– Куда? – тут же возмутилась Жанка и, опершись на локоть, повернулась на бок. – Ну че? Как тебе мой производственный станок? Не хуже, чем Анькин?
Анатолия замутило.
– Я же тебе говорила, – как ни в чем не бывало, продолжала Мельникова, – зря ты, дурак, от меня бегал!.. Коля… Аня… На хер они нужны, Коля-Аня. Давай! Получай удовольствие! Че молчишь-то? Думаешь, когда опять? Можем прям щас, – предложила она и соскользнула с дивана. – Иди сюда.
– Не сейчас… – еле выговорил Гольцов, избегая смотреть на Жанку, призывно раздвинувшую ноги.
Сказанное Мельниковой не выходило у него из головы. Как странно: то, что обещало быть удовольствием, превратилось в грубое надругательство над человеческим достоинством. "Такое, – подумал он, – если и допустимо, то среди сексуально озабоченных подростков и примитивно устроенных шлюх, но никак не среди влюбленных друг в друга мужчин и женщин. Впрочем, о какой влюбленности я говорю?" – самому себе удивился Гольцов и смело назвал причины, побудившие его сегодня изменить жене: дутое мужское тщеславие, похоть и порочное любопытство.
Заметив, что Анатолий изменился в лице, Жанна насторожилась и села:
– Ты че, Толян? – Голос ее зазвучал тревожно, она занервничала.
– Мне нужно домой… – Гольцов начал собираться.
– Зачем?
Анатолий не ответил.
– Тебе че, не понравилось?
Гольцов снова промолчал, никак не решаясь встать с дивана голым.
– На, – проницательная Мельникова быстро поняла, чего он хочет, и бросила ему валявшиеся на полу трусы и брюки. – Мне отвернуться? – Она попробовала пошутить, но безуспешно. – Да ё-мое, Толик, че случилось-то?
– Я не могу… – промямлил Гольцов, застегивая ширинку.
– Это я вижу. – Жанка изо всех сил бодрилась, но по тому, как она стянула с дивана одну из шелковых простыней, чтобы прикрыться, было ясно – ей не по себе.
– Не могу с тобой… прости…
– А с ней?
– Я люблю ее, Жан… – не выдержал Анатолий и в сердцах добавил: – Зря мы все это затеяли…
– А это не только мы затеяли, – ехидно усмехнулась Жанна и уставилась на Гольцова.
– А кто еще? – Анатолию показалось, что в груди остановилось сердце, он тут же подумал об Анне.
– А никто, – ушла от ответа Мельникова и, обернувшись простыней, подошла к Гольцову: – Чмо ты, Толя.
– Чмо… – повторил за нею он и опустил голову: смотреть на раздавленную отказом Жанку было просто невыносимо.
– Уходи, – приказала Мельникова, но из комнаты не вышла. – И прибери свое барахло.
– Сейчас, – засуетился Анатолий и бросился подбирать разбросанные по полу вещи. Одного носка не хватало. Можно, конечно, было плюнуть и уйти, но как-то было неловко оставлять после себя Жанне хоть что-то, тем более один носок.
И тогда Гольцов опустился на колени и начал шарить под диваном: не там ли? Носка не было, но зато под руку попалось что-то твердое. И, недолго думая, Анатолий вытащил находку на свет божий. Оказалось – миниатюрная подвеска, точно такая же, как у его Ани, – крошечная улитка: муранское стекло с золотом. "Таких совпадений не бывает, она была здесь", – вздрогнул Гольцов и почувствовал себя в западне. Теперь, если все подтвердится, упрекнуть жену в неверности было так же нереально, как и рассказать ей о своей собственной. Никогда еще мир не казался Анатолию таким сложным и непримиримым к его промахам.
"Черт бы побрал эту Мельникову!" – негодовал Гольцов, медленно спускаясь с шестого этажа. Но настоящей злости не было. Круг, который замкнулся на Жанне, на самом деле был очерчен его собственной рукой. "При чем здесь она?! Как говорят – по обоюдному согласию и без принуждения приглашающей стороны", – признал Анатолий и от этого почувствовал себя еще омерзительнее. Он вспомнил свой недавний разговор с сыном, свои слова о том, что однолюб. Вспомнил, как гордился тем, что познал одну-единственную женщину, Анну, и это к сорока пяти годам, когда донжуанский список его сверстников переваливает хотя бы за десять. И вот теперь появилась другая – чужая, манкая, но жизнь от этого, как выяснилось, не заиграла новыми красками. Наоборот, перед Гольцовым открылись стороны, ранее ему неведомые, но, ей-богу, он предпочел бы не знать об их существовании, не томиться от похоти и не слышать слов, которыми объясняются вспотевшие от возбуждения подростки, таким образом подбадривая друг друга, чтобы невзначай не выдать своей растерянности перед этим соблазнительным и пугающим миром взрослых. А ведь Серега его предупреждал: "Надо любить это дело…" "Знал ведь, черт, о чем говорил!" – не мог не признать его правоты Анатолий, судорожно сжимая в руке проклятую подвеску.
Выйдя из подъезда, Гольцов растерянно повертел головой по сторонам в поисках машины, даже не сразу сообразив, что оставил ее возле гастронома. Пока ориентировался на местности, сделал вокруг мельниковского дома несколько кругов, интуитивно пытаясь отложить встречу с женой на неопределенный срок. Правда, при этом, и Анатолий не мог этого не понимать, возникала другая опасность – Жанна, теперь вызывавшая в нем смешанное чувство брезгливости и жалости одновременно. "Вот я и сел между двух стульев", – печально признался самому себе Гольцов и заторопился к магазину, пообещав, что больше никогда не появится в этом микрорайоне.
С неожиданной для такого случая ясностью Анатолий составил для себя примерный план действий в отношении Анны: "Сначала поинтересуюсь, почему не надевает мой подарок. Потом – попрошу надеть. Если признается, что потеряла подвеску – предъявлю эту чертову улитку. Пусть потом объясняется, где была". Пробыв какое-то время в состоянии воодушевления и решимости, Гольцов вскоре сник, потому что улитка грозилась превратиться в грозную улику, свидетельствующую против него самого. "Не буду ничего выяснять", – отказался от разработанной стратегии Анатолий и через секунду почувствовал, как поднимается давление: голова словно увеличивалась в размерах, как будто кто-то плотно набил ее изнутри ватой.
"Как же дальше мне жить с этим?!" – ужаснулся Гольцов, представив, что всякий раз, глядя на жену, он будет испытывать ревность и мучиться подозрениями. – Не лучше ли сразу начистоту?" – задумался Анатолий, но готовности признаться в содеянном не ощутил. Не появилась она и в момент, когда Гольцов въехал к себе во двор, припарковал машину, выкурил неизвестно какую по счету сигарету. В какое-то мгновение у него даже появилось желание перезвонить Сергею, но потом он вспомнил о пережитом фиаско и отказался от этой мысли: "После драки кулаками не машут".
Уговаривая вести себя как ни в чем не бывало, Анатолий вошел в подъезд с бьющимся сердцем, суеверно загадав, что, если навстречу ему попадется женщина, все будет нормально, если мужчина – значит, не повезло. Каково же было его удивление, когда вместо соседей ему под ноги бросилась сукотная кошка, и Гольцов долго смотрел ей вслед, гадая, что бы это значило. "Может, к гостям?" – предположил он и позвонил в дверь.
Открыл ему Игорь, при виде которого Анатолий испытал неимоверное облегчение:
– Тебе тетя Жанна звонила, – сообщил тот отцу и протянул руку для приветствия.
– Мне? – на этот раз предельно искренне удивился Гольцов.
– Тебе, – подтвердил Игорь. – Я точно не понял, но, по-моему, у нее там что-то с трубой: то ли течет, то ли капает. Просила, как появишься, зайти. Может, сразу?
– Я не слесарь, – буркнул Анатолий, – пусть вызовет аварийку.
– Мама ей то же самое сказала…
– Ну и… – Гольцов разулся и прошел в ванную, Игорь двинулся за ним:
– Может, хотя бы позвонишь? – поинтересовался младший Гольцов, даже не представляя, как тяжело это будет сделать его отцу.
– Позвоню… – пообещал Анатолий и насухо вытер руки.
– Так позвони, – Игорь протянул ему трубку.
Не позвонить означало выдать себя с головой, поэтому Гольцов набрал номер мельниковской квартиры и приготовился услышать Жаннин голос. На звонки никто не ответил:
– Никого нет, значит, все нормально, – сообщил сыну Анатолий и вернул трубку.
– Наверное. Не утопилась же она… – сморозил глупость Игорь, посеяв в душе отца мучительную тревогу: а вдруг и впрямь что-нибудь.
– Ерунда какая! – отмахнулся Гольцов и, нисколько не смущаясь присутствия сына, позвонил Мельниковой на сотовый: – Жанна, это я. Я из дома, – не удержался и предупредил он.
– Кто бы сомневался… – попыталась иронизировать Мельникова, и по ее голосу Анатолию стало ясно: она плакала.
– Что ты хотела?
– Я нашла твой носок…
– Выброси его.
– Может, заберешь? – Жанна хваталась за любую возможность.
– Не стоит… – пробормотал Гольцов и, покосившись на сына, добавил: – Мы все обсудили…
– Ну… – В голосе Мельниковой появилась привычная дерзость, – обсудили мы, предположим, не все. Кое-что еще осталось…
Внимательно выслушав ее, Анатолий почувствовал приступ бешенства, а непреодолимое желание свалить всю вину на Жанну стало еще сильнее. Гольцову захотелось прижать ее к стенке и потребовать, чтобы рассказала, как на духу, была ли у нее его жена или это просто роковое совпадение.
– Испугался? – с издевкой прошипела в трубку Мельникова. – Боишься, подружке расскажу?
– Ты заблуждаешься, – проронил Анатолий и, заметив в конце коридора Анну, добавил: – Дело закрыто и обжалованию не подлежит.
– Чего это ты с ней так? – удивился Игорь, внимательно наблюдавший за отцом все это время.
– Как? – пробурчал Гольцов и выключил телефон, невзирая на то, что Жанна еще продолжала что-то говорить.
– Как-то по-хамски, – с опаской сформулировал сын и замолчал, как только к ним приблизилась Аня.
– По-мужски, – пряча собственную трусость, исправил Игоря Анатолий и обернулся к жене:
– Здравствуй, Анют.
– У нас гости, – предупредила она мужа и, кивнув в сторону сына, сообщила: – Надо поговорить.
"Надо поговорить" прозвучало в ушах Гольцова набатом: он покорно поплелся вслед за всеми на кухню и обнаружил там улыбавшуюся во весь рот Настю.
– Дети собрались жить вместе, – как-то не очень радостно объявила Анна, избегая смотреть на мужа.
– Отлично! – чересчур активно оживился Анатолий и подмигнул Игорю: – Надеюсь, у нас?
– Нет, – в нетерпении вскочила со стула Настя и радостно затараторила: – Мы с Игорьком подумали и решили: начинаем совместную жизнь с нуля. Благо для этого есть все условия, мои родители взяли бабушку к себе, а я перебралась в ее квартиру.
– Это называется "начнем жизнь с нуля"… – иронично добавил Гольцов-младший, на лице которого мелькнула тень раздражения. "Не слишком ли рано для романтического этапа отношений?" – отметила про себя Анна и предложила все-таки разрезать торт.
– Я сейчас, – тут же опередила ее Настя и бросилась к шкафчику со столовыми приборами чуть ли не на правах хозяйки.
"Хорошо ориентируется девочка", – удивился Гольцов и уселся за стол в ожидании чая. Объяснение с Аней откладывалось, и эта временная передышка чрезвычайно его порадовала.
– Толя, – обратилась к нему жена. – Будь другом, составь Насте компанию. А мы пока с Игорем кое-что соберем…
– Давайте я помогу, – тут же предложила свою помощь чрезмерно активная девушка, но Анна быстро остудила ее энтузиазм:
– Я это сделаю быстрее. С вас – чай. Анатолий Иванович покажет, где взять чашки.
– Правда, Насть, – разволновался Игорь, – мы ненадолго…
– Они ненадолго, – как умел, сгладил возникшую неловкость старший Гольцов и пригласил девушку в гостиную, чтобы познакомить ее с семейными фотографиями, к которым его жена относилась с особым трепетом, не признавая электронных версий и по старинке подписывая каждый снимок.
Анна буквально втолкнула сына в его комнату:
– Какая в этом необходимость?
– В чем?
– Какая необходимость в том, чтобы, как говорит Настя, "начинать жизнь с нуля".
Игорь ощетинился и недовольно проворчал:
– Я предупреждал тебя об этом еще вчера.
– Еще вчера ты говорил об этом в условном наклонении, с серьезными оговорками, – тут же напомнила ему Аня. – А сегодня вы объявляете об этом как о решенном.
– Потому что мы так решили! – уперся Игорь.
– Мы – это кто?
– Я и Настя.
– Именно поэтому она все время говорит от твоего лица и не дает тебе рта раскрыть? Вчера, мне помнится, она вела себя немного иначе. Не так по-свойски. А сегодня у меня возникает ощущение, что я у себя дома в гостях.
– Быстро входит в роль, талантливый человек, – иронично охарактеризовал Игорь Настю и уставился себе под ноги.
– Я хочу знать, что случилось, – потребовала Гольцова и усадила сына на кровать.
– Мам… – Игорь подыскивал нужные слова: – Ты же сама хотела, чтобы я жил от вас отдельно.
– Хотела. Но всегда говорила, что это должно быть твое решение.
– Это мое решение.
– Это не твое решение. И я это чувствую.
– Чувствовать и знать – это разные вещи, – напомнил ей Игорь.
– Тогда – знаю. – Аня упорно гнула свою линию. – Ну, скажи мне, куда ты торопишься? Ты встречаешься с этой девушкой не больше двух, а то и меньше, недель. Наверняка, знакомясь, действовал по принципу замещения, чтобы отвлечься и не так мучительно переживать разрыв с Леной. Ты слишком похож на своего отца, чтобы через такое короткое время вдруг встретить девушку своей мечты. Разве не так?
Сын молчал.
– Я тебя очень прошу: подожди.
– А что я скажу ей? – Игорь, скривившись, кивнул головой в сторону, где, по его мнению, должна была сейчас находиться Настя. – "Извини, я передумал"?
– В таком случае, ЧТО тебе сказала она, раз ты действительно взял и передумал?
Анна ждала, когда сын скажет хоть что-то вразумительное, но он упорно молчал. И тогда она заплакала. Заплакала неожиданно для себя, закрыв лицо руками, отвернувшись в сторону. Гольцова прекрасно понимала: не происходит ничего такого, ради чего стоило бы лить слезы, но от этого чувство тоски из-за рассыпающейся на глазах счастливой, в сущности, жизни становилось все сильнее. "Нельзя предавать то, что имеешь. Нельзя предавать самого себя", – хотелось ей сказать сыну, но она не решалась сделать этого вслух, потому что просто не имела на это права. Разве не она предала все, что связывало ее с мужем? Разве не она предала Игоря, пусть и незаметно для него, но разрушив тот идеал брака, к которому тот всегда стремился? Разве не она отказала в поддержке Бравину, хорошему человеку, просто, по иронии судьбы, заинтересовавшемуся замужней женщиной? И разве не она предала в себе себя лучшую, способную отличать истинное от мнимого?
– Мам… – Игорь легко коснулся ее плеча. – Когда ты плачешь, я чувствую себя преступником. Не ставь меня, пожалуйста, перед необходимостью выбирать между тобой и Настей. Я дал ей слово… Ты же сама говорила…
– Говорила, – подтвердила Аня. – И я сейчас приму любое твое решение. Как ты скажешь… И я обещаю, что больше никогда не вернусь к этому разговору и не буду тебя выспрашивать ни о чем, пока ты сам не захочешь поделиться. Но сегодня я скажу, что сдержать слово по отношению к самому себе гораздо труднее, чем по отношению к кому-то. Поверь, сложнее всего делать элементарные, простые вещи. И строить новые отношения, когда не закончены старые, поверь, ни к чему. Любовь к одной женщине нельзя заместить сексом с другой… Самое сложное – это самое простое. Не обрекай себя на бесконечный поиск и не доверяй быстрому успокоению… – Гольцова всхлипнула и, притянув сына к себе, прошептала ему на ухо: – Я так хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я тоже хочу, мам, – растрогался Игорь и осторожно, так же, как в детстве, погладил Анну по голове…
Обнявшись, мать и сын молча сидели на кровати, усаженной старыми плюшевыми игрушками, наслаждаясь удивительной близостью родных по крови людей, когда всякое слово считывается другим до того, как оно будет произнесено. И в Анне, и в Игоре – в каждом вызревало нечто такое, без чего дальнейшая жизнь ими уже не мыслилась. В Гольцовой – спокойствие, а в ее сыне – твердость.
– Мам, – чуть слышно позвал ее Игорь, – я пойду к ним…
– Иди, – легко отпустила его Аня и разжала объятия. – Только без меня, Игоречек, ладно? Не хочу твою Настасью пугать, – объяснила свое нежелание Гольцова и махнула рукой. – Скажи, голова разболелась…
– Ты точно не выйдешь?
– Точно, – подтвердила Анна, и к горлу подкатила новая волна рыданий. – Иди, – она легла на кровать лицом к стене и закрыла глаза.
– Укрыть тебя? – Игорь никак не решался оставить ее одну и все ждал, что она ему хоть что-то ответит. Но Анна намеренно не реагировала на его вопросы, понимая, что через пару минут он просто устанет сидеть возле притворившейся спящей матери и тихо уйдет. Она знала своего сына, знала его особую душевную тонкость, удивительный такт, благодаря которому он даже в детстве всегда чувствовал момент, когда нужно оставить человека одного, чтобы тот мог справиться со своими эмоциями.
Так Игорь и сделал, оставив мать доплакивать свое уже наполовину облегченное горе.
– Ну что вы так долго? – выскочила ему навстречу Настя. – Собрали?
– Не все сразу, – как-то уклончиво ответил младший Гольцов и объявил отцу, что они уходят.
Решению сына Анатолий сопротивляться не стал, с готовностью поднялся, проводил их в прихожую, поинтересовался, что за сумки, не их ли…
– Наши, – с готовностью ответила за себя и за Игоря Настя и даже попыталась схватить ту, что поменьше.
– Оставь, – не очень любезно остановил девушку Гольцов-младший. – Потом.
– Почему потом? – изумилась Настя. – Они же не тяжелые.
Ей, судя по всему, очень хотелось, чтобы переезд Игоря состоялся прямо сегодня, поэтому она цеплялась за любую соломинку, чтобы ускорить это событие. Нежелание младшего Гольцова забирать вещи из дома показалось ей тревожным знаком: Настя, очевидно для всех, расстроилась и сникла.
– Там что? – пришел на помощь сыну Анатолий, по отсутствию Анны догадавшийся, что между ними состоялся какой-то очень непростой разговор. – Золото?
– Если бы, – вздохнул Игорь.
– Тогда, если не боитесь, что мы с матерью нанесем урон вашему имуществу, оставляйте. Я завтра привезу его вам куда скажете. Пойдет?
– Пойдет, – младший Гольцов с благодарностью посмотрел на отца и направился к дверям.
– До свидания, Настенька, – Анатолий, буквально сложившись вдвое, обнял девушку сына и прошептал той на ухо: – Присматривайте там за моим оболтусом.
– Даже не сомневайтесь, – заверила его девушка и поцеловала в колючую щеку.
– До завтра, – попрощался с детьми Гольцов и, довольный, закрыл дверь: Настя по-прежнему ему очень нравилась, как нравятся нам люди, на нас похожие, и главное – чем-то хорошим. Только в таком ключе Анатолий воспринимал безмерную готовность Насти сделать жизнь его сына счастливой. "Почти, как мы с Аней", – подумал Гольцов и, нащупав в кармане улитку, направился к жене, решив, что пришло время объясниться. Мысль о том, что все бы это неплохо спустить на тормозах, постараться забыть, стереть из памяти, чтобы не разрушить то, что есть, даже не пришла этому "правдолюбцу" в голову.
– Нам надо поговорить, – объявил он Анне, не особо обращая внимание на то, что та заплакана и совсем не расположена к разговору.
– Не сейчас, – отмахнулась от мужа Гольцова, продолжавшая переживать уход сына из дома к девочке, которая, она была уверена, не сделает его счастливым, лишит свободы, породит в ее сыне чувство вины вперемешку с раздражением.