаружил, что советский флаг на рейхстаге водрузили за 22 года до его появления на свет Божий.
Глядя на своего друга, рассуждающего на тему неорабства, из памяти неожиданно выплыло… Вечереет, и от косых лучей заходящего солнца шалаш выглядит особенно уютно, по-домашнему. Юный Толян лежит на цветастом толстом покрывале и, как всегда, читает, жмуря слезящиеся глаза. А он пошел за водой к роднику с трофейной фляжкой. Были такие раньше, круглые помятые алюминиевые баклаги. Пришлось раза три бегать, пока котелок не наполнился до краев. По дороге вытащил из схрона щепотку чая, сахар и две кружечки.
Прихлебывая горячий напиток, друг с упоением рассказывал о древнем Риме. Перед глазами тогда возникали люди, которые жили до них. История представлялась как сказка с нарисованными героями. Даже Гитлер казался мультипликационным. Сидя на мягкой хвойной подстилке, он думал: как хорошо они с Толяном сейчас, здесь и настоящие. А пройдет время… Разве может так случиться, что они, два настоящих человека из плоти и кости тоже станут мультипликационными?
– А кто тут жил до нас? На ЭТОМ МЕСТЕ? – вдруг захотелось узнать, кто сидел тут, под этой самой сосной, а не где-то там за тридевять земель.
– Скифы…
– А какие они, скифы?
Почухав свою белобрысую голову, Толян пообещал на следующий раз подготовиться получше.
…– Да ты меня совсем не слушаешь… – донесся издалека охрипший голос вмиг повзрослевшего товарища.
– Слушаю… Ты говорил, что этим людям приклеивают ярлыки, обзывают эгоистами, а они просто не желают размножаться в неволе.
– Что-то ты какой-то смурной последнее время…Что-то дома?
– Да нет… Все в норме… Просто все, что нужно, я уже, кажется, познал…
И громко рассмеялся. Даже знакомый бармен оглянулся, но убедившись, что все в порядке, ободряюще улыбнулся… Занавеска цвета спелого абрикоса колыхалась от задувавшего ветра, и ему показалось, что это самая замечательная картина в мире. Был бы художником, обязательно нарисовал бы такой шедевр: просторная комната, развевающаяся от ветра занавеска цвета спелого абрикоса, а у окна пустая колыбель и красивая девушка с длинными черными волосами, кормящая сына грудью.
– Только знаешь, Толяныч, а я полжизни отдал бы за сына…- воображаемая занавеска колыхнулась, а девушка с картины откинула назад свои вьющиеся волосы. Малыш еще веселее зачмокал, а потом, оторвавшись от маминой груди, мирно засопел. – Что-то у меня не так пошло… Живу какой-то чужой жизнью. Сына хочу! И всегда хотел. А Таська все бубнила про плохое здоровье. Да у нее здоровье так и пашет! Не знаю… Что-то надо менять… А что? На карьеру забил. Хочу простую работу. Хочу как механизм отработать 8 часов и свободен… Устал от чего-то, и не пойму от чего. Вот у тебя два сына, и ты представить не можешь, какое это счастье. И оба на тебя похожи. А моя дочь – вся в мать. И характером, и обличьем…Всем.
Толяныч только присвистнул. И принялся усердно глотать уксусные пельмени, склонив над тарелкой давно немытую курчавую голову.
– Лучше бы они на мать были похожи… Но и тебе еще не поздно… – зыркнул поверх очков. – Найди себе молодую…
– Вот так возьми и найди!… Толяныч, ты в этих делах – поц. Ты только теории разводить умеешь. А ведь скоро полтинник!… Кстати, ответь мне, кто все-таки лучший Остап в кинематографе? А то я все забываю тебя спросить… И объясни почему.
– Юрский, конечно… Для меня – это Юрский. У его Остапа чувствуется какая-то внутренняя сила бывалого человека… Кстати, скульптурный портрет великого комбинатора в Питере наделен чертами именно Сергея Юрского.
В окне что-то вспыхнуло, как будто НЛО пролетело. Или метеорит… Проведя небесное светило глазами, он снова посмотрела на друга. Пресловутое женское воспитание, и результат – налицо.
… Тогда они сидели в схованке и делились своими нехитрыми хлопчачьими тайнами. На улице накрапывал дождь. Крупные капли упруго застучали по клеенке, накрывавшей убежище, но внутри было сухо и тепло. Тощий нескладный Толян сидел по-турецки на зеленом ветхом покрывале у входа и глупо улыбался.
– Сказать секрет? – вдруг выдохнул, и обычно бледное лицо его неожиданно вспыхнуло жаром.
– Говори…
– А никому не скажешь?
– Вот…
И он провел большим пальцем по горлу: "Век воли не видать!". Помявшись для вида, Толян торжественно выдал, что у него есть отец. На улице все знали, что мать его, тетя Вера (такая же тощая и нескладная) работала на заводе и с сына своего пылинки сдувала. Но никто на улице не видел ее с животом. Неожиданно куда-то уехав на полгода, тетя Вера вернулась домой с пищащим свертком. Сначала поговаривали, что пацан – из дома ребенка, но со временем эти слухи поутихли, потому что Толька оказался копией своей мамы, такой же белобрысый и тощий. Как-то Толян очередной раз пожаловался матери, что его дразнят безбатченком, а хулиганистый Пашка даже насмешливо утверждал, что его на мусорке нашли, и об этом все знают. Тогда тетя Вера полезла в светлого дерева, поеденный шашелью гардероб с зеркалом, и стоя на коленях, долго рылась в нижнем ящике, где хранилось всякое слежавшееся тряпье. Наконец она вытащила пожелтевшую черно-белую фотографию.
Толян на этом месте и сам порылся за пазухой и извлек оттуда искомую карточку. С нее смотрел веселый скуластый парень в кепке. Стоя у калитки какого-то дома, и откинув назад голову, парень показывал свои крупные зубы, улыбаясь при этом приятно и искренне. И даже где-то знакомо… И тут мозг пронзила ужасная догадка. Этот, с фотки, реально похож… на мужика… который… Ну да! Что живет в конце улицы. Их длинная улица Пирогова пересекалась с широкой улицей Пестеля, по которой ходили трамваи. Так вот, там, за улицей Пестеля и живет отец Толяныча с женой и двумя дочками.